В ноябре 1938-го Томас Манн, уже давно покинувший нацистскую Германию, пишет профессору Анне Джекобсон, сообщившей ему о том, что ее студентки «лишены веры в человеческую ценность своих занятий германистикой»: «…в этой стране (США. — А.К.) существует тенденция переносить такое справедливое отвращение к теперешнему германскому режиму и его зверствам на все немецкое вообще, отворачиваясь и от немецкой культуры, хотя она-то тут совсем ни при чем… Эти убийства, поджоги, этот истребительный поход против евреев как таковых — дело исключительно правящей верхушки».
Спустя годы великий писатель переменил свою точку зрения. Он возмущался молчанием немецкой интеллигенции, готовностью ее представителей адаптироваться к заданным обстоятельствам: «Непозволительно, невозможно было заниматься «культурой» в Германии, покуда творилось то, о чем мы знаем». В 1946 году Манн уже задумывался над тем, что сам немецкий дух и те возвышенные имена, которые его формировали, возможно, тоже имеют отношение к катастрофе, пережитой нацией: «Не есть ли это умаление, недооценка духа – избавлять его от ответственности за его последствия, за его претворение в действительность?» И не идеологов нацизма упоминает в этом письме германисту Гансу Поллаку Томас Манн, а Гегеля, Шопенгауэра, Ницше.
Спустя 16 лет Ханна Арендт напишет одну из самых важных книг XX века о «банальности зла» — о том, что чудовищные массовые преступления совершали самые обычные люди.
Пройдет еще четыре десятка лет, и профессор Нью-Йоркского университета Ян Гросс напишет книгу об убийстве 10 июля 1941 года польскими жителями городка Едвабне своих еврейских соседей. Польскими — не слишком точный термин, потому что и евреи до оккупации были гражданами Польши. «Соседи» — это простое слово, ставшее названием книги, приобретет зловещий смысл. Потом правда о схожих погромах в других польских городах станет причиной ожесточенной национальной дискуссии.
В 2001-м президент Александр Квасьневский принес извинения еврейскому народу. В 2011-м то же самое сделал президент Бронислав Коморовский. В 2012-м на экраны вышла совершенно потрясающая кинодрама Владислава Пасиковского «Колоски» — о том, как преступления многодесятилетней давности живут под кожей, в эмоциях и мыслях поляков сегодняшнего дня, и как нелегко, если не невозможно, избавиться от этого бремени: «Твой отец евреев пилой резал…»
И вот следующий шаг. Да, известно, что на территории Литвы происходили массовые убийства евреев, и тоже не без участия или с преимущественным участием литовцев-«соседей». Но сколько было убийц и кем они были? Книга публициста Руты Ванагайте «Свои», в которой она предприняла попытку начать по-настоящему копаться — слой за слоем — в уже известных историях, в том числе и в биографиях людей, считавшихся национальными героями и борцами с оккупантами-коммунистами, создала ей множество проблем.
Дискуссия, как и в Польше, началась, но личная история Ванагайте закончилась тем, что издательство Alma Littera расторгло с ней контракт вообще на все ее книги, не только на самую скандальную. В конце прошлого года в беседе с журналистом Машей Гессен в Нью-Йорке Рута Ванагайте призналась, что боится возвращаться на родину — таков был масштаб травли.
Никто не хочет, чтобы перед ним ставили чрезмерно проницательное зеркало. Никто не желает нести ответственность и разделять коллективную вину. Никто не склонен иметь репутацию палача, только жертвы.
Жертвы, которая всего лишь исполняла приказ. Была необразованна и введена в заблуждение. Иной раз очень даже страдала от того, что она делала, в результате беспробудно пила или была измотана кошмарными снами. Не разобралась в своих чувствах, в своем ресентименте по отношению к коммунистам, они же евреи.
А поскольку все эти чувства еще живут, хотя и присыпаны нескольким «культурными» слоями гашеной извести в расстрельных ямах, все, что касается раскопок национальной души и истории оказывается не просто болезненным — ранящим, раздражающим и возвращающим прежние предрассудки и былую ненависть.
Рута Ванагайте превратилась в персонажа фильма «Колоски» Юзефа Калину, который, движимый какими-то проснувшимися в нем токами, дознался о страшной правде о собственном отце, «соседе», убийце евреев. За что и пострадал от «своих» односельчан. Те же самые токи — подозрения в том, что дед участвовал в Холокосте — двигали и Рутой Ванагайте. Книгой она пыталась доказать еще и то, что литовские евреи тоже были «своими» — гражданами и патриотами Литвы. Но лишь разбередила старые и, как выяснилось, незажившие раны, мало кого убедив в своей правоте.
Взорвавшая Литву книга оказалась не только о «банальности зла» в стране, где для убийц евреев припасено даже особое слово zydsaudis, но и о том, что историческая правда во всей ее полноте, если она ранит, не нужна. То есть нужна — но до определенной степени. С оговорками. С недоговоренностями. И дело совершенно не в Литве.
Так было в Советском Союзе, где всякий раз, когда стыдливо ставили памятник жертвам, избегали слова «еврей». Даже когда в конце 1970-х все-таки увидел свет роман Анатолия Рыбакова о Холокосте «Тяжелый песок», в аннотации было сказано, что «это книга о советском интернационализме, о дружбе народов Советского Союза, скрепленной героической борьбой с немецко-фашистскими захватчиками».
В сегодняшней России много глянцево-отлакированных слов о недопустимости репрессий, а на самом деле отношение к ним гораздо более сложное: 25% респондентов говорят о том, что сталинские репрессии были обусловлены политической необходимостью и они исторически оправданы; 13% ничего не знают о репрессиях; 26% полагают, что организаторы и исполнители репрессий действовали из чувства долга или выполняя приказы; 50% уверены, что организаторов и исполнителей репрессий надо оставить в покое за давностью лет, 47% — что «лучше говорить об этих репрессиях поменьше, не нужно ворошить прошлое» (данные «Левада-центра» за 2017 год).
Фактическим соавтором «Своих» Ванагайте сделала охотника за нацистами Эфраима Зуроффа, выходца из семьи уничтоженных в Литве во время оккупации литваков — литовских евреев. У книги Ванагайте есть подзаголовок — «Путешествие с врагом». С Зуроффом, «врагом литовского народа», Ванагайте путешествует на машине по местам массовых убийств, ведет с ним бесконечные монологи, защищая свою нацию, вместе они находят свидетелей преступлений — это не так сложно, и делают некоторые совместные выводы, не примиряясь окончательно, потому что Эфраим бескомпромиссен в оценке позиции литовских властей — они, с его точки зрения, не готовы признать устрашающие масштабы соучастия литовцев в Холокосте.
Зурофф в своем отношении именно к литовцам не вполне прав. Не прав хотя бы потому, что сокрытие фактов и мифологизация героев в кавычках и без происходят везде. Как и везде, трудно идти против общепринятых позиций — можно прослыть чужаком, не «своим». Как и в любой стране, в том числе в Польше, во времена Холокоста многие, рискуя жизнью, прятали евреев. И в книге Ванагайте есть ошеломляющие рассказы о таких праведниках.
В Эстонии не было такого масштаба соучастия в преступлениях, потому что в стране жило мало евреев. Что творили в Латвии, где евреев было гораздо больше, местные коллаборационисты, ведомые в том числе Виктором Арайсом, хорошо известно и описано, в частности, в новой книге Льва Симкина о палаче Рижского гетто Фридрихе Еккельне «Его повесили на площади Победы».
Везде, куда приходили нацисты, немедленно исчезал тонкий, как пыль, слой цивилизованности. Историк Лоренс Рис в книге «Холокост» описывает, что началось в Вене, городе-символе утонченной европейской культуры, сразу после аншлюса — погромы еврейских магазинов, изощренные публичные издевательства на улицах — и это были абсолютно спонтанные действия, всего лишь часть веселого праздника по случаю воссоединения с Германией. Никто не давал команды «фас», но все поняли, что издеваться над евреями не просто можно, а нужно — это морально одобряемое поведение.
Мой отец вспоминал, что когда немцы вошли в деревню под Можайском, куда его неудачно эвакуировали из Москвы вместе с его мамой, соседка немедленно донесла на них. У меня была еврейская бабушка, но эта-то бабушка была русской, а донесли на нее как на еврейку — у нее были черные вьющиеся волосы.
Из деревни вовремя выбили немцев, это и спасло «еврейскую семью».
«Соседи» не терпели соседей и отказывали им в праве быть «своими». А так-то они ведь были самыми обычными людьми. До войны мы с евреями ладили, говорят собеседники Руты Ванагайте. А как вошли немцы — тут и началось. Те, кто в убийствах и конвоировании не участвовали, потом просто разбирали еврейское имущество. Переплавляли золотые зубы. Вставляли их себе. А что такого?
Рута и Эфраим спорят. «Величайший ужас Холокоста, — говорит Зурофф, — в том, что преступления совершали нормальные люди. До Холокоста они были нормальными, после Холокоста они были нормальными, но на время Холокоста они сделались самыми ужасающими преступниками». Ванагайте возражает: «Знаете что? Эти люди всю свою жизнь были нормальными — до Холокоста, во время него и после него. Просто законы изменились». И Эфраим соглашается: «Третий рейх создал действительность, в которой вести себя нравственно могли лишь немногие, только самые сильные. Большинство людей плыло по течению».
Напрасно книгу «Свои» ругают «свои». И напрасно Витаутас Ландсбергис, бывший активист перестройки и председатель Сейма, говорил, что даже и читать не будет такую книгу. Ее стоит прочесть. Причем вне зависимости от национальности. Потому что это книга не только и не столько о литовских коллаборационистах. Она о человеческой природе.
Ванагайте приводит фрагменты из дневников лидера Партии националистов Литвы Зенонаса Блинаса. Он недоволен немцами — для него их приход лишь инструмент достижения его страной независимости, а этот инструмент работает плохо. И цена его велика: «Мы одни должны расстреливать… Я не могу стерпеть того факта, что Литву превращают в мертвецкую или в кладбище… что мы становимся всего лишь палачами на жалованье».
Но ведь становились, согласились на эту роль. Обычный участник массовых расстрелов — молодой литовец, как правило, малограмотный, нанявшийся на службу какой-нибудь бывший письмоносец, который вовсе не собирался ни в кого стрелять. Но — стреляет. И дело не в малограмотности: Ванагайте находит свидетельства, что в Холокосте соучаствовали, в том числе физически, представители литовской интеллигенции.
А вот чтобы понять почему, стоит обратиться к статье Ханны Арендт «Организованная вина и всеобщая ответственность» — это ее дальние подступы к «банальности зла», текст 1945 года. Нацисты помазали кровью и пеплом жертв весь немецкий народ, по сути взяв его в заложники. Хотя, как мы знаем, ровно в 1945-м сам Томас Манн уже сомневался в том, что его народ так уже сопротивлялся тому, чтобы стать заложником. Гиммлер, пишет Арендт, «построил свою новую террористическую организацию… на допущении, что большинство людей не богема, не фанатики, не авантюристы, не сексуальные маньяки и садисты, а, прежде всего, трудяги и добропорядочные отцы семейств… она полностью полагается на нормальность…». Арендт продолжает: «Один выпущенный из Бухенвальда еврей обнаружил среди эсэсовцев… своего бывшего одноклассника… Вдруг тот… сказал: «Ты должен понять – я уже пять лет как безработный. Они могут делать со мной все что угодно». Он не убийца. Долг, приказ, отсутствие работы…
Стыдно быть немцем? Нет, утверждает Арендт, стыдно быть человеком. Если бы нацисты победили в войне, закрепились окончательно в Европе, «террор осуществлялся бы представителями всех европейских национальностей».
Так что не в национальных предрасположенностях дело, а в упоминаемом у Ванагайте «агрессивном конформизме», готовности подчиняться, в лучшем случае молчать и сидеть тихо. Но обнаруживаются праведники, идущие против кровавого течения. И обнаруживаются те, кто вдруг начинают расковыривать приветливо поблескивающие фасады официальной скорби и формальных извинений.
На нашем новом мемориале в Москве, поминающем жертв репрессий, «Стене скорби», есть надпись — «Простить». Соглашаться или не соглашаться с этим глаголом, в котором есть странная настойчивость и навязчивость — конечно, личное дело каждого. Лично я — не согласен. Не согласен с мнением 26% своих сограждан, которые оправдывают участников репрессий тем, что они исполняли приказ и выполняли свой долг. В истории надо копаться, не теряя карточек с делами заключенных тех лет. Иначе прошлое все время будет становиться будущим.
«Да, я, Рута Ванагайте, лично я приготовилась стать паршивой овцой, поскольку верю, что обязана сделать то, чего не сделали другие люди. Если не я, то кто? Если не теперь, то когда?»
