Андрей Рабодзеенко – талантливый чикагский художник. Характерной чертой его творчества является работа в нескольких стилях и дисциплинах – от графики и живописи до скульптур и видеомузыкальных композиций.

Андрей, расскажите, пожалуйста, немного о себе. Где родились, выросли, как начали заниматься творчеством?

Родился я в Киргизии, в семье художников. Большую часть детства провёл в горах – в местности, где жил друг моего отца, скотовод. Там отец писал этюды и помогал другу выделывать шкуры, а моя мама изучала народные киргизские орнаменты. Мне давали остывшие угли, и я рисовал на обрывках овечьих шкур. Подростком я понял, что мне не место в горах, и убежал в город, вскочив на подножку проходящего товарного поезда. Там я забрёл на кладбище и познакомился со сторожем. Я жил в одном из склепов и помогал ему в работе, зарабатывая этим на жизнь. Все это время я усердно рисовал, готовясь к вступительным экзаменам в Ташкентское художественное училище. При поступлении в училище комиссия была потрясена сюжетами моих работ: могильные статуи и венки, черепа, похоронные процессии… Я с успехом сдал экзамены и проучился четыре года на отделении живописи. Конечно, мои родители тогда тоже переехали в Ташкент и помогали мне в учебе.

По окончании получил направление в Ленинград, в Мухинское училище. На вступительных экзаменах одним из заданий было написать натюрморт акварелью. Я быстро справился с поставленной задачей, а потом решил дополнить композицию изображением 25-рублёвой купюры в нижнем правом углу. В училище я был принят, но потом узнал, что меня также поставили на учёт в милиции... После пятилетнего обучения на отделении Интерьер и Оборудование, я занимался интерьерами и архитектурой. Но сколько себя помню, всегда рисовал.

А когда попали в Чикаго?

В Чикаго я оказался в 91-м году. В это время стал осознавать, что по складу характера я не архитектор. Изобразительное искусство стало моим окончательным выбором. Были какие-то случайные заработки – развезти пиццу, покрасить чью-то квартиру… Приехав в Америку, я ощутил настоящую свободу. Можно было просто рисовать, а выставляться в разных галереях – что я и делал.

Вы рисуете в каком-то особом стиле?

Когда-то, ещё в России, я заинтересовался сюрреализмом. Основателем этого направления является Андре Бретон. Ты просто берёшь бумагу и пишешь все, что тебе приходит в голову. Я исписал текстами несколько общих тетрадей, писал на обоях своей квартиры, в метро и подъездах домов. Потом этот метод стал применять в рисовании. Отпускаешь все – и рисуешь. Появляются некие персонажи, которые ты создаёшь из бездонных глубин подсознания. Одновременно они создают тебя...

А где вы выставлялись? И менялся ли стиль по ходу вашего развития?

Моя первая и сразу персональная выставка в Америке была в Чикагском университете. Позже я стал познавать другие виды искусства – видеоинсталляции, экспериментальное видео – и увлёкся концептуальным искусством. Но здесь я начал думать, что идеи, приходящие в голову – это уже искусство. То есть сама мысль – искусство, и больше ничего делать не надо. Но это, конечно, был тупик. Поэтому я вновь вернулся к живописи и графике. Продолжительный период я работал акварелью, потом перешёл на масло. В течение двенадцати лет вырабатывался мой собственный стиль, который я назвал Метафизика. Постепенно появились определённые образы, ставшие «моими». Это как если ты начинаешь думать о ком-то, и этот человек возникает у тебя как голос или лицо. Сами образы становятся некими знаками.

А другие стили?

После продолжительного времени появилась потребность в общем ощущении, взгляде, понимании вещей. Так родился ещё один мой стиль – Архетипы. Это некий отрыв от сегодняшнего попытка взглянуть на происходящее как бы с высоты полёта сокола. Поэтому я отбросил себя в стилевом и языковом смысле назад к раннему возрождению. Я начинал с библейских тем, а потом стал развивать собственные философские сюжеты. Задача была соприкоснуться и выявить что-то не сиюминутное, не зависящее от технологии, а присущее человеку всегда: вера, страх, надежда, любовь…

Часто у ваших картин странные названия. Почему?

Это не для эпатажа. Я стараюсь вовлечь зрителя в диалог на уровне чувств и интуиций. Например, «Свидетельство внеземного крушения в присутствии бугра с двумя глазами»… О чем эта картина? Может, просто об этом, но скорее всего, нет. Есть чувство абсурда, есть что-то от детского понимания связи вещей. Или отсутствия любых связей. Часто события для нас – просто набор бессвязных происшествий. А что за этим? Способны ли мы увидеть дальше очевидного? Или мы просто стареющие дети, так и не постигшие взаимосвязи происходящего?

Вообще же все мои картины – созерцательные и очень неконкретные. Для меня искусство – это как детектив. Читаешь его, и тебе хочется узнать, чем все закончится.

Какие были ваши последние выставки?

В течение последнего года было пять выставок в Чикаго. Одна из них проходила в Loyola University Museum of Art. А самая последняя выставка была организована мною. Она называлась IN SANE. Я пригласил несколько знакомых мне художников, творчество которых ценю, и предложил им тему: Значение здравого смысла или сумасшествия в их понимании. Получился некий мини-фестиваль с выставкой картин, скульптур, инсталляций, живых перформансов и музыкального выступления.

Спасибо за интервью, Андрей! Желаю вам, чтобы ваши картины по-прежнему удивляли и радовали своей необычностью и глубиной.

Беседу вёл Владимир Гольдштейн

Чикаго, 2015