В студии радио «Резонанс» побывал Михаил Башаков, автор и исполнитель (песни «Кто такая Элис», «Самбади», «Не парься») – в преддверии своих концертов в нашем городе и своего 55-летия, которое он, правда, встречал уже в другом городе. Приводим запись почти двухчасовой беседы с Михаилом Башаковым в программе «Вечерний экспромт».

Радио «Резонанс»: -- Михаил, как Вам у нас?

Михаил Башаков: -- Мне великолепно. Потому что я в Чикаго, я живой, это всегда радость. Я знаю, что 250 000 человек сегодня не проснулись. А ты проснулся. И первое, что ты должен сделать – подумать об этом и улыбнуться. Я не люблю говорить о себе, но я очень люблю и уважаю интервью. Я долгое время работал на радио «Балтика» в Петербурге, и то, что вы сейчас делаете, для меня очень близко, очень тепло и трогательно

Вы были ди-джеем?

Это очень хорошая была радиостанция, Радио «Балтика». Это была точка, притягивающая талантливых людей. Бывает такое -- концентрация талантов

Это никогда не бывает случайным соединением, каждый человек судьбе другого человека предназначен для каких-то свершений.

Фактически я работал там девять лет очень усердно, и начинал я креэйтером, делал рекламные ролики. Песенка про Элис, которую все знают, сначала звучала так (поёт): «Ковровые покрытия, настенные панели – где? -- в магазинах «Элис»… Мне заплатили 20 долларов за эту рекламу, но перед сообществом, перед своими друзьями как музыкантами я, конечно, продался -- за 20 долларов. Для того, чтобы реабилитироваться, я сказал: «Чуваки! Я вам сейчас напишу другую версию, за которую никто из вас мне не заплатит, но вы будете смеяться. Я начал писать сначала про своих коллег: Вовка и Вадим -- это были коллеги. Потом там появились Алла, Филипп (его никто не звал, он сам прилип). Я понял, что круг узнаваемости расширяется. Всем понравилось! Это был 1999 год. Но посмотрите, что происходит с этой песней дальше! В 2000-м она стала популярной, записали её с группой «Конец фильма» -- замечательнейшей группой. Женя Феклистов, очень хороший автор, пришёл ко мне и, услышав эту песню, не засмеялся (он был первым, кто не засмеялся!), а сказал так, жуя: «Хорошая песня. Жалко, что народная». Я говорю – не народная, она будет очень популярная и все радиостанции, которые не поставят ее первыми, будут кусать локти. И мы получили за эту песню Золотой Граммофон. А самое интересное, что в 2000-м мы выходим и поём: «С нами Вовка, с нами Вадим…», потом проходит 12 лет, в 2012 году нас приглашаю на какое-то мероприятие, посвящённое выборам, и я выхожу на сцену и пою: «С нами Вовка…», и думаю «ё…! Надо аккуратнее песни писать…»

А потом и в 2018-м: «С нами Вовка…»

Оказалось, это в принципе волшебное имя – Элис, не зря же написана «Алиса в стране чудес». Я сначала какое-то время даже злился на эту песню --у меня есть много других песен, а знали только эту.

Вы же ещё и художник.

Как только выдается свободная минутка, я начинаю рисовать, потому что перемена деятельности очень важна: когда я рисую, я как бы немею, слова превращаются в образы, краски, это пластика, движение, цвет. Я отнимаю у себя самого язык. А это очень важно для человека, который связан со словом. Я перевожу его в другое, а когда я в него возвращаюсь, то чувствую заново все краски языка, чувствую, что должен снова писать.

«Я должен писать», «я должен это делать» -- у Вас есть какая-то внутренняя необходимость, Вы хотите кому-то что-то доказать? Кажется, Вы уже состоявшийся человек. Сколько вам лет, кстати?

55 будет. Я не доказать хочу. Вот приведу пример. В классе 7 - 8, мне было лет 14, я учился в спортклассе, занимался вольной борьбой, с 8:00 утра у нас была тренировка каждый день и через день была ещё вечерняя тренировка. Там я научился самому главному - дисциплине. Когда потом ты взял гитару и вообще начал чем-то заниматься, ты понимаешь, что дисциплиной двигаются горы (у музыкантов я потом услышал очень хорошая выражение – жопочасы). Я уже очень увлекался музыкой, мы уже слушали Deep Purple. И я понимал, что спортсменом не стану, но я не расстраивался, потому что мне уже кто-то когда-то нашептал, что Платон был тоже борец. Мы с ребятами делали группу (музыкальную), уже что-то такое изображали, пытались что-то петь. И вот однажды на утренней пробежке мой друг Антон говорит мне: «Миша, вот мы что-то пытаемся изобразить… А у тебя есть вот что СВОЁ? Ты можешь прочитать СВОЁ что-то?» -- «Конечно могу». И я читаю стихотворение, которое у меня было. Простите меня за этот стих четырнадцатилетнего мальчика, но тем не менее. Вот такое стихотворение:

Нам уши нужны, чтобы слушать,

глаза нам даны, чтоб смотреть,

уста нам даны, чтобы кушать,

язык дал нам Бог, чтобы петь.

Но есть у кого и нарушен

закон этих правил простых

и совести пламень затушен

 в завялых их душах пустых.

И уши у них, чтоб подслушивать,

глаза -- чтоб за кем-то следить,

уста, чтоб проклятья обрушивать,

и сердце, чтоб злобу излить.

Язык им дарован для сплетен,

а зубы -- кого-то кусать,

для драки дарованы руки.

и есть пара ног – убежать.

Антон сказал, что это нечестно. «Я тоже могу -- взять из какого-нибудь сборника и прочитать стихи…» И вот с этого момента я понял, что я отсоединился. в этот момент произошел какой-то отрыв. Я не стал его переубеждать, я понял, что нахожусь уже в другой категории. Понимаете? Когда тебя близкие перестают воспринимать таким, какой ты есть. Я абсолютно понимал, ЧТО я хочу в тот момент. это был такой breakthrough, такое счастье. Я не стал переубеждать Антона, бросаться на него с кулаками – нет, это я написал! Просто я понял, что в этот момент произошло нечто, что сделало тебя уже абсолютно алчущим другого. Всё, ты должен, ты уже после этого не мог не писать, не имел права

Вернёмся к вопросу, почему Вас что-то гонит внутри, почему Вам нужно доказывать что-то даже сейчас, в 55 лет?

Это способ существования. Я не напрасно рассказал эту историю. Недавно прочитал статью об экстазе, о том, что когда-то он был исключительно религиозным понятием, а сейчас он есть даже у нерелигиозных людей, есть уже способы переживания, когда ты должен типа как во времена хиппи и ЛСД открыть и увидеть хотя бы одним глазком другой мир. И говорят, что как раз человек, который не отсоединяется, не делает эти попытки, а является как бы нормальным, больше страдает

Мы уже видим это вокруг нас: люди кидаются во всё, что угодно, им явно чего-то не хватает. Говорят, надо много денег, но посмотрим на людей, у которых много денег, -- они точно так же страдают, потому что чего-то не находят. А вот эта возможность себя реализовать -- это часть «подсоединения», это как наркотик. Если хоть однажды человек подсоединился к чему-то большему, чем этот мир, он уже, во-первых, другой, и его видно сразу, и, во-вторых, он уже не сможет никогда жить по-другому, это в какой-то степени отрава. И сколько лет Вы творите, получается, с 14?

Наверное, так. Тут дело в осознанности. Именно тогда я начал относиться к этому осознанно. Конечно, есть периоды, когда ты пишешь плохо, ты осознаёшь, что пишешь плохо, не можешь ничего с этим поделать, это вызывает чувство стыда, отчаяния. Но ты понимаешь, что тот материал, с которым ты работаешь, он останется. Это как есть на земле вот столько-то земли или столько-то воды, вот столько и будет. Неважно во что оно превратится. Когда ты работаешь осознанно, ты видишь, как одно превращается в другое, и становишься мастером.

Этот момент, когда к тебе что-то снисходит и ты становишься инструментом каким-то, это ощущение прикосновения многого стОит. Это и есть экстаз. Так у Вас с 14 лет музыка подсоединилась к стихам?

Вообще-то, сразу. Такой, например, факт. Когда моя мама забеременела – у нее совершенно не было слуха - когда она забеременела, она купила абонемент в филармонию, она абсолютно осознанно ходила туда со мной внутри, а потом, в первом классе школы, она отдала меня на фортепиано, три года я учился. В четвёртом классе я сказал, что всё. Я рос без отца, и она не смогла меня убедить, это был бунт, мне хотелось на улицу и хотелось играть с ребятами и даже хулиганить.

Вы сказали, что у мамы абсолютно не было слуха. Во-первых, бывает ли такое? И во-вторых, мама Вас в музыку отправила потому, что у неё самой не было слуха?

У нее был внутренний слух. Она была очень добрый человек… Она умерла, когда ей было 56 лет, я не ощутил тогда этой трагедии, я ощутил ее сейчас, когда у меня ушла жена, просто год назад уже ее не стало. У неё (мамы) был самый главный – сердечный, внутренний слух, из которого вообще всё происходит, из которого можно развить всё что угодно, и это было так прекрасно. Моя мама была пушкинист, Пушкиным в доме было завалено всё, поэтому я искал альтернативу, мне очень хотелось найти другого поэта, потому что хоть Пушкин -- это наше всё, но вообще он действительно становится всем, когда ты понимаешь это, находясь на какой-то другой стороне. Сторону нужно было найти, и я нашёл такого поэта -- Баратынского. У Баратынского больше мистицизма. Я обожаю мистиков. Кстати говоря, есть мысль такая, что сейчас есть мистики нерелигиозные. Не связанные с определенной религией и, даже более того, отрицающие религию, такие мистики-атеисты. Все хотят пережить этот опыт, не хотят служить, ходить в храм, не хотят верить, но пережить хотят. Есть что-то мистическое и в театральном пространстве, в котором мне очень нравится работать. Когда на стадион выходишь, как-то не всё понимаешь, там стихия включается и кажется, что не может каждый из тысяч этих людей понять то, о чем ты поешь. Я очень люблю то, чем я занимаюсь, для себя я это определяю, как поэтический музыкальный спектакль. Конечно, это просто концерт акустический, где я выкладываюсь, и это меня очень сильно вдохновляет, потому что когда ты отдаёшь, ты наполняешься, а если не отдаёшь, не наполняешься. Я не составляю трек-лист к концерту, но за счёт вот этого наполнения и людей, которые сидят в зале, из-за этого соединения я знаю во время песни, что я буду петь дальше. Я буду петь в Art House Tet-a-tet здесь, в вашем городе, меня пригласили в это новое место и то, что я увидел сегодня, мне очень понравилось, просто волшебное место, -- то, что сделано с любовью, источает любовь.

Есть люди, которые горят и делают что-то для того, чтобы себя выразить, и делают это не то что с фанатизмом, а вот так преданно и с душой, и эта душа проявляется именно в той атмосфере, которую они создали в Art House Tet-a-tet. Вопрос о музыке. Вы записывали что-то в студии ДДТ, общаетесь с Шевчуком?

Да, мы общаемся, мне очень приятно это. Недавно записал песни с Маргулисом, с Галаниным Серёжей записали, есть Алексей Романов, который как бы помазал мое сердце мёдом. Я помню тот момент, когда мы там после школы ходили орали песни, и вдруг этот человек поёт со мной мои песни. Это был, конечно, восторг.

Вы же тоже, наверное, ходили на «Землян», на «Машину времени», на «Аквариум»?

 «Аквариум» моя любимая группа. Я люблю только неофициальные группы. Ленинградский рок-клуб для меня как бы «Аквариум». Вообще БГ для меня остаётся БГ, мне нравится, что он абсолютно настоящий, живой, это слышно и видно.

Михаил, из книг что на вас больше всего произвело впечатление в течение всей жизни или в последние годы?

Мне просто вышибло голову от Платонова. Давно. И недавно прочитал рассказ: мальчик остается дома один, мама пошла работать в поле, отец на фронте. Он выходит -- и все предметы вокруг него оживают, и колодец, и крыльцо, и сарай, он ходит в страшном мире, а когда возвращается мама, всё это становится нормальным, и становится не страшно.

Как вот это вернуть, этот момент детской чистоты? Куда оно девается? Насколько мир ребёнка чище, насколько он интересней. Это гормоны вступают с возрастом или этот мир нас превращает в то, что мы есть, -- как ответить на этот вопрос?

Мне кажется, что все в бороду уходит, на периферию себя самого. Мы даже не представляем себе, как важно на таком рубеже ребёнку сказать добрые слова, просто побыть с ним – какое счастье это для него, как мы все становимся счастьем. У нас очень много проблем, но главное, чтобы мы сами не составляли проблему, сколько бы их ни было в нашей голове, чтобы мы приносили счастье и добро, куда-либо входя, с кем-либо говоря -- с маленькой девочкой или прохожим. Что касается взросления, опыта, мне пришли в голову такие строчки: мудрость -- это осознанная наивность, когда мы перестали быть наивными, мы что-то потеряли. Но есть же само чудо жизни, само существование, а люди живут в таком потоке, в котором невозможно разглядеть ни зернышка, ни листочка, ни капли дождя, они живут в этом потоке, и этот поток течёт с невероятной силой. И остаётся основной вопрос жизни: но для чего это, для чего, для чего? Непонятно. И этот вопрос, мне кажется, должен стучать у каждого в сердце, а человек сердце не включает. Он стучит -- но люди не слышат ничего дальше самих себя.

Наверное, здесь не только сердце, но и голова может спокойно объяснить всё, что вокруг происходит, эту структуру, чёткие соединения вещей между собой, то, что животворящая сила не в самом человеке, а исходит откуда-то из другого места -- то есть совершенно нету ничего не логичного, всё так связано и завязано, так структурировано, что само по себе, отдельно ничто не может существовать. Последний --совсем земной -- вопрос: как сочетаются музыка и деньги? В каком-то смысле Вы -- бродячий артист, Вы ездите, и всё это надо организовывать, согласовывать и так далее. Кто-то за вас это делает

Есть люди, которые помогают, это безусловно. Это всегда было проблемой, но я думаю, что сейчас деньги и музыка никак не сочетаются. Это осознанная необходимость, естественное течение жизни.

Мы благодарим Михаила за разговор и говорим: «До встречи на концертах!»