После смерти создателя IKEA Ингмара Кампрада кто-то заметил: «Он сделал для российских семей больше, чем все правительство». Точно. И применимо не только к России.
Дело не в том, что мебель от IKEA недорога, а в том, что это едва ли не единственная доступная небогатым людям дизайнерская мебель. Дизайнер — специалист по производству достойной жизни. Дизайнерские вещи от недизайнерских функционально не отличаются, но с ними жизнь превращается в красивое кино, поднимает нас вверх. И проблема жизни в России не в том, что даже IKEA не всем по карману. А в том, что за порогом квартиры достойная жизнь часто заканчивается. Потому что вне дома — либо лед, либо грязь, либо пыль, и машины зло гудят в пробках, и по газонам не ходить, и без паспорта не входить… Вот ты уже униженный и оскорбленный.
Я всегда в России это чувствовал — а в Европе такого унижения не ощущал, даже когда жил там на совсем небольшие деньги. Ну, работал я в Лондоне на «Би-Би-Си»: там для русских журналистов было что-то вроде стажировки, и зарплата была тоже стажерской. Четверть сразу съедали налоги, а из оставшегося львиная доля уходила на комнату в общежитии с удобствами в коридоре. Но я не чувствовал превращения в маленького человечка. Отчасти потому, что неподалеку начиналась цепочка роскошных парков: Кенсингтон-гарденс, Гайд-парк, Грин-парк, Сент-Джеймс. Джоггинг я начинал с пробежки возле Кенсингтонского дворца, куда пару раз при мне прилетал принц Чарльз: вертолет приземлялся метрах в пятидесяти, а из охраны был единственный полицейский. Разок-другой в неделю я надевал ролики и вливался в толпу роллерблейдеров, которая с музыкой и воплями катила по городу. Однажды я ехал впереди всех по перекрытой Оксфорд-стрит, то есть ощущал, должно быть, то же, что английская королева. А уж как здорово было валяться с книжкой на лужайках Кембриджа!..
Позже подобное повторялось в других странах — сейчас, например, я в Германии. Жизнь за порогом ухожена, подстрижена, облагорожена. Выходя на улицу, ты из одной приличной обстановки попадаешь в другую, нередко лучшую. Просто теперь я вижу, как это приличие достигается.
«Красивая жизнь за собственный счет» (часто единственный вариант достойной жизни в России, причем обычно доступный лишь богачам) — это уже третий уровень. А под ним в Европе — еще два, гарантирующие качественную жизнь каждому.
Первый уровень вообще держится не на деньгах, а на открытости и свободе публичных пространств. Парк — общественное достояние, газон в сквере — тоже: можешь устраивать пикник, можешь ходить на голове. Но главное общественное пространство — это площадь. И тут, конечно, Запад сильно отличается от России. Представьте себе любую российскую площадь, где свила себе гнездо власть. Скажем, в Петербурге перед Мариинским дворцом. Там — памятник тирану, ряды запаркованных депутатских машин и несколько полицейских, недобро посматривающих на пешеходов. В дворец к депутатам без паспорта и пропуска нельзя, но даже и с ними нельзя, если вы мужчина без галстука, поскольку так распорядился глава парламента полковник Макаров — большой поклонник прекрасного. Вряд ли бы полковнику понравилась Ратхаусплатц, ратушная площадь в месте моего сегодняшнего пребывания — столице Швабии Аугсбурге.
У двух площадей из сходства — только памятники мертвым правителям. Но запаркованные автомобили перед аугсбургской ратушей немыслимы, а вот горожане наблюдаются в несметных количествах. В Аугсбурге ратушная площадь — место разлюли-разгуляева. Чуть не каждые выходные — ярмарки, праздники, демонстрации, карусели, торговцы, ряженые. В теплое время края площади запружены столиками из кафе, но молодежь валяется посредине и прямо на брусчатке: ест принесенные сэндвичи, попивает пивко. Полиция никого не гоняет, и в ратушу любой может войти хоть в шортах и майке (и без паспорта, разумеется). Если присмотреться к жизни этого «кораллового рифа», можно заметить и совершенно особых рыбок. Я, например, больше других люблю местного чудика-проповедника в белой хламиде, с всклокоченной шевелюрой и карл-марксовой бородищей. Его все зовут Королем, а проповедует он свою веру на неизвестном (мне) языке. Короля все любят: недавно даже снимали для рекламы города. Для меня наличие в городе чудиков-фриков — один из маркеров свободы.
Это большая беда, настоящая чума, что в России (и в других странах азиатского типа) общественные пространства в «государственных» интересах у общества изымают. А таких пространств много, и число их растет даже в Петербурге, который самоубаюкивающе называет себя «европейским». Как бы не так! Вот уже пару пятилеток закрыт выходящий к Мойке сад Инженерного замка. Когда-то здесь модные барышни играли в серсо, ловя на лету деревянные кольца и взгляды кавалеров, а теперь — лишь возводят шатры для выпивки и закуси начальств, к которым не подойди… Почему по всей России закрыты университеты и кампусы (про госконторы вообще молчу)? Почему человек с улицы не может пробежаться по 220-метровому коридору Смольного (или по 275-метровому — Двенадцати коллегий)? Почему в Москве на Новый год закрывают Красную площадь? Почему любого пикетчика, если он вышел к Кремлю, тут же тащат в околоток?
Я не про политику. Я про то, что достойная жизнь невозможна без свободы. Я про то, что если пространства принадлежат не горожанам, а начальству, то это никакая не свобода. Я про то, что любые инакомыслия, диссидентства — религиозные, политические, социальные, музыкальные! — являются непременной частью свободной жизни и сильно ее украшают. И я про то, что для достойной жизни первого уровня не нужно никаких инвестиций — достаточно отсутствия запретов. Вот почему лучшим временем публичной жизни в России, временем короткого обретения достоинства, были поздние 1980-е и ранние 1990-е, когда на площади хлынули музыканты, неформалы, артисты, художники. То, что было серым, казенным, пустым, — стало живым. А среди живых каждый может чувствовать себя человеком.
Об этом периоде многие забыли, а идеальная достойная жизнь в России по форме представляется эдакой гантелью. На одном конце — ухоженный, упакованный дом, на другом — шопинг-молл, представляющий суррогат городской площади. Сел с детишками в машину, приехал, потаращился на аниматоров, послушал музыкантов, пообедал в фуд-корте — и обратно. Очень напоминает поезд «Сапсан», который мчит из одной столицы в другую, игнорируя все, что между. Понятно же, что в Малой Вишере нечего делать!..
А в Европе «ручка» гантели представляет собой важную несущую конструкцию: второй уровень достойной жизни. Это — искусственно созданная публичная жизнь. Когда общественные деньги вложены в нечто прежде недоступное (или неинтересное), и оно стало потрясающим. Простой пример — европейские велодороги. Я не про велодорожки, которые есть во всех городах, а в России лишь кое-где и выглядят чудом, — я именно про велодороги. Они проложены через все леса, поля и реки Германии: и Тюрингию дубовую, и Вестфалию бузинную, и Баварию хмельную. Качество грунтового покрытия — лучше, чем асфальт в Питере на набережной Фонтанки. Всюду — указатели, информация, знаки: этот путь только для пешеходов, а этот только для всадников, а вот тут маршрут паломников-пилигримов, но велосипедисты тоже могут ехать… После снегопадов главные велодороги либо расчищают до грунта, либо посыпают гранитной крошкой. Я этой зимой так прокатился по снегу на велике на летних шинах до ближайшего озера: белые дерева, сибирские сугробы, в полыньях хлопают крыльями лебеди — сказка, о которой в России можно только мечтать.
Подчеркиваю: достойная жизнь — это когда всюду, от милого дома до глухого леса, ухожено, прибрано, безопасно.
Вот эту достойную жизнь любая страна и должна для людей производить — как умудрялся производить ее недавно умерший работник скучной массовой мебельной индустрии Имрад Кампрад, на стульях которого и за столами которого я начал писать этот текст в одной стране, а закончил в другой.
Дмитрий Губин
