Когда я был маленький, родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:

- Что ты тут, поц ин тухес*, купил?

- Что такое «поц ин тухес»? – встревал я.

- Ну, это… - смущённо тянула мама, - вроде «дорогой человек».

- Как Брежнев?

- Ой, вей! – хваталась она за сердце. - Кто тебе это сказал?

- Папа.

Отец ухмылялся.

- Чему ты ухмыляешься? Если этот шлемазал* где-то скажет…

- А что такое «шлемазал»? - тут же спрашивал я.

Мама нервно гладила меня по волосам.

- Это такой… мальчик...

- Толковый, – подсказывал папа.

- Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!

Авоська летела в раковину.

- А что такое «дрек», мама?

- Он называет это картошкой! Что тут выберешь?! Гурништ*!

- А «гурништ» - это?

- Твой отец!

И я путался.

- Так, мы сегодня будем кушать дрек? – переспрашивал я.

- Да, благодаря этому поц ин тухесу.

- Брежневу?!

И мама хваталась за голову.

- Я сойду с ума! Если этот шлемазал…

- Толковый мальчик! – подсказывал папа.

- Если этот… толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?

Папа понимал.

Его любимой присказкой было: «Советская власть плюс электрификация всей страны!»

Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, когда глохла машина и трещал телевизор, перегорал пылесос и пробки, когда стиральная машина билась током, а посуда об пол. В общем, сотню раз на день.

- А что такое элек-три-фи-кация? – с трудом выговаривал я.

- Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! – отвечал папа. И мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.

- Так это он её нам закрутил?

- Нет, нам он закрутил бейцим*!

- А что такое бейцим?

- Это как мозг, только больнее.

И я терялся.

- Мама, - докучал я матери, - а правда, что Ленин закрутил лампочку нам в мозг.

- Ой, вей! – роняла она поварёшку. - Кто тебе это сказал?

- Папа.

- Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?

- А что такое «цурес»?

- Цурес - это жить с таким поц ин тухесом!

- Ты живёшь с Брежневым? - ужасался я.

Вопросы вели к ответам, ответы - к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.

- Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая «некейве», мама?

- Тётя.

- Екатерина Семёновна моя тётя?

Из угла я почти не выходил, но и оттуда мне всё было слышно.

- Что это за язык? – спрашивал я.

- Еврейский, – отвечал папа.

- Научи!

- Оно тебе надо?

- Да.

- Оно тебе не надо!

Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.

- Как на еврейском блинчики?

- Блинчикес.

- А вареники?

- Вареникес.

Картошку – «дрек» я помнил.

- А я знаю по-еврейски, – хвастался я своему другу, тоже Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.

- Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист – женат на удмуртке. Хочешь тоже быть сионистом?

Конечно, я хотел.

- Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. – Сионистская, из самого Биробиджана.

«Биробиджан» он произносил шепотом.

- Это иероглифы, – пояснял, заметив, как округляются мои глаза.

- Что тут написано? – скользил я пальцем по диковинным строкам.

- Да не туда, балда?! У сионистов всё задом наперёд?

И я вёл обратно. Но ясности это не прибавляло.

- Ну? – вопрошал Эдик.

- Вещь! – откликался я.

Вечером, кружа по комнате задним ходом, я говорил папе:

- Видишь, какой я сионист.

- Так-так, очень хорошо...

Папа смотрел хоккей.

- Сегодня газету из Бибиджана читал.

- Давай, давай, Харламов!

- Вырасту, тоже женюсь на удмуртке.

- Молодец!.. Что ты сказал?!

Эдик учил меня алфавиту.

- Это «А», это «Б»... «В» у них нету… Это «Г», это «Д»… «Ж» тоже нету.

- У сионистов нет «же»?! – таращился я. – А как же они пишут «ёжик»?

- В Биробиджане нет ёжиков.

Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря уже о твёрдом. Любимое мамино «ой, вей!» не писалось, хоть режь.

- Маме это не понравится, – сокрушался я.

- Зато смотри, как красиво получается «коммунизм»!

- Да! – любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом. - А электри-фи-кацию можешь?

И Эдик старательно вывел мой заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получилась корявой.

- Ильичу бы это не понравилось, – покачал я головой. – Дорисуй хотя бы лампочку.

- Что вы, оглоеды, намалевали?! – подлетела к нам баба Лиза, русская половина Эдика.

- Лампочку Ильича! – растерянно пояснил я. – Сейчас коммунизм дорисуем.

Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемизм. И больше мы у неё коммунизма не строили.

За сочинение «Как я провёл лето» папу вызвали в школу…

- Занимался сионизмом?! – кричал отец. - Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты что, идиот?!

- Нет, я толковый шлемазл!

- Ах, толковый?!! - багровел папа, и репрессировал меня ремнём.

- Вот тебе «жаренный дрек с грибами»! - приговаривал он, а мама, качая головой, вздыхала:

- Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!

----------------------------------------------------------------------------------------

Поц ин тухес* - ругательство (идиш)

Шлемазл* - бестолковый (идиш)

Гурништ* - ничто (идиш)

Дрек* - дерьмо (идиш)

Бейцим* - яички (идиш)

Цурес* - беды (идиш)

Некейве* - в разговорном идише женщина лёгкого поведения.