Всякий раз, рассказывая студентам, что культура, извините за неловкое слово, гетерогенна и аллогамна, или, говоря попроще, что культура и наука всегда приходят в твой мир извне, что никак они не могут возникнуть без перекрестного опыления, опираюсь на примеры из стародавних времен. Тут тебе и греки с египтянами, и римляне с греками, и немцы с римлянами, и провожавшие взглядом путешественников из варяг в греки.
Но куда сильнее были бы все-таки примеры из нашей текущей современности. Посмотри вокруг, как изучают тебя и твой мир другие, и будет тебе счастье. Вот в США есть ассоциация людей, изучающих бывший Советский Союз и Восточную Европу, ASEEES называется. Вслушиваются в язык и социальные практики, экономическую политику и военную доктрину этого нашего чуда-юда, называемого постсоветским пространством. На два часа и я заглянул туда на огонек и послушал три доклада как раз о языке остаточного материка этого пространства — Российской Федерации. Точнее, о русской политической речи. А еще точнее — о нескольких ключевых словах этой речи, без которых был бы совсем не понятен сам господин «дискурс», или, говоря по-русски, те смысловые рамки, в которых проходит в стране общественно-политическая жизнь. Если уж совсем коротко, то вопрос вот какой: какие русские слова приходится сегодня разбирать исследователям, чтобы понимать, что происходит в головах у населения, окормляемого официальным и официозным российским телевидением.
Три доклада, сделанные двумя американцами и одной шотландкой, перечислили слова, из которых и в самом деле можно собрать в пучок всю текущую многоканальную киселевско-соловьевскую телепропаганду. Оказывается, чтобы понять природу целого, бывает достаточно разобрать одну-единственную клетку медийного языка — и даже не обязательно самую заметную. Майкл Горэм в своем докладе разобрал язык интернет-активистов, занятых, упрощенно говоря, двумя видами деятельности — «сливом» и «раскруткой». Одна группа называется «Шалтай-Болтай» и является вполне независимой и даже оппозиционной. Другая группа — это фабрика троллей из Ольгино, прославившаяся уже на весь подлунный мир. Обе группы действуют «подпольно» — в том самом смысле, который вкладывал Ф. М. Достоевский в понятие «подпольного человека». Основная интенция первой группы — вскрывать подлинную картину происходящего на чужой политической кухне, публикуя («сливая») протоколы внутренней коммуникации госчиновников и их агентов.
Вторая группа — эти самые «ольгинские тролли» — действует в двух направлениях — глушит, по мере сил, оппозиционные выступления в авторитетных СМИ оскорбительными или отвлекающими комментариями, а одновременно распространяет положительные отзывы о своем патроне — действующем вожде. Речь, которую ведут обе группы, и представляет интерес для Майкла Горэма.
Дело не в том, что это, по большей части, речь низменная, обсценная. А в том, что низменность, обсценность, блатняк, его агрессивные, насильственные коннотации предлагаются людьми друг другу как словесное выражение подлинности. Именно такую или очень похожую функцию выполняли матерный и блатной языки и в подпольной советской речи. Но это позабылось, хоть в этом, в конечном счете, состоит и тот подрывной характер, который постулирует Майкл Горэм из солнечной Флориды в качестве важнейшего культурно-исторического смысла анализируемой речи русских сетевых активистов. Анонимная термопара «слив-раскрутка» замещает видимый и по большей части открытый политический диалог, отсутствие которого и исследует Майкл Горэм.
Третье ключевое слово момента проанализировала Линн Патык из Дартмутского колледжа. Ключевой для современного русского дискурса квази-политической категорией она назвала «провокацию». В атмосфере «теории заговора», которая понимает политическое как результат действия «закулисы», разрушительной работы «пятой колонны» внутри страны или подрывной деятельности сильных «врагов» извне, любое событие должно быть описано либо как провокация, либо как неизбежный непосредственный результат провокации. Это слово кажется почти паразитом, но стоящее за ним понятие — спусковой крючок для медийных «сливов» и «раскруток». Все «провокации» ведь и осуществляют «подпольные люди». Вместо политики население одной седьмой части суши приучено искать «провокаторов». «Провокация» становится универсальной отмычкой для так называемого «простого человека», телезрителя и радиослушателя, который, благодаря «провокационному дискурсу», отказывается от обсуждения ответственности конкретных людей за конкретные действия. Мыслительные цепочки «провокационного мышления» можно показать на примере событий, которые не смогли получить адекватной оценки в обществе.
Так, уже позабытое выступление панк-группы Пуссирайот в Храме Христа Спасителя было представлено не как политический жест, а как провокация против «веры» и «оскорбление верующих»; эта «провокация» должна была, якобы, вызвать потрясение основ духовной жизни России и этим способствовать разрушению общественного согласия. Перформанс членов общества, совершенный в рамках действующего права, был представлен обществу и миру как «провокация» против самого общества. Нарушением Конституции был, таким образом, сам судебный процесс над Пусси Райот. Но, когда все — провокация, за последствия ее не с кого спросить. Это короткое замыкание оболванило миллионы людей.
Второй пример. Свержение президента Януковича в Киеве было расценено в российских СМИ как «провокация» против Российской Федерации, якобы и вынудившая РФ отобрать у Украины Крым. Реакция международного сообщества на украинскую политику России (Донбасс и Крым) стала для официальных СМИ «провокацией», или «приглашением» к еще более широкомасштабной военной акции РФ в Сирии и к гибридной войне с Западом в целом. Провокация понимается как первый толчок к запуску «принципа домино».
А убийство Бориса Немцова? Оказывается, и оно было не наглым устранением неугодного политического деятеля прямо у стен Кремля, не актом политического террора, а всего лишь «провокацией» против — кого? Да против как раз наиболее вероятных выгодополучателей этого политического убийства, которые и были публично выставлены «жертвами» преступления. А что же настоящая жертва? «Дык он же сам виноват, что высовывался и такие опасные речи говорил…»
Логика «провокации», с одной стороны, лишает общество возможности анализировать действия собственного правительства, а с другой — постоянно «подтверждается» историческими событиями. Так, избрание в США президентом Дональда Трампа представлено в российских СМИ как результат хитроумной «провокации» российских служебных хакеров и прочих спецов по «сливам» и «раскрутке».
В логику «провокации», кажется, вмурована и запасная калитка: стоит только будущему президенту Трампу оказаться, например, новым Рональдом Рейганом, так преуспевшим в подготовке СССР к роспуску, как населению РФ придется вспомнить прозвища, коими в нашей части света еще недавно принято было награждать Барака Обаму. Злые языки оживили и старый вульгарный мем: «Уходящий президент уже передал Дональду Трампу коды от московских подъездов». Зачем, удивляются американцы? Да чтобы втихаря ссать там и сваливать все на богоравных насельников наших скромных и дружелюбных многоквартирных шатров.
Наконец, в докладе шотландской коллеги Лары Кларк представлена третья необходимая составляющая современного русского квази-политического дискурса. Называется эта составляющая «анти-реальностью». Иначе говоря, это — «память о не-реальном как подмена исторической реальности».
Конец советской эпохи, 1980-е годы, отмечен появлением двух конкурирующих организаций, в названии которых главным стало понятие ПАМЯТЬ: общество «Память» предлагало смотреть на СССР как на результат всемирного заговора (еврейского, производного от него американского) против России. Общество «Мемориал» предлагало вспомнить о жертвах политических репрессий в СССР, восстановить в правах оставшихся в живых и запустить процесс научного изучения истории СССР — как основы для массового исторического образования (наподобие денацификации Западной Германии или преодоления тоталитаризма ГДР в объединенной Германии).
В начале XXI века массовым российским настроениям, похоже, ближе идеология общества «Память», давшего жизнь множеству дочерних организаций. В октябре 2016 года «Мемориал» объявлен «иностранным агентом», в официозных СМИ деятельность общества дискредитируется.
Лара Кларк показывает лингвистический механизм репрессий против «Мемориала» и его сторонников. Этот механизм до слез прост: а построим-ка мы из фрагментов словаря советской идеологии, в разное время появлявшихся на свет, а затем вытеснявшихся новыми идеологемами, новенькую, сияющую анти-реальность. Советизмы не умерли и не думали умирать — они в фильмах и лозунгах, они вбрасываются в политическую дискуссию как знакомые, узнаваемые, старые друзья. Только теперь они не подвергаются анализу, как это предполагалось делать в 1980–1990-е гг., а используются в том же прежнем директивном духе, в каком возникали в свое время в недрах советской репрессивной машины. Тут тебе и «враги народа», и «кто не с нами, тот против нас», и «мировая закулиса», и «священное единство», и «великая держава», и «предательство пятой колонны».
Пока что реальные, физически ощутимые продукты и локусы анти-реальности можно наблюдать точечно. Вот только локусы эти имеют все шансы на расползание. Смотришь на стадионы, которые строят к чемпионату мира по футболу 2018 года в РФ, а видишь руины аэропорта имени Сергея Прокофьева в Донецке, построенного к чемпионату Европы по футболу 2012 года. «То, что было не со мной, помню», пелось в советской песне о Великой отечественной войне. Вам интересно знать, как подрывали Днепрогэс в 1941 при отступлении Красной армии? Или в 1943, при отступлении вермахта? Вот вы и получили «память как сотворение анти-реальности». Это, конечно, не только лингвистический феномен, изучаемый шотландской исследовательницей.
Только четыре ключевых слова — «слив (например, компромата)», «раскрутка (например, имиджа вождя)», «провокация» и «анти-реальность памяти», а какая получилась полезная рамка, добротная американская помощь и для нас, иной раз не видящих в чаду повседневности дальше своего носа.
Спасибо тебе, Вашингтонский обком!
Гасан Гусейнов
