Открытие в Петербурге мемориальной доски в честь маршала Финляндии Карла Густава Маннергейма, произошедшее одновременно с наименованием моста в честь Ахмата Кадырова, вызвало возмущение как со стороны тех, кого причисляют к либералам, так и числящихся по разряду «охранители». На второй день доску облили краской. Попытки представителей власти — а доску открывал глава кремлевской администрации Сергей Иванов — оправдать сей жест заслугами Маннергейма перед Россией до 1918 года, не всеми приняты. А призыв министра культуры Владимира Мединского не быть святее Сталина критиков не убедил. Тот после выхода Финляндии из войны не только приказал «Маннергейма не трогать», но и способствовал избранию его президентом страны.
Но все-таки многие хотят быть святее Сталина.
Власти сами старательно поддерживают пропагандистскую линию на то, что история Второй мировой — это нечто священно-неприкосновенное и лучше там ничего не трогать в попытках «переосмысления». Ибо от переосмысления один шаг до «пересмотра итогов», а там и до «фальсификации» рукой подать.
В таком контексте, конечно, открытие доски Маннергейму в городе, в блокаде которого он участвовал как союзник нацистов, выглядит не менее странно, чем наименование моста в честь человека, объявившего России джихад, в ходе которого — тоже как ни крути — погибли тысячи россиян.
Правда, Кадыров потом перешел на сторону федералов и даже заслужил звание Героя России. Зато Маннергейм подписал договор о дружбе и взаимопомощи, положивший основу знаменитой «линии Паасикиви — Кекконена», особых отношений Финляндии с СССР в годы «холодной войны».
У Маннергейма от России, за которую он воевал и в русско-японской, и в Первой мировой в армии Брусилова, участвовал в китайской экспедиции 1906–1908 годов, а еще ранее в коронации Николая II, имелись все боевые награды, включая Георгиевский крест. На мемориальной доске, правда, вышла неувязочка: он служил ей не до 1918 года, как там указано, а до осени 1917 года, когда перешел в резерв, а затем, получив разрешение от Финляндии (Ленин дал ей независимость 6 декабря 1917 года), туда и отбыл. Большевикам, будучи убежденным и верным монархистом, не присягал, хотя те ему выписали пенсию.
Так что называть его предателем, как это делают некоторые, неправильно.
Фигурой он был масштабной и интересной. Будучи в Хельсинки, непременно надо посетить его музей, по-своему трогательный в своей скромности. Этот человек, не будучи избранным после жестокого подавления им красного мятежа в независимой Финляндии президентом, «курировал» ее политическое развитие. Против Красной армии он воевал во время «зимней войны» 1939–1940 годов, а затем во Второй мировой. Маннергейм, влияя на политические решения, все же не принимал их. А вот президент Рюти, при котором Финляндия вступила в войну против СССР на стороне Гитлера, получит потом пять лет тюрьмы как военный преступник.
«Зимняя война» была для Финляндии оборонительной. Советский Союз за ее развязывание был исключен из Лиги наций как агрессор. Поводом стало желание Сталина отодвинуть подальше границу от Ленинграда (она была в 36 км) в интересах обеспечения его безопасности в обмен на в два раза большие территории в Карелии. Переговоры по этому вопросу велись еще в начале 1920-х, затем в 1930-х, но безрезультатно.
Маннергейм был изначально сторонником того, чтобы «войти в положение» большевиков насчет уязвимости Петрограда (он всегда его так называл) и мирно решить вопрос путем перемещения границы. Его не послушали.
«Зимняя война» закончилась заключением мира. Но Финляндия вступила в войну против СССР 26 июня 1941 года: президент Рюти провел вопрос через парламент без голосования. Это тоже любопытная история. Она и участие финнов в войне против СССР в целом описаны, в частности, в книге Н.И. Барышникова «Блокада Ленинграда и Финляндия, 1941–1944», вышедшей еще в 2002 году. Любопытно, что автор, чья аргументация выстраивается, скорее, в пользу ненавистников Маннергейма, издал книгу на грант Института Йохана Бекмана. Получается, не все «иностранные НКО» пошли во вред отечественной исторической науке.
Впрочем, «охранители» о том умалчивают, выбирая у исследователей только те аргументы, которые ложатся в версию «Маннергейм — убийца русских» непротиворечивым образом. А непротиворечиво тут, как и во многих других эпизодах того времени, как раз не получается.
Вообще, нынешний «казус Маннергейма» — наглядный пример того, сколь история Второй мировой не годится для укладывания ее в гроб раз и навсегда утвержденных идеологических и пропагандистских канонов.
Говорят, если бы Финляндия осталась нейтральной, это облегчило бы участь Ленинграда во время блокады. Спорно. Кто-то может себе представить, чтобы Сталин разрешил хотя бы женщинам, старикам и детям выход из блокады через «буржуазную Финляндию», хоть бы и нейтральную?
В случае нейтралитета немецкие войска оккупировали бы ее, как Норвегию и Данию, и повели бы с этого плацдарма атаку на СССР с севера. Маленькая Финляндия вела, конечно, двойственную политику. С одной стороны, была союзником Гитлера, разработка операций против Советов велась с немцами накануне войны. С другой стороны, Маннергейму удалось избежать прямого подчинения немецкому командованию, сохранив автономию в действиях. Он уклонился и от передачи ему в подчинение немецких частей, расположенных в Финляндии. Да, он участвовал в блокаде Ленинграда с севера. Но его войска могли оказать немцам куда более действенную поддержку по взятию и уничтожению города. Но не оказали.
Советское руководство не было уверено, что финны, союзники Гитлера, останутся верными договору 1940 года и не попытаются хотя бы вернуть отнятые у них земли. Оно добивалось ясности от Хельсинки в первые дни войны, но не получило ее. И Москва сама сделала первый шаг. Хотя провоцирование войны с Финляндией на фоне стремительного наступления немцев в конце июня было самоубийственной затеей. Финский посол в СССР сказал Молотову, что вопрос о войне с СССР будет решать парламент 26 июня, но уже 25 июня советская авиация нанесла удар по военным объектам в Финляндии, объявив, что они носят «превентивный характер». Война на севере стала неминуемой.
Армия под командованием Маннергейма вела активные действия против советских частей в июле — августе 1941 года и вышла на рубеж границ 1939 года. А затем наступление было приостановлено. Во-первых, сказалось ожесточенное сопротивление Красной армии. Во-вторых, на Хельсинки давили Лондон и Вашингтон, предостерегая против активных действий против СССР. Ссориться с ними финны не хотели. Наконец, Маннергейм все же не горел желанием штурмовать Ленинград. И не только потому, что с городом были связаны лучшие дни его молодости, но и по прагматическим соображениям. Его армия понесла большие потери (притом что мобилизация затронула лишь 16% населения страны). А финские солдаты не хотели идти дальше границ 1939 года.
Они считали военную операцию «продолжением зимней войны», а задачу «освобождения» выполненной.
И хотя в руководстве страны, в том числе с участием Маннергейма, были разговоры, чтобы продвинуться дальше ради «обеспечения безопасности» (та же логика была у Москвы для начала «зимней войны»), практического воплощения они не получили.
Германии не удалось заставить Маннергейма наступать дальше в сентябре 1941 года. История «саботажа» повторилась в ходе летнего наступления немцев в 1942-м. Хотя Гитлер лично прилетел в июне поздравить Маннергейма с 75-летием и наградил его Железным крестом. Но Маннергейма не удалось склонить даже к тому, чтобы перерезать железную дорогу на Мурманск, хотя в ходе визита в Германию тем же летом и переговоров с «вождями рейха» он это обещал.
В то же время он дважды проигнорировал направляемые финнам посреднические предложения американцев заключить мир со Сталиным в обмен на возвращение потерянных в 1940 году территорий. Зато, когда после наступления советских войск в начале 1944 года в Хельсинки стали склоняться к запоздалому миру, Сталин настоял, чтобы гарантом его был Маннергейм и никто иной.
Позже родилась версия, что маршал был «агентом Кремля» и именно этим объясняются некоторые утечки о передвижениях немцев и срыв ряда их операций в том регионе.
Эта версия никогда не получила документального подтверждения.
Обстреливал ли Маннергейм Ленинград? Ответ на этот вопрос тоже связан с его «выжидательной» тактикой. С сентября 1941 года для финской армии действовала директива: авиация не должна вторгаться в воздушное пространство над Ленинградом, а артиллерия до города не добивала. Были обстрелы передовых позиций Красной армии, а ближе к городу финны продвигаться не стали.
В начале войны Маннергейм писал одному дальнему родственнику: «Русские никогда не забудут, если финны станут участвовать в наступлении на Петроград».
Финская авиация бомбила лишь дважды аэродромы и посадочные полосы под Ленинградом. 21 февраля и в ночь на 10 марта 1944 года. Это было сделано после того, как советская авиация бомбила Хельсинки 6, 16 и 26 февраля. В Петербурге есть табличка времен блокады, указывающая на то, какая сторона улицы наиболее опасна во время обстрелов. Та, которая была уязвима, с немецкой стороны, с юга.
Очень неприглядна для Маннергейма история с приказом №132 от 8 июля 1941 года. Там говорилось об организации управления оккупированными советскими территориями. Все население делилось на «родственное» и «неродственное» (вторые — русские). От национальности зависела зарплата, распределение продуктов, свобода передвижения. Сейчас это бы назвали этническими чистками. А в те годы такое практиковали многие — от Сталина до Рузвельта (интернирование японцев в США).
«Неродственное» население предполагалось выселить в ту часть России, которую оккупирует Германия. Для чего русских полагалось поместить в «переселенческие лагеря». По сути — концентрационные.
Из 64 тыс. советских граждан, прошедших через финские лагеря, включая 25 тыс. местных жителей, умерло более 18 тыс. В основном от голода и болезней. Сознательного массового истребления, как у нацистов, не было. Откуда взялись русские на «старых финских землях» в границах 1939 года? Их успели переселить туда после «зимней войны».
В установке доски Маннергейму много, конечно, «большой политики». По ныне принятым историко-идеологическим критериям он ее «не заслужил». Хотя аргументация «охранителей» насчет концлагерей двулична. Топонимика России «сочится кровью», столь много названий связано с палачами, убийцами и авторами этнических чисток ее народов.
Разве ГУЛАГ — это не концлагеря? Главные убийцы до сих пор покоятся на Красной площади в Москве.
Доска в честь данного персонажа, скорее, из разряда таких акций, как посещение американскими и британскими политиками кладбищ немецких солдат Второй мировой или обустройство кладбищ солдат вермахта (а они есть) в России. Это, скорее, поиск новых акцентов, нюансов в современном отношении к тем временам, поиск путей примирения с бывшими врагами. Не с военными преступниками. Логично было бы в этой связи тогда открыть мемориальные доски генералам Деникину и Краснову, адмиралу Колчаку (уже есть памятник в Иркутске), барону Врангелю и многим другим деятелям Белого движения.
А если на Красной площади лежат Ленин, Сталин, Дзержинский и пр., то почему бы рядом не прилечь Троцкому, Бухарину, Лацису и иже с ними?
Или все же кого-то пора вынести из нашей истории?
Георгий Бовт
