(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)                                                           

К вечеру поезд привез нас во Фрунзе. Стоял серый промозглый январский вечер. Папа, перетащив вещи из вагона в здание вокзала, оставил нас с ними на длинной скамье, а сам вышел за транспортом. Помещение вокзала было наполнено такими же, как мы, встревоженными беженцами: евреями, украинцами, русскими, поляками и немцами, высланными из районов Поволжья. Мы с нетерпением ожидали папу. Но когда услышали его «фаэтон ждет, давайте грузиться», наши волнения остались позади. На площади шел мокрый снег. Папа перенес вещи на повозку и сел рядом с кучером. Мама, Фрида и я, стараясь не потерять из виду тронувшийся фаэтон, пересекли привокзальную площадь и пошли по правой стороне слабо освещенной центральной улицы города. Через несколько кварталов свернули направо, ещё свернули, и, наконец, фаэтон остановился у небольшого дома. Папа через калитку вошел во двор, а мы под хлопьями снега остались ждать. Русский кучер начал материться и кричать: «Приехали-разгружайтесь!». Наша одежда промокла от снега, который перешел в дождь. Хорошо, что вещи, благодаря навесу, оставались сухими. Наконец, пришел папа, и мы начали заносить узлы, сумки и тюки в темный двор, а затем по ступенькам в двери дома.

В тесной передней нас встретила сухощавая старушка. Каждого обняла, поцеловала и со словами «Я - Софья Ильинична, очень рада познакомиться» завела в холодную маленькую комнату. Кроме стола, железной кровати и жестяной печки-«буржуйки», там ничего не было. На столе стояла чашка, наполненная какой-то густой белой массой, из которой торчал горящий фитилек. Когда мы занесли все вещи, папа сказал: «Располагайтесь. Здесь будем жить...». Мы сняли промокшую верхнюю одежду, платки, шапки и разложили их сушить на полу. Папа откуда-то принес сухих коряг, «лепёшек» кизяка и пучок старых газет, достал из кармана зажигалку, изготовленную из пулеметного патрона, и начал разжигать «буржуйку». Вскоре в дверь постучала уже знакомая старушка и пригласила нас «на чай». Я спросил у папы, откуда он знает эту старушку?

- Это же Софья Ильинична, мама моей бывшей жены Веры и бабушка нашей Женечки. Сюда приехала из Полтавы со своей семьей, дочкой, тётей Верой, и внучкой Нелочкой. Я вас со всеми познакомлю.

То, что я услыхал, меня поразило: - Папа, неужели мы будем жить, хоть и в разных комнатах, но рядом с твоей первой женой? Это удобно? А как к этому отнесется мамочка?

- В городе, сынок, нет свободной жилплощади. Женечка упросила её маму и бабушку для нас освободить эту маленькую комнату. Было бы лучше нам оставаться в Кара-Балты? И тебе обязательно нужна хорошая школа. А она рядом. Мама это знает и всё понимает. Ведь наша мама - умница.

Когда через темную прихожую мы вошли в соседнюю большую комнату, освещенную настольной керосиновой лампой, нас как родных встретили все её обитатели. Сухощавый дедушка Марк, супруг Софьи Ильиничны, каждому крепко пожал руку, а тетя Вера, дородная красивая женщина, тепло обняв меня, поцеловала и со словами «а вот и твоя ровесница» познакомила с дочкой Нелой. Я не мог не заметить, как папа, увидев бывшую жену, нисколько не смутился, а поздоровался с ней как со старой знакомой. Тётя Вера, которая, наверное, много хорошего от Женечки слышала о моей маме, подошла к ней, расцеловала и что-то долго, пожимая ей руки, говорила. Слева у окна, выходящего во двор, на кровати лежал и с удивлением смотрел на нас бледный, с осунувшимися чертами лица длинный, черноволосый мужчина, Буся, сын Софьи Ильиничны. Он часто кашлял и что-то отхаркивал в стеклянную банку. Когда мы подошли знакомиться, он каждому улыбнулся и, молча, кивнул головой.

- Мои сынки постарше, Боря и Митя, - объяснила бабушка, - воюют на фронте. Там и муж Веры. А мой самый младший, Гриша, работает на военном заводе. Через пару часов придет со второй смены. Так что мы - семьи фронтовиков!

Нас пригласили к большому столу. Когда Софья Ильинична предложила горячий чай с сахарином и черными сухариками, папа и мама со словами «подождите минутку» поднялись и вышли. Вернулись с ломтиками сала из «типографского пайка» дяди Гриши и пиалой, наполненной кусочками сахара-рафинада, которые мама получила в качестве подарка на заводе. За скромным угощением и горячим чаем хозяева интересовались у папы, как он воевал, а у нас, как мы добирались в Киргизию... Так, благодаря душевному приему семьи Халевских, мы под крышей и в тепле отметили свой приезд во Фрунзе.

Школа имени Токтогула

Документы отца, инвалида войны, и хлопоты Женечки помогли нам прописаться в центре города, в маленькой комнатке частного саманного дома по улице Советской, 41. В двух кварталах от дома находилась трехэтажная, «показательная» русская средняя школа №5 имени киргизского народного акына Токтогула. Когда мама привела меня туда, я понял, что это та школа, о которой я мечтал. В класс я вошел с тем же большим портфелем из желтой кожи, который три месяца назад вместо мяча футболили мальчишки в Кара-Балты. Но ни у школьников, ни у худенькой, невысокой пожилой учительницы Татьяны Ивановны ни я, ни мой портфель не вызвали никакой реакции. Учительница заурядно представила меня: «У нас - новенький. Его зовут Изя. Фамилия Трабский. Он отстал, пропустил две учебные четверти, но обещал догнать. А мы ему должны помочь».

В классе почти все мальчики и девочки были приезжими, эвакуированными. Но только четверо из них имели учебники, а в моем портфеле - все учебники. У многих не было даже тетрадей (на базаре стоили очень дорого), и они писали перьями №86 на полях газет. Чернила же для «невылеваек» родители детям делали дома, растворяя водой «чернильные» таблетки, которые покупали на базаре.

Несмотря на полную укомплектованность моего портфеля, вскоре я понял, что большинство одноклассников успевают лучше, чем я. Особенно те, кто приехали из больших городов и жили в интеллигентных семьях. Алик Шехтер приехал из Харькова. Его отец до войны был инженером-конструктором на большом заводе, а сейчас воевал. Толя Граник, сын кинорежиссёра, рассказывая о своем Ленинграде, научил, нас, «блатной» песне «В Кейптаунском порту», которую там мальчишки пели на мотив известной «утёсовской» «Моя красавица мне очень нравится». С Аликом и Толей я сразу нашел «общий язык» и подружился. После уроков они помогали мне по арифметике и чистописанию.

Дочь тёти Веры, Нелочка, училась в параллельном классе, и мы с ней дома обменивались домашними заданиями. Она познакомила меня с её двоюродным и очень способным братом Лёней Вайнштейном. Он был немного старше нас и красиво говорил о вещах, о которых я понятия не имел. Встречаясь с ним, я почувствовал значительную разницу в умении держать себя и знаниях. Лёня приехал из Москвы, где его мама работала секретарем у любимца Сталина, президента Академии сельскохозяйственных наук СССР Лысенко. Имя этого, впоследствии объявленного душителем генетики лжеученого, во время войны и после стало известно на всю страну, когда он предложил спасать советских людей от голода тем, что весной сажать картошку не клубнями, а картофельными очистками с зелеными побегами...

Тогда у меня ещё не возникали какие-то чувства к девочкам. Но было и исключение: все мальчики, в том числе и я, были влюблены в старшую пионервожатую школы, высокую, голубоглазую русскую красавицу Марину. Поэтому любое дело, которое она организовывала, все неизменно поддерживали. Старшие классы она сумела объединить в большой хор, который выступил 23 февраля, в День Красной Армии, в школьном зале. Мальчики и девочки под рояль пели довоенные советские песни «Катюшу», «Три танкиста». Но мне тогда особенно понравилась новая военная песня «Вася-Василёк» - о бойце, который на фронте тосковал о любимой девушке.

Продолжение следует