(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

Вернувшись домой, я вытянул из узла свой большой, не по росту, кожаный портфель. Проверил учебники, тетради, пенал... Ночью долго не мог заснуть. Рано утром, поев, одел белую сорочку, вязаный свитер и новые брюки, ещё в Полтаве подготовленные для этого торжественного дня. Отправляя в школу, мама сказала: - Провожать тебя не буду. Ты уже самостоятельный мальчик. В школе зайдешь в первый «Б» класс…

Мама и её сёстры меня расцеловали, а я, худенький мальчик, гордо подняв голову и крепко держа в руке тяжелый желтый портфель, первый раз пошел в школу.

В большом школьном дворе мальчишки и девчонки у закрытой двери ожидали звонка. Подошел к ним.

– Эй, новенький, что за сумку приволок? - с ухмылкой спросил меня мордатый рыжий мальчишка.

- Это не сумка, а портфель...

- А он тут ни к чему,- и рыжий с силой вырвал у меня портфель, подбросил вверх и заорал: - Айда, ребятки, погоняем мяча.

Местные, более крепкие и высокие, чем я, мальчишки, наверное, никогда не видевшие портфелей (учебники и школьные принадлежности они носили за ремнями брюк и в карманах), принялись гонять по пыльному школьному двору мой дорогой портфель из желтой кожи, приехавший с нами сюда через тысячи километров. От ужаса происшедшего я остолбенел и заплакал:

- Отдайте, - закричал я, - мой портфель… Но мальчишки, горланя, беспощадно лупили по нему ногами. Меня окружили девчонки: - Не плачь, - утешали они. - Пусть «огольцы» потешатся…

До войны я рос добрым, домашним мальчиком. Но в первый школьный день, который я так долго ждал, до глубины детской души был обижен грубостью и жестокостью одноклассников. Только когда прозвенел звонок, «озорники», гоняющие по двору мой портфель, остановили «потеху», и, отряхнув себя от пыли, потянулись к двери школы. Утерев рукавом белой сорочки лицо от слез, я поднял лежащий посреди двора свой побелевший, побитый, но, благодаря крепкому замку, не потерявший своей первоначальной формы портфель и вслед за своими обидчиками вошел в первый «Б» класс.

Молодая, стройная учительница с беспокойными глазами уже находилась там. Она уважительно со мной поздоровалась, усадила рядом с девочкой на первую парту и объявила:

- Ребята, в нашем классе новичок. Он запоздал и только сейчас приехал в наш район, но умеет читать, писать и считать не только до ста, а и больше (наверное, мама рассказала, когда вчера записывала меня в школу). Как тебя зовут, мальчик?

Я встал, всхлипывая и ещё не оправившись от причинённой страшной обиды, тихо произнес: - Изя.

- Да он же девчонка,- раздался голос с задней парты, и весь класс взорвался от хохота.

- Прекратите смех. Имя, как имя, - пыталась успокоить класс учительница. - Вы же слыхали имя Кузя?

- Знаем такого, - заверил кто-то.

- А его имя Изя. Откуда, мальчик, ты приехал?

- Из Украины.

- А кто по национальности?

- Я - еврей.

Класс снова разразился хохотом, который учительница долго безуспешно пыталась остановить. Наверное, эти ребята, никогда не видели евреев, а само слово «еврей» слышали и употребляли как ругательное. А тут в их классе появился я, живой, худой, черноголовый, ушастый еврейский мальчик, да еще с большим желтым портфелем…

Когда наконец утих смех, учительница сказала: - Ребята, в советской стране все равны. И русские, и украинцы, и киргизы, и немцы, и евреи тоже. А смеяться ни над одной национальностью нельзя.

После переклички урок начался с написания букв. Я открыл портфель и положил на парту пенал с карандашами, ручкой с пером № 86, букварём и тетрадками. Единственно, чего перед отъездом не положила мама в портфель, это чернильницу – непроливайку: в дороге она могла разбиться. А здесь писали чернилами… из разведенной сажи. Тетради и потрепанный букварь моей соседки Маши были в сплошных грязно-серых пятнах и разводах: сажа растекалась по бумаге. Увидев содержание моего портфеля, Маша от удивления открыла рот и замерла. А по одноклассникам, которые не спускали глаз с нашей парты, прокатился говорок: «да он, сука, богач…».

Мои мечты с первого же школьного дня преуспеть в учёбе разбились не только из-за оскорбительного отношения ко мне, но и уровня подготовки одноклассников. Большинство из них не умели ни читать, ни считать, ни писать. А я хотел в классе научиться чему-то новому… Поэтому в школу я перестал ходить, а сам дома начал заниматься по учебникам, которые привезли.

Жизнь в райцентре

Об отце мы ничего не знали. Волновались: где он, что с ним? В моем воображении он был героем-фронтовиком. Папа знал адрес Женечки, и это оставляло надежду: если жив, обязательно напишет ей, а сестра перешлет письмо нам. Райком партии маму направил работать на единственное крупное предприятие посёлка - сахарный завод, в цех очистки свеклы. Завод производил сахарин для фронта. Любу, учитывая ее довоенный опыт, приняли на работу в районную санэпидстанцию. Там ей дали маленькую комнатку, и она стала жить отдельно от нас. А Фрида осталась со мной дома «на хозяйстве».

И днём, и ночью я хотел есть. На завтрак хозяйка нам оставляла по кружке молока с черным полусырым хлебом, который мама получала по карточкам. Но так как хлеба никогда не хватало, каждый день Фрида со мной молотком дробили жмых из подсолнечника. Из него пекли лепешки. Но они вызывали понос. А бежать в конец двора до «нужника» было не близко… На обед Фрида варила щи из сахарной свеклы, капусты и картошки, а также чечевичную кашу. Русскую печь топили кизяком. Коровий и конский навоз, ступнями ног смешанный с соломой и высушенный на солнце на глиняных заборах (дувалах), тогда был главным топливом в Киргизии. Кизяк наполнял дом едким дымом и тошнотворным запахом, но зато было тепло.

Часто вечерами я с Фридой ходил по темным улицам встречать маму с работы. Территория сахарного завода освещалась ярким электрическим светом, который давала заводская электростанция. Ожидая маму у освещенной проходной, мы радовались этому «островку цивилизации», отчего тоска и тревога, ненадолго уходили от нас.

Как-то в один из редких выходных вечером мама со мной вышла пройтись, чтобы подышать свежим воздухом. Беседуя, мы дошли до железнодорожного вокзала. В темноте подошли к киоску. В его окне свет от керосиновой лампы падал на скуластое лицо киргиза-продавца. А в глаза мне бросился лежащий на полке толстенный, блестящий кожурой, кусок колбасы ярко-красного цвета. У меня что-то засосало внутри, а рот наполнился слюной. О колбасе много месяцев я мог только мечтать. Мама сказала: -Это конская колбаса.

- Ее едят? - спросил я.

- Ещё как! Эта колбаса - чистое мясо, и, к тому же, она очень вкусная! Но... очень дорогая…

– Мамочка, купи хоть кусочек, пожалуйста.

Из кошелька мама вытянула банкноту красного цвета с портретом Ленина и отдала продавцу. А он, отрезав от толстого куска тонкий, в толщину пальца кружок, не взвешивая, завернул в обрывок газеты и со словами «кушай, малчык, на здоровье» протянул мне через окошко. Я с нетерпением развернул бумагу и откусил половинку плотного красного кружка. Прожевал: это был волшебный вкус настоящего мяса… Вторую половинку отдал маме. Возвращаясь к дому, мы только и говорили, как ели конскую колбасу…

Продолжение следует

Уважаемый Исаак Трабский!

С глубоким волнением читаю в «7 днях» твои воспоминания о начале войны. У меня такое ощущение, то ты описываешь то, чему я был участником и свидетелем.

Мне было ровно шесть годков, но память моя сохранила весь тот ужас, а твои фотографии вынудили меня вспомнить и пережить то страшное время-1941 год. Эвакуацию на лошади моей семьи из города Рогачева Гомельской области, бомбежки немецких самолетов... Оставив лошадь, нам удалось погрузиться в «товарняк»… Пришлось пережить многое в домике под соломенной крышей, без двора и огорода на окраине русско-татарского села Саракташ….

Продолжая читать твои, Исаак, воспоминания, я ещё и ещё раз вспоминаю пережитое. За это благодарю тебя и газету «7 дней», которую мы все с удовольствием читаем.

В наступившем Новом году желаю тебе, Исаак, и всему коллективу газеты ЗДОРОВЬЯ! Всё остальное у нас есть, а за что спасибо Америке!

Михаил Горелик, Southfield, Michigan