(Продолжение. Начало читайте в предыдущих номерах)

Мы оказались в переполненном вагоне, который никак не был приспособлен для перевозки людей. Ни нар, ни лежаков, ни полок, даже ни одного крючка для багажа. Небольшие квадраты окон находились почти под самым потолком. Когда поезд отошел от вокзала и стал набирать скорость, раскрытые вагонные двери, которые со скрежетом передвигались по металлическим рейкам, буквально затряслись над мелькающими внизу будками стрелочников, полустанками, полями.

- Мамочка, если остановка будет на станции, где нет платформы, или в поле, как же мы выйдем отсюда? - спросил я.

– Снаружи у двери - металлические лесенки, - объяснила мама. – По ним, если надо, и будем выходить.

Нашими спутниками оказались молодые женщины с детьми, старые евреи с молитвенниками в руках и их жёны в длинных юбках. Они, как и мы, разложив свои тряпки, разместились на полу. Мама, я и тёти, прижавшись друг к другу, думали об одном: «Только бы не попасть под бомбежку». Ведь знали о разбитых под Харьковом железнодорожных путях, составах и расстрелянных пассажирах…

Но вечером случилось то, чего опасались: появившийся в небе немецкий истребитель на бреющем полете начал обстреливать вагоны из пулеметов. Поезд остановился в поле. Многие выскочили из вагона и стали под ним прятаться. Мама твёрдо сказала: «Никуда не бегите. Что будет, то будет!..». Мы остались на месте. Сделав несколько пулеметных очередей, самолет улетел. К счастью, пули в наш вагон не попали. И почти все, кто в панике покинули наш вагон, возвратились. Кроме старика-еврея, который остался лежать в поле. Его тело взрослые подняли и под безутешный плач старой жены убитого «цорес – цорес…» (горе моё, горе - идиш)! Как я буду жить одна?», занесли в вагон и накрыли простынёй. Двух легкораненых женщин тётя Люба (у неё оказался бинт) перевязала. Эшелон продолжил двигаться на восток. Значит, и наша жизнь продолжалась.

Вскоре мы познакомились с «соседями» и, несмотря на скученность, начали перемещаться по вагону. Кричали маленькие дети, стучали крышки ночных горшков, стонали больные. Хотя летней жары уже не было, но железная крыша вагона, нагретая солнечными сентябрьскими лучами, заметно прибавила теплоты: в вагоне стояла духота, вонь… Но даже в этой обстановке добрейшая Люба улыбалась, стараясь успокоить нас словами: «Всё будет хорошо». Когда эшелон остановился в поле у семафора, многие спешно спустились на землю - по нужде. Никто никого не стеснялся: ведь паровоз в любой момент мог загудеть и тронуться. Мимо нашего эшелона проносились воинские поезда с красноармейцами, танками, орудиями…

Станция Купянск

Первую большую остановку наш эшелон сделал в Купянске. Паровоз протянул состав по первому пути, и на здании вокзала мы увидели знакомую по Харькову вывеску «Эвакуационный пункт». На перроне стояла машина «Скорой помощи». Санитары в серых халатах с носилками бегали вдоль вагонов и спрашивали: «Есть ли раненые, больные?». Из нашего вагона вынесли мертвого старика. Его несчастная жена, беспомощно волочилась за носилками и непрерывно спрашивала: «Куда вы его несете, куда вы его несете?»

Санитар грубо выругался и ответил: «На кладбище…».

Когда увезли всех убитых и больных, мы услышали по станционному радио, что на привокзальной площади организован пункт горячего питания, а на перроне можно запастись кипятком. Люба, захватив наши документы, с кастрюлей вышла из вагона. А мама, вручив мне сумку с двумя термосами, попросила сбегать к вокзалу и набрать там кипятка для чая.

Это был мой первый самостоятельный выход в опаснейший мир эвакуации. По перрону метались люди, которые бежали из Харькова, других городов и местечек Украины. Одни на смешанном идиш-украинском языке громко спрашивали туалет, другие - столовую, третьи - кипяток. Но немало было и тех, кто с вещами валялся у вокзальной стены, пытаясь уехать на восток в любом проходящем через станцию поезде. Я подбежал к женщине с маленьким ребенком на руках: «Скажите, пожалуйста, где кипяток?». Она, безучастно взглянув на меня, кивнула головой направо. Понесся туда. В отдельном домике находился туалет, к которому протянулся длинный «хвост» очереди. Спрашиваю у крайнего старичка:

-Здесь наливают кипяток?

– Тут не наливают, а «отливают», внучек. Ищи кипяток на вокзале.

Сначала я не понял, что означает слово «отливают». Потом «дошло»: значит «писают». Помчался назад. На краю вокзального фасада увидел надпись «кипяток». Подбежал. Тут очередь была поменьше. Из толстого медного крана вытекала кипяченая вода. Ее перекрывали массивной деревянной ручкой. Когда подошла моя очередь, с усилием отведя ручку крана, открыл горячую воду и наполнил медную кружку. Поставив её на бетонную толщу раковины, вытащил из сумки термоса и вытянул пробки. Осторожно, боясь ошпарить ладони кипятком, наполнил термоса, закрыл их пробками и с чувством выполненного задания понес к вагону.

У дверей меня с нетерпением ждала бледная от волнения мама: «Какой ты молодец, мой помощник!» - сказала она, приняв сумку, обняла и поцеловала. Мне кажется, с этого момента, мама стала относиться ко мне более серьезно. Фрида, охранявшая в вагоне наши «спальные» места и вещи, увидев меня, также обрадовалась и спросила: - А ты видел Любу?

- Нет. Я был на перроне, а она пошла на площадь...

Паровоз в любую минуту могли подцепить к эшелону, а Любы все не было. И вот - сильный толчок, лязг вагонных буферов. Значит, подцепили... Станционное радио объявило об отправке. Трудно представить, как мы переживали: только б наша дорогая Люба не отстала от эшелона. И вот, буквально в последнюю минуту, она вбежала в вагон. Запыхавшаяся, дрожащая от волнения, самая нежная и миниатюрная из сестер, тихая и слабенькая здоровьем Люба обеими руками перед собой держала кастрюлю с обедом и буханку украинской «поляницi».

- Успела, - с трудом выдохнула она и с облегчением поставила свою ношу на пол… -Спасибо тебе, Сонечка, что у меня на руках имелись все документы, - едва выговаривала Люба. -Простояла длинную очередь, и, наконец, дождалась: не только украинский борщ, но и кашу с мясом! Хорошо, что взяла с собой кастрюлю…

- У тебя ж одна кастрюля. Куда же положили кашу? - поинтересовалась Фрида.

-Как куда? - удивилась неуместному вопросу Люба. - В борщ.

- Ты кашу положила в борщ? - изумился я. - Что же из этого получилось?

– Ну и барчук, ты сынок, вот попробуешь, будет очень вкусно,- за обессилившую Любу ответила мама. И пока она доставала алюминиевые миски и кружки, а Фрида разрезала круглую буханку еще теплого хлеба, я продолжал удовлетворять свое любопытство:

-Люба, сейчас на станции тысячи людей. И каждый мог получить такой бесплатный обед?

-Конечно, нет, - чуть успокоившись,- объяснила она. -Только пассажиры проезжающих через станцию поездов. И то не все - у кого были проездные билеты и «Эвакуационные удостоверения». У меня были документы на всех нас. А чтобы допустить меня до очереди, милиционер проверил эти бумаги, на них расписался и поставил печать о выдаче пищи на станции Купянск.

Люба из кастрюли положила каждому в миску по кусочку мяса, а на него ляпнула густой, бурый ком борща, смешанного c кашей. Один запах от него нас буквально околдовал. С каким аппетитом в «товарняке» мы уминали этот еще теплый, безумно вкусный обед, а после запивали сладким чаем! Об этом обеде долго вспоминали… В вагоне говорили, что им Украина на последней узловой станции Купянск провожала своих беженцев...

Жаль, что тогда не все пассажиры нашего вагона смогли пообедать: одни не имели нужных документов, другие не могли покинуть вагон из-за слабости или болезни... Многие из них не имели с собой никакой еды. Их дети, увидев, что мы что-то едим, пьем, подходили к нам. Мама и ее сестры жалели их и, чем могли, угощали: хлебом, если он был у нас, кусочками сахара-рафинада и печенья из домашних запасов. Доброта их к детям вызывала такое же отношение и к нам у большинства соседей. Но далеко не у всех. Лежащий у стены лысый мужчина с хитрой улыбкой оказался сварливым и неприятным соседом. Он всех ругал. Кроме того, был очень жадным. Стараясь скрыть от спутников свои продуктовые запасы, этот жлоб ел только тогда, когда окружающие спали. Но остальные соседи казались мне намного добрее и благороднее…

Продолжение следует