К Новому 1951 году в школе мы начали готовиться с конца ноября. Комитет комсомола и его неутомимый секретарь Миша Левитин поручил нашему 10-му классу новогодний вечер провести на высоком уровне . Причём программа праздничного концерта должна была быть утверждена четырьмя инстанциями: комсомольским комитетом, «моралистом» завучем Шершовым, секретарём партийного бюро Калиниченко и директором школы Терюминым. Любые их замечания по текстам ведущего, чтецов и песен, а также названиям танцев, должны были неукоснительно выполняться. Такое было суровое время, когда даже школьная самодеятельность находилась под неусыпным идейным контролем КПСС, администрации и комсомола.

     И такую программу мы составили. Концерт бравурным маршем должен был открывать и закрывать наш духовой оркестр. Относительно ведущего (конферансье) сомнений не было: в последние годы вести праздничные вечера и концерты руководство школы доверяло только «круглому» отличнику, статному, с пышной шевелюрой Лёне Суцкеверу. Он, свободно держась на сцене и обладая четкой дикцией и завидной эрудицией, умел говорить и на полном серьёзе, и с тонким юмором. И ещё он в ходе концерта  неожиданно для зрителей мог сесть за рояль и с блеском сыграть«Лунную сонату» Бетховена. У нас были и свои певцы Витя Охрименко и Виля Зубков, под мой аккордеон исполнявшие в одиночку и дуэтом военные, патриотические и лирические песни советских композиторов. Музыкальную классику представлял на сцене наш скрипач Жора Герасименко, а я на аккордеоне должен был сыграть «Концертный вальс» Машкова и также «Польку» собственного сочинения. Были намечены и другие готовые номера, которые сейчас трудно припомнить. А после концерта по традиции мы спланировали танцы под ёлкой, стоящей на сцене.

Такую программу принесли секретарю Мише Левитину. Он внимательно прочитал, а затем спросил:

- Как, по- вашему, эта программа подойдёт к вечеру, посвящённому 8 марта или 7 ноября?

- Вообще-то вполне подойдёт, - ответил Лёня Суцкевер.

- А ваш вечер приурочен к чему?

- К Новому году.

- Вот этого не вижу...

- Я ведь буду читать стихотворение Маршака «Новый год», ещё подготовлю смешные новогодние загадки и шутки,- возмущённо прервал секретаря Лёня. И ещё на сцене у нас будет стоять ёлка, а средние классы её украсят игрушками и ватой,- объяснил Вова Савченко, отвечающий за техническое обеспечение вечера.

- По-моему, всего этого мало,-резко оборвал наши объяснения Миша Левитин.- Во-первых, ты, Лёня, как ведущий должен быть в костюме Деда Мороза. А раз мы приглашаем старшеклассниц из женской школы, договорись с ними, чтобы нарядились «снегурочками» и участвовали в концерте. И, во- вторых, концерт нужно завершить новогодней песней.

- А у нас есть! - вырвалось у Зубкова.

- Какая песня?

- «В лесу родилась ёлочка...».

Секретарь возмутился: - Как вам не стыдно! Вы же не в детском саду, а завтрашние студенты. Сочините свою собственную новогоднюю песню. И чтобы через два дня была готова.

Как мы не пытались доказать, что написать песню за такой короткий срок невозможно, Миша был неумолим:-Сочинить! А текст с музыкой принести мне!

Покинув комитет, составители программы праздника уставились на меня: -Ты, Изя, и поэт, и композитор. Тебе и карты в руки. Вперед!.

         Дома, сидя в своей каморке за шкафом, я начал вспоминать новогодние песни.Но ни одна, кроме «В лесу родилась ёлочка», в голову не лезла. Поднялся, включил радиоприёмник. Москва передавала «концерт по заявкам радиослушателей». И тут впервые услышал новую песню Исаака Дунаевского «Дорогие мои москвичи». Её с душой пел Леонид Утёсов, а его дочь Эдита вторила отцу. Я замер от восторга. Вот она! Простые слова этой песни запомнились сходу. Примерно такую я и должен написать. Конечно, музыку, лучшую, чем у гениального Дунаевского, я никогда не сочиню, а новые слова о школе и Новом годе на мелодию этой песни добавлю. Взял аккордеон, быстро подобрал мелодию и стал заносить в блокнот первые пришедшие в голову слова. Родители, узнав, что я получил ответственное комсомольское задание, старались разговаривать потише, а позже, оставив мне настольную лампу, погасили свет в комнате и легли спать. Часам к двум ночи песня, а точнее, парафраз утёсовской песни, был готов. От него в памяти остался лишь первый куплет и припев:

Затихает Полтава, стали синими дали,

Ярче блещут на праздничной ёлке огни.

Год прошёл стороной - от наук вы устали,

Дорогие мои школяры…

Мы сегодня весь вечер выступали перед вами.

Не забудьте десятый наш класс!

Ждут вас завтра каникулы... Скоро ночь, до свидания!

С Новым годом поздравляем Вас!

 На следующий день мы в прежнем составе забежали к Мише Левитину и я робко протянул ему листок с текстом написанной песней, он мельком пробежал его, наморщил лоб и закричал:

- Что это за галиматья?

Лица моих друзей опечалились. Я тоже оробел, но постарался взять себя в руки и тихо ответил: «Миша, это Новогодняя песня». Затем схватил листок со стола и предложил: «Сейчас я её напою». Стараясь подражать Леониду Утёсову, я запел...

- Хоть ты и безголосый, - напомнил мне секретарь,- но с этой мелодией твои слова на слух лучше воспринимаются. Однако кое-что мне в них не нравится. Например, слово «школяры»? В русском языке его нет...

- Но есть в украинском, - возразил я Мише. (Это он прекрасно знал: «школяры» - это «школьники»). Кроме того, - продолжал я, - мы живём на Украине (только через полвека, после развала СССР там принято было говорить «в Украине»), и я посчитал, что кроме слова Полтава, в песне ещё должно быть что-то украинское. (Хотя на самом деле, “школяры» я вставил только для рифмы).

- Добрэ, - теперь и сам секретарь невольно перешёл на украинский. - Покажу оцю пiсню з программою «начальству». Якщо нэ будэ ругаты- готуйтэ концерт.

       Никакой реакции со стороны школьного «начальства» на нашу концертную программу, конечно, не последовало, и мы по воскресеньям и в будни после уроков, дома и в школе принялись за репетиции. Учителя, узнав об этом, нас похвалили, но никаких скидок за ответы у классной доски и контрольные работы нам не делали. После долгих уговоров девочки из десятой школы согласились сшить себе из марли костюмы, чтобы быть «снегурочками», и вместе с Лёней («Дедом Морозом») подготовить танец у ёлки. К новогоднему концерту готовились не только солисты, чтецы, инструменталисты, но и в полном составе духовой оркестр под руководством дирижёра Василия.

       И вот 30 декабря 1950 года наступил наш последний новогодний вечер в школе. Наряженный еловыми ветками, гирляндами и бумажными игрушками, актовый зал был заполнен до отказа. В первом ряду директор школы, завучи, учителя, пионервожатые, за ними ученики старших и средних классов. Под звуки оркестра на сцену вышел Дед Мороз, и начался концерт. Каждый номер проходил под аплодисменты зрителей. А в финале весь класс вышел на сцену и под аккомпанемент инструментального квартета (аккордеон, скрипка, труба и барабан) спел мою Новогоднюю песню. Это была сенсация. Взволнованный увиденным директор школы Александр Михайлович Терюмин поднялся к нам, поблагодарил за концерт и пожелал всем зрителям счастливого Нового года. Мы, оркестранты, схватили трубы и загремел марш...

Затем были танцы для старшеклассников, и приглашённых подруг «снегурочек» Наш оркестр играл вальсы, а радиоузел через мощные динамики передавал танго, польку, краковяк, вальс-бостон и фокстроты. Я мечтал потанцевать с Майей. Для этого надел новый пиджак с накладными карманами и шлицей сзади, сшитый дядей в Киеве. Но моя любимая не пришла: не разрешили родители. Так, никого не пригласив на танец, я простоял у стены один.

       После танцев опытные и расторопные мои друзья напросились проводить «снегурочек» и их подружек домой, а я, зачехлив и натянув на пальто ремни аккордеона, спустился по лестнице на первый этаж. Но перед выходом неожиданно в слабо освещённом коридоре увидел направляющуюся прямо на меня невысокую коренастую фигуру. «Неужели грабитель, - мелькнуло в голове,- из банды «Чёрная кошка», о которой тогда судачили в городе?». Фигура подошла поближе. Присмотрелся, и отлегло: узнал Владимира Шаповаленко. Он считался местной знаменитостью, так как прошлым летом без конкурса был принят на композиторский факультет Киевской консерватории. А сейчас, наверное, на каникулы приехал домой встретить Новый год. Владимир поздоровался и сказал, что смотрел концерт, и ждёт меня, чтобы поговорить.

- Цэ ты напысав фiнальну пiсню? - спросил он.

В этом вопросе я почувствовал что-то неладное: наверное, хочет обвинить меня в плагиате.

- Не полностью моя. Слова мои, а музыка Исаака Осиповича Дунаевского.

Студент ухмыльнулся: - Чую, що музыку напысав нэ ты, а справжнiй мастэр.

Но затем он задал мне вопрос, который никак от него не ожидал: -Скажы мэнi, Iзя, дэ ты будэшь зустрiчать Новый рiк?

- Как всегда, дома. А в чём дело?

- Тут така справа. У однiй хатi збыраеться нэвэлычка, алэ дужэ тэпла кампанiя: хлопцi, гарнi дiвчата. Вып'емо, поспiваемо, потанцюемо... Тiльки, крiм патефона, там музыкы нэмаe. Якщо було б фортэпiано, я бы зiграв. Знаю, що ты добрэ граешь, тому запрощую тебэ з аккордеоном.

- А Витя Охрименко будет там? - спросил я, зная что они дружили.

- Нi. Ёго нэ будэ.

- Володя, спасибо за приглашение. Я уважаю твой талант композитора, но... не смогу. Ведь, наверное, последний раз буду дома встречать Новый год. Поэтому его встречу с родителями.

- Пробачь, я думав, що разом погуляемо.

     Мы вышли со школы на заснеженную улицу Шевченко, затем повернули направо на Комсомольскую, дошли до угла моей Пушкинской. Справа в глубине двора светились огни музыкальной школы. Володя показал на неё: «Нэ забувай нашу «алма матэр»! Прощавай! А якщо будэшь в Киевi, заходь. Знайдэшь мэнэ в консерваторii».

Он направился к центру, а я,зная, с каким нетерпением ждут меня родители, поторопился домой. И только открыл двери, мама бросилась ко мне с поцелуями: «Ну, наконец. На дворе темно, скользко, опасно, а ты с аккордеоном. Мы переживали. Раздевайся, мой руки и садись ужинать». Пока я ел, рассказал, как прошёл концерт, как весь класс пел мою песню, как нас похвалил директор, как прошли танцы...

- Сынок, а ты с Майей танцевал?- с особым интересом спросила мама.

- Я приглашал, но она на вечер не пришла,- с сожалением ответил я.

- Аз ох ун вэй (не беда - идиш), - успокоил папа, - никуда твоя красавица не денется: Если любит - придёт… И включил радиоприемник «Рекорд». Замигал зелёный огонёк настройки. На коротких волнах в динамике менялись голоса, слышалось какое-то журчание. Раньше лондонскую радиостанцию «Би-би-си» из Лондона и «Голос Америки» из Вашингтона можно было слушать на русском языке свободно: их никто не глушил, а после 1948 года, когда образовалось государство Израиль, «Би-би-си», кроме вещания на русском и других языках, начал вести часовые передачи и на идиш. Я видел, как у папы и мамы загорались глаза и разглаживались морщины на лице, когда они на их родном языке слышали: «Говорит Израиль!». Потом звучал Гимн Израиля «Хатиква» и рассказывалось, как тысячи европейских евреев, выживших  Холокост, а также из арабских стран прибывали в Израиль. Я с раннего детства слышал идиш от родителей, их друзей и соседей, но то был бытовой, разговорный язык, и пусть не полностью, но его я понимал. А теперь вечерами по радиоприёмнику, если позволяло время, я с трудом улавливал лишь некоторые знакомые слова диктора. Помню, с каким с восторгом, отец рассказал мне о недавно принятом Кнессетом (высшим законодательным органом Израиля) Законе о праве каждого еврея, где бы он не жил, переехать в Израиль и стать гражданином этого государства. «Но нас, советских евреев, - тут же уточнила мама, - этот закон не привлекает. Ведь мы живём в первом в мире социалистическом государстве, где нас, евреев, никто не угнетает… А Израиль, хотя и еврейская, но буржуазная, капиталистическая страна». Папа не возражал.

Из моих друзей «вражьи голоса» слушал только Виля Зубков. Когда в школе или на улице мы оставались с ним наедине, он, подмигивая и как бы шутя, начинал разговор так: «Мне был «голос», который сказал...». Когда я его спросил, где он наловчился этой фразе, он только таинственно улыбнулся...

Если раньше, несмотря на помехи, всё-таки удавалось слушать «Би-би-си», «Израиль» и «Голос Америки», то теперь на их волнах заработали «глушилки» и появился резкий монотонный звук, напоминающий визг циркулярной пилы или гул тракторного мотора. Глушение по «Голосу Америки» прекращалось,только когда начинался «Час джаза» Уиллиса Коновера. Но, признаться, не всю его таинственную джазовую музыку, я понимал, однако чувствовал, что именно от его блестящей импровизации, необычных ритмов и синкоп возник мой любимый советский джаз, который я слышал на грампластинках или по московскому радио: джаз-оркестры Александра Варламова, Леонида Утёсова, Эдди Рознера, джазового композитора и фортепианного виртуоза Александра Цфасмана… Этот самый джаз, которого ругали советские газеты и радио, для меня, семнадцатилетнего комсомольца, был настоящим глотком свободы.

Слушая и играя джазовую музыку, я мечтал в жизни сделать что-то необычное, рисковое. Пусть лететь не удалось, но романтическая мечта, навеянная музыкой и литературой, осталась…