(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

Лида

Весна заметно оживила прежде сдержанные отношения моих друзей и приятелей (и я не остался в стороне) с девочками. В доме, что стоял в глубине нашего двора, жила учительница русского языка и литературы Кузьмина с двумя детьми - стройной блондинкой Лидой и шестиклассником Шуриком. Лида мне нравилась: у нас во многом совпадали взгляды. Хотя она была чуть старше меня, но мне казалось, что я ей не безразличен. Встречаясь с ней во дворе, мы обсуждали прочитанные книги, увиденные спектакли местного театра, политические и городские новости. До сих пор помню её эмоциональный рассказ, как на каникулах в Харькове, во время гастролей Московского театра драмы (бывшего Театра революции) ей посчастливилось посмотреть пьесу Алексея Арбузова «Таня». Ее восхитила трогательная игра и нелёгкая судьба героини спектакля, которую играла Мария Бабанова. Лида была так влюблена в эту артистку, что не уставала показывать, как играла Бабанова. Но, уехав учиться в Харьков, девушка прислала мне единственное письмо, в котором сообщила: «с головой окунулась в жизнь своего института инженеров железнодорожного транспорта». Больше её я не встречал.     

Софа

Другая моя соседка и ровесница, пухленькая, («кровь с молоком») еврейская девочка Софа Киршбаум, и внешне, и по умственному развитию являлась полной противоположностью Лиде. Она росла в ортодоксальной еврейской семье замкнутой и нелюдимой, а так как в эвакуации не ходила в школу, отстала от меня на целых три класса. Строгие родители дома свою дочь держали «в черном теле»: запрещали ходить в кино, театр. Когда во дворе я старался заговорить с ней о жизни, о любви, она краснела и убегала домой. Обычной темой нашего общения была... погода. Но это меня не устраивало...

С годами Софа превратилась в цветущую, с пышными формами девушку, и ее пожилые родители, волнуясь за будущее дочери, видимо, уже не возражали, чтобы она встречалась со мной. Однажды вечером, уходя домой, она, оглянувшись по сторонам, чтобы, не дай бог, нас никто не увидел, быстро поцеловала меня в щеку и убежала. Для меня это было неожиданностью. Тогда я думал, что первый шаг в отношении девушки всегда за юношей. При каждой новой встрече с Софой я чувствовал, что она все сильней начинает привлекать меня сексуально, но с той же силой удалялась от меня её разговорами и интересами. Несмотря на свойственное возрасту буйство чувств и гормонов, последнее было для меня определяющим. Когда мы оказывались вдвоем, нам не о чем было говорить. И встречаться с Софой я стал все реже…

Ася

В то время я чаще стал бывать в доме близких друзей нашей семьи Данишевских, у которых была единственная дочь, черноволосая, щупленькая, бледная, но очень воспитанная девочка Ася. Её заботливые родители -отец Перец Данишевский и пухленькая, миловидная мама Фаня- в дочери души не чаяли. Наши отцы провели юные годы в Литве, в городе Ошмяны, где большинство населения занималось кожевенным производством. Но мой папа стал стекольщиком, а дядя Перец продолжил профессию его предков и стал скорняком. Встретившись после войны, земляки  подружились семьями. Редкое еврейское имя папиного друга Перец у украинцев, для которых самым изысканным напитком была «Горiлка з перчиком», вызывало у них не только улыбки, но и насмешки. А он, невысокий, склонный к полноте, добродушный мужчина средних лет, с неизменной улыбкой на лице тихо работал мастером -закройщиком модельной обуви на городской обувной фабрике. На работе его ценили и даже дали комнату в доме обувной фабрики на улице Фрунзе.

Наши семьи вместе отмечали праздники. Когда мы приходили к Данишевским, умная Ася всегда оказывалась в центре внимания. Было заметно, что ее здоровье- главная забота родителей. Из-за частых болезней девушка подолгу пропускала школу, даже осталась на второй год. Её отец на фабрике зарабатывал, по тем временам, вполне прилично, что позволяло семье не вести подсобного хозяйства и не делать никаких заготовок на зиму. Данишевские могли себе позволить покупать продукты на базаре и в магазинах по любым ценам. Их стол, непременно накрытый белоснежной, накрахмаленной скатертью, всегда украшали запотевшие бутылки «Московской» и «Крем-соды». На блюдах-тонко нарезанный голландский сыр, открытые баночки «шпрот», «крабов». После того, как взрослые выпивали водки, а мы с Асей бьющую в нос пузырьками «Крем-соду», наши отцы затягивали довоенную еврейскую песню:

Ломир тринкен алэ хаем, ай-ай-ай-ай
Фор ди лебен, фор ди наем, ай-ай-ай-ай-ай… 
(Давайте, все друзья, выпьем за жизнь, за новую жизнь, идиш).

У Данишевских было много книг, альбомов, на стенах висели картины известных художников. После обеда Ася брала меня за руку, подводила к книжному шкафу, вытягивала из полок пузатые семейные фотоальбомы и по именам называла родственников, которые не успели убежать от немцев. «В этой войне,- сквозь слёзы лепетала она,- мы потеряли всю свою родню…»
У книжных полок мы обсуждали прочитанные книги. Показав на «Мартина Идена» Джека Лондона, я спросил Асю:

- Читала? - Нет, - скорчив гримасу, ответила она. - Такие книги не для меня. Люблю читать о любви, о красивой природе. Вот прочитала «Американскую трагедию» Теодора Драйзера и сильно переживала, даже плакала за несчастную Роберту, которую предал и утопил её любимый Клайд...Рассматривая книги у Данишевских, я ликовал, когда находил редкие издания: толстую дореволюционную книгу в красном переплёте «Мужчина и женщина», которую когда-то видел дома у Володи Базилевского, изрядно потрепанное «Избранное» Исаака Бабеля…

-Вот это  библиотека! - позавидовал я. - Неужели все эти книги были у вас до войны? -Конечно, нет. Те книги сгорели вместе с домом. А эти папа, как только мы вернулись из эвакуации, начал покупать с рук.

Я вспомнил сорок четвёртый год и нашу жизнь в темном подъезде после возвращения в Полтаву, потом крохотную комнатушку на четверых жильцов… Сколько уговоров потребовалось маме, чтобы убедить отца дать мне 15 рублей на покупку в книжном магазине универсального тома нот «Русские народные песни», необходимого для выполнения заданий по аккордеону. В то время, как и теперь, моим родителям было не до покупок дорогих книг…

Мы подружились с Асей. Она познакомила меня со своими приятелями и подругами. Одни из них учились в ремесленных училищах, другие уже работали парикмахерами, фотографами. Несмотря на то, что её компания по составу была довольно разноликой, мы все гуляли по городу, отмечали дни рождения, праздники. Но куда бы ни шли и где бы ни были, Ася всегда своей хрупкой ладошкой держала меня за руку и жгучими, вопрошающими глазами серьезно глядела на меня.

Однажды она в который раз простудилась, да так сильно, что ее родители увезли в Крым, в Лесную школу. Но и на юге от Аси не отступила коварная болезнь. В наш дом пришло печальное известие, что Ася... умерла от туберкулёза. В это трудно было поверить… Неожиданный уход Аси из жизни нанес смертельный удар по ее родителям и стал трагедией для всех, кто любил и знал эту чудную девушку.

Продолжение следует