10 мая в прокат вышел новый фильм режиссера Павла Лунгина «Братство», посвященный теме вывода советских войск из Афганистана. Картина воспринята неоднозначно. Например, зампред комитета по образованию Совета Федерации Игорь Морозов назвал фильм непатриотичным. Он отметил, что лента содержит «прямые искажения фактически исторических событий по выводу наших войск из Афганистана». Изначально премьера должна была состояться 9 мая, но сенатор потребовал не выпускать фильм в прокат в День Победы. Поэтому она выходит днем позже. Накануне премьеры мы пообщались с Павлом Лунгиным о современных военных конфликтах, милитаризме, деятельности Минкульта и российской киноиндустрии в целом.

— Каков политический посыл вашего фильма для современной России?

— Мы все живем современностью, и, конечно, каждый проецирует образы кино на текущий момент жизни. Это фильм о том, как легко было войти и войну и как тяжело из нее выйти. Например, сегодня убить человека уже стало чем-то нормальным, это не вызывает особых переживаний. Фильм призван напомнить, что убийство человека не может быть нормой.

— Можно ли провести параллели между участием СССР в афганской войне и современным участием России в военных конфликтах (Украина, Сирия)? Ваш фильм заканчивается на том, что один из героев по прозвищу Грек признает бессмысленность этой войны. А сейчас есть смысл участия России в подобных столкновениях?

— Я считаю, что большинство военных конфликтов бессмысленны. Мой фильм не прославляет войну. Но вообще, если подумать, я не видел ни одного произведения искусства, которое бы воспевало войну. Исключение может составлять разве что «Песнь о Нибелунгах». В книге Льва Толстого «Война и мир», там, где он описывает Аустерлицкую битву, вы тоже можете прочитать про чувство бессмысленности войны.

Что касается параллелей, то естественно, что мы так или иначе апеллируем к современности. Но тем не менее не стоит фильм ставить в текущий политический контекст и видеть в нем средство для пропаганды чего-либо. Это просто фильм, каждый в нем видит что-то свое.

— Как вы относитесь к попыткам ряда политиков, военных экспертов и политологов оправдать участие СССР в Афганской войне? И более того, они считают вывод советских войск из Афганистана ошибкой.

— Это, в основном, обиженные люди. И чтобы как-то компенсировать свои обиды, им нужен реванш. При этом за счет таких заявлений они и себя прославляют. Но так думают далеко не все. Возьмем то же сообщество «афганцев». Фильм «Братство» в каком-то смысле расколол его на два лагеря. Одни его одобряют, другие ругают. Но в этом нет ничего необычного, это отражение и самого нашего общества. Все российское общество сейчас расколото в своих оценках прошлого.

— Ваш фильм не только об Афганской войне, но и о закате советской эпохи. Когда Россия вмешалась в сирийской конфликт и пошел первый «груз 200», то многие увидели параллели с закатом СССР. У вас нет чувства, что в ближайшем будущем России предстоит некий слом и начало чего-то нового?

— Мы часто видим, как уставшие режимы, которые уже потеряли свою энергетику, прибегают к короткой «победоносной» войне для поднятия собственного духа. И вместо того, чтобы решать внутренние проблемы, они решают проблемы внешние. Вход в Афганскую войну был совершенно ненужным и губительным, эта война сожрала все остатки советской экономики. И вывод войск из Афганистана это и был одновременно и конец СССР, фактически через год его уже не стало. Поэтому проводить параллели между тем временем и нынешнем уместно. Россия — это вообще такое общество, которое все время возвращается к пройденному.

Например, сейчас вдруг снова разгорелись споры о Сталине, хотя с этим вопросом все было ясно еще в конце 80-х. Почему? Что? Как?

Я помню, что перестройка начиналась с мощной волны десталинизации. Сейчас идет стадия сталинского реваншизма, пытаются его оправдать и обелить. Эти споры о Сталине свидетельствуют о том, что наше общество снова вернулось к прошлому, но уже на новом витке своей истории. У России нет поступательного движения. Это наша судьба с тех пор, как Иван Грозный не допустил на Руси эпохи Возрождения своим личным зверством. Тогда наша страна вышла из процесса смены исторических этапов. История России напоминает поцарапанную пластинку. Идет песня, потом соскок, и мы снова оказываемся там же, где были.

— Вы хотите сказать, что если это судьба, то этот порочный круг нельзя разорвать?

— Разорвать этот порочный круг — это и есть наша единственная и принципиальная задача. Эпоха Возрождения — это, по сути, все то, чего у нас сегодня нет. Это отношение к правам личности, к правам собственности. Все это начиналось формироваться в Европе и могло бы прийти к нам, но вдруг было остановлено. У нас же была даже боярская дума, некий парламент в зачаточном состоянии. А в итоге Россия оказалась в абсолютизме.

— Ряд наблюдателей и экспертов уверены, что страна погрязла в милитаристском угаре. Мы говорим незадолго до Дня Победы. Но даже он, по их мнению, превратился из дня памяти и скорби в пафосный праздник войны. Разделяете ли вы эту точку зрения? И какую роль здесь должно играть кино?

— Про милитаризм я уже сказал. Большинство военных конфликтов бессмысленны. Мое кино как раз носит антимилитаристский характер.

Что касается кино, то оно всегда играет двоякую роль. С одной стороны, оно призвано развлекать. Например, какую роль должны играть «Мстители»? Миллионы и миллионы людей идут его смотреть. Но при этом никакой роли это кино не играет, это просто забвение на два часа, некий Шекспир в кукольном театре.

Но есть кино, которое призывает к обдумыванию своего места в мире, к размышлениям об истории и будущем. Я делаю кино, которое призвано хоть как-то задуматься о важных вещах. Посмотрите, у нас, по сути дела, не было фильмов про Афганскую войну. У нас не было фильмов про чеченскую войну. Хотя несколько было картин, но это не значит, что тема раскрыта до конца. У нас не было фильмов о ГУЛАГе, о том, как люди там выживали, каковы были их судьбы. Все это темы, которые почему-то предпочитается особо не затрагивать в кино. Но они гниют где-то внутри нашего общества. И вот делаешь фильм на одну из таких тем — и сразу идет воспаление. Это значит, что у общества есть огромные нерешенные проблемы, которые можно решить языком искусства. По-другому их не решишь.

— Как бы вы охарактеризовали деятельность министерства культуры? Например, рок-музыкант Сергей Шнуров не так давно заявил, что его вообще надо ликвидировать за ненадобностью. На ваш взгляд, оно больше помогает или мешает развитию хорошего кино?

— Согласен со Шнуровым, потому что ему не нужно никакое министерство культуры. Он сам себе министр культуры. Сам придумывает, сам поет и сам зарабатывает. Что касается киноиндустрии, то министерство культуры здесь необходимо. Оно выполняет функцию дотаций. Европейский опыт нам говорит, что министерство культуры помогает творчеству и самовыражению. Не вижу в таком опыте ничего плохого. Более того, наконец, наше кино стало индустриальным, русские фильмы стали зарабатывать деньги. Сегодня вообще сложилась благоприятная ситуация в нашем деле. Я не знаю ни одного режиссера и сценариста, которые бы ни работали. Я не вижу «сумрачного гения», который бы вздыхал и говорил: не дают работать. Сегодня всем дают. И хотя сегодня в нашем кино плодов еще мало, но цветов уже полно.

— Не является ли обратной стороной такой поддержки незримая самоцензура в киноиндустрии? И если она есть, то что с ней делать? Притом что официально цензура запрещена и каждый волен творить, что хочет.

— Самоцензура, конечно, есть. Иногда рука сама отказывается что-то написать или снять. Приходится искать внутренний компромисс между творчеством и пониманием реалий. Надо всегда иметь некоторую храбрость и отчаянную смелость говорить то, что ты хочешь. Но так не только в России. Точно так же и на Западе общество требует от режиссеров и сценаристов не договаривать до конца какие-то вещи. Это путь художника. Если кому-то это не подходит, то можно делать массовые вещи в сфере культуры и развлечений.

Но обращу ваше внимание, что после обсуждения фильма «Братство» в министерстве культуры Владимир Мединский заявил генералам-хейтерам, которые бы хотели запретить мой фильм, что у нас по Конституции нет цензуры и менять ее специально для запретов в кино не будут.

— По вашему ощущению, творческие люди, которые как-то зависят от государства, смирились с этой самоцензурой или предпринимают попытки преодолеть ее?

— Многие смирились, много способных людей ушло в чистый психоделический артхаус. Но надо сказать, что в России только формируется отношение к кино как к способу отражать проблемы общества. Можем сравнить с американским кино. Там можно обозначить некие тренды. 60–70-е годы — это антирасистское кино, потом были фильмы против жестокости полиции и коррупции. Затем снимали фильмы про отношение к гомосексуализму, СПИДу и так далее. И слой за слоем там обозначались и разрешались проблемы в обществе через кино. Но в России люди вроде бы и видят все эти проблемы, но не хотят их осознавать и серьезно обсуждать. Только сейчас появляется спрос на кино с политическим подтекстом. Даже Дудь, который до этого жил в мире гламура, сделал фильм про Колыму. Это говорит о его глубокой интуиции и понимании аудитории. 10 миллионов просмотров за четыре дня — это хороший результат.

— Как вы оцениваете практику выдачи прокатных удостоверений, административное вмешательство в вопросы, когда именно показывать кино и так далее? Это, на ваш взгляд, нормально?

— Это попытка лоббирования интересов русских фильмов. И если фильм стоящий, то надо помочь ему в прокате. Мне такая позиция понятна. И посмотрите, есть результаты. Российский зритель наконец пошел на русские фильмы. Раньше такого не было. Министерство культуры смогло переломить эту ситуацию. Даже если они административно раздвигают по датам западные блокбастеры и всовывают туда наше кино, так и слава богу.

Я к этому отношусь легко. Кино должно быть индустрией. Раньше каждый фильм индивидуально финансировался. Все зависело от ловкости, умений, смекалки его создателей, от их умения разговаривать со спонсорами. Сейчас наладилась некая стандартная система финансирования фильмов. И это очень важно. Сегодня не надо искать какого-нибудь сибирского миллионера и обещать ему каннскую дорожку.

— Как бы вы объяснили такой парадокс. При такой мощной пропаганде патриотизма и антиамериканизма российский зритель в массе своей все равно ходит на американские фильмы.

— Такой парадокс — это не чисто российская специфика. И в Пакистане, и во Франции, и в Азии, и в Африке та же самая история. Они ненавидят Америку за распространение ее культурных стандартов по миру, но все равно ходят смотреть американские фильмы, причем за свои же деньги. Франция, чтобы противостоять мощному катку американской массовой культуры, сделала свое министерство культуры, которое дает деньги на французское кино, французские театры, развитие французского языка и на все, что сохраняет французскую культуру в противовес американской. Американское кино — это мировой культурный феномен. Это надо воспринимать как одно из достижений цивилизации.

Человек — сложное и порой не очень умное существо. Он может выходить из кинотеатра после просмотра фильма про супергероев и сетовать на то, что ему гадит Америка. Он не замечает здесь противоречий. Американцы открыли какой-то секрет детской души, которая есть в каждом. Они придумали кока-колу и «Макдоналдс». Что такое кока-кола? Вода с сахаром. А что такое бургер? Котлетка в булочке. Но весь мир это пьет и ест с удовольствием. Почему так происходит? Я не знаю. Для меня это загадка. И в американском кино скрыта та же самая загадка.

— Каковы, на ваш взгляд, идеальные условия для российского кинематографа?

— Идеальных условий в искусстве не должно быть. Я, наоборот, опасаюсь по поводу того, что сегодня стало легко запустить создание фильма. А должно быть наоборот. Нужно, чтобы уходили годы усилий. Через это проверяется характер режиссера. Если будет слишком легко, то такой фильм вообще никому не нужен будет. Главное, чтобы машина киноиндустрии крутилась, чтобы была какая-то самоокупаемость. Но это не значит, что любой фильм можно было бы сделать легко и просто.

— Недавно Владимир Мединский пообещал, что наши сериалы скоро достигнут уровня «Игры престолов». Как вы считаете, нужно ли нам вообще к этому стремиться, создавать свои версии успешных американских кинопродуктов?

— Мы сейчас встали на путь какой-то имитации не только в кино, но и, например, в дизайне. Везде можно увидеть римейки и подражание. Хотя я стараюсь сохранить свой стиль. Вопрос вообще не должен стоять так, что нам что-то нужно достигнуть. Кино — это же не план пятилетки. «Давайте за пять лет создадим свою „Игру престолов“» — в кино так не получится. Сколько живу, я все время слышу призывы в экономике: в этом году нам нужно интенсифицировать, запустить производство, решить вопрос. Но кино — это совсем другая сфера, и ставить в нем задачи, как в экономике, нельзя. Все равно ничего не выйдет.

Текст: Евгений Сеньшин

Znak