Десятилетия, как века, никогда не совпадают с удобными для нас сроками. 19-й век перекинулся на 20-е и продлился вплоть до последнего славного лета 1914 года. Ревущие 20-е не продержались и 10 лет, прежде чем разбиться в Биржевом крахе 1929 года на Манхэттене. Но у десятилетия, которое мы только что пережили, был странный порядок, и хотя еще рано писать историю 2010-2020 годов, каждый, кто соблазнится сделать это, начнет с того, что в Тунисе один рыночный торговец совершил акт самосожжения.
Похоже, что торговец овощами и яблоками Мохамед Буазизи решил совершить самоубийство из-за унижения, которому он подвергся со стороны тунисских чиновников. Хотя некоторые детали остаются спорными, 26-летний тунисец явно выступил против закостенелой неумолимости, которая при его тогдашнем лидере Зин-эль-Абидине Бен Али уничтожала для таких, как он людей экономические перспективы в Тунисе.
Раны, причиненные им самим себе 17 декабря 2010 года, привели к госпитализации Буазизи, но через 2 недели он скончался. К тому времени все тунисское общество было охвачено восстанием. Унижения, которые вынудили Буазизи к крайним мерам, были явно знакомы большому количеству его соотечественников. Как может подтвердить каждый, кто знает Северную Африку, такие разочарования почти неизбежны в обществах, где для достижения самого главного требуется пройти через запутанный процесс, требующий терпения пророка, если не святого.
По мере роста протестов в Тунисе они распространялись на остальную часть Северной Африки и, в конечном счете, на весь Ближний Восток. Правительство Бен Али в конечном итоге было свергнуто, что дало огромный толчок жителям других стран, стремящимся избавиться от своих собственных коррумпированных, неэффективных и ранее казавшихся непоколебимыми лидеров.
По соседству, в Ливии, восстание части населения против полковника Каддафи было встречено колоритным диктатором с предсказуемой жестокостью. Ожидая резни противников Каддафи в Бенгази, альянс внешних сил - включая Великобританию и Францию - решил вмешаться. В результате правление Каддафи закончилось более кроваво, чем режим Бен Али: Ливия погрузилась в гражданскую войну, нарушив давний неудобный компромисс с режимом; омерзительные соглашения, которые до этого момента в значительной степени помогали сократить поток незаконных мигрантов с ливийского побережья через Средиземное море в наиболее уязвимые районы Европы.
В это же время в Сирии набирали обороты антиправительственные протесты. Непримиримая оппозиция режиму Асада была подавлена с жестокостью, которой восхитился бы даже Каддафи, но здесь протесты вскоре раздробились, и страна быстро перешла к гражданской войне. Одной из движущих сил, ворвавшихся в образовавшийся вакуум, стала исламистская группировка ИГИЛ, которая объявила о создании халифата на значительной территории Сирии и севере Ирака. Вскоре миллионы людей бежали из страны в лагеря беженцев в соседних Иордании и Турции, а также в более желанный для них пункт назначения - Европу.
До сих пор можно услышать утверждения о том, что европейское вмешательство каким-то образом вызвало начало миграционного кризиса в середине 2010-х годов. Но это упрощенная и западно-ориентированная интерпретация событий. Конечно, вмешательство западных держав в Ливию нарушило баланс сил в конфликте против Каддафи. Но до появления ИГИЛ (когда у них были вполне определенные цели) западные державы - в частности, США - играли заметную (хотя и опосредованную) роль в гражданской войне в Сирии, войне, которая на сегодняшний день унесла жизни более полумиллиона человек.
Поэтому мнение о том, что вмешательство Запада в регион каким-то образом вызвало миграционный кризис, - это выборочная интерпретация событий. Интервенция в Ливию и традиционная неспособность интервентов объединиться и обезопасить страну в период сразу после военных действий, несомненно, превратили береговую линию Ливии в прибежище для контрабандистов, которые начали успешно заниматься торговлей людьми.
Однако невмешательство в Сирии привело к тому, что, когда эта многострадальная страна развалилась на части, и народ не смог укрыться от злыдней Асада и Исламского государства, миллионы людей по понятным причинам бежали. Как только началось это движение, и европейские лидеры начали ослаблять свою пограничную политику и политику предоставления убежища, к нему присоединились люди из ошеломляющего числа других стран. Вскоре кризис сирийских беженцев превратился в кризис беженцев с Ближнего Востока, Центральной Азии, Северной Африки и стран Африки к югу от Сахары.
К середине десятилетия, через 5 лет после того, как Буазизи поджег себя в Тунисе, в Тунисе и Египте появились новые режимы, практически никто не управлял Ливией, а в Сирии оставался у власти режим, сражавшийся до последнего невежественного сторонника. В остальных частях региона, от Марокко до Бахрейна, правительства, которые хотели выжить, вынуждены были пойти на уступки или совершить действия, которые в любое другое время привели бы к их неистовому осуждению. Но во времена перемен, когда «арабская весна» превратилась в «арабскую зиму» - и когда предостережение Сирии ежедневно нависало над миром - все договоренности о статус-кво в таких странах приобрели оттенок притягательности, который не проявлялся несколько десятилетий.
Однако политическая нестабильность все-таки переместилась на север, где прибытие мигрантов в основном в Италию и Грецию вызвало политическую панику, невиданную в Европе в этом столетии. Такие государства, как Германия и Швеция, которые положительно восприняли прибытие сотен тысяч, если не миллионов мигрантов, вскоре с трудом справились с последствиями их собственной политики поощрения.
Соседние страны, такие как Дания и Венгрия, которые не просили огромные толпы людей приходить на их территорию - или через нее - стали выглядеть, будто они идут в совершенно ином политическом направлении. Линии разлома стали расти не только на Ближнем Востоке и в Северной Африке, но и в Европе.
Некоторые государства, особенно в Центральной и Восточной Европе, возражали против того, чтобы от них ожидали компенсации человеческих или финансовых издержек политики, принятой в Берлине и Брюсселе. На европейских берегах Средиземноморья росло недовольство, вызванное вполне обоснованным обострением ситуации, когда северные европейские государства выступали за политику, при которой в финансовом и гуманитарном плане их южные соседи попадали в затруднительное положение.
В конце концов, никто не приезжал в Германию прямо с Ближнего Востока. Они прибывали в средиземноморские страны, которые уже боролись с налоговыми ограничениями, наложенными на них после кризиса в еврозоне. Страны с застойной экономикой теперь просили принимать бедняков и обездоленных чуть ли не со всего света. И, похоже, никто не знает, будет ли вообще положен конец этой политике.
В самой отдаленной от тех мест, куда прибывали мигранты, части Европы британская общественность наблюдала за всем этим, переживая важный этап своего развития: ее попросили принять решение о том, оставаться ли Великобритании частью Европейского Союза или нет. Когда в 2016 году общественность проголосовала за выход из ЕС, к этому решению ее подтолкнуло большое количество давно накипевших причин, но одним из последних побудительных мотивов стал взгляд на Европу, ошеломленную последствиями миграционной политики, в одностороннем порядке навязанной из Берлина, и вызвавшую недовольство практически у всех остальных. Страны ЕС поочередно вводили свою собственную миграционную политику, а в июне 2016 года и британская общественность использовала голосование, чтобы разобраться с вопросом мигрантов.
Сегодня расколы, обнажившиеся в 2015 году, увеличились еще больше. Лишь недавно власти Венгрии и Польши противились принятию нового чрезвычайного бюджета, пока не стало ясно, что их страны не будут проводить политику в отношении беженцев, продиктованную Брюсселем. После теракта в Австрии в октябре канцлеры Германии и Австрии снова публично оспаривали установленные в Берлине квоты на мигрантов. Первое из этих событий стало напоминанием о том, что 2015 год не будет забыт, второе - о том, что Европа стоит всего в нескольких небольших шагах от очередного разрыва политических уз.
Слишком рано говорить, что все это значит. 2010-е годы начались с того, что мудрецы пытались выяснить, что такое «арабская весна». Это 1848 год для Европы? 1914-й? 1989-й? Был это повтор одного из этих годов или всех вместе? Кто знает? Мы знаем - или должны знать – лишь то, что это десятилетие демонстрирует невозможность политических предсказаний.
Мы привыкли к метафоре об эффекте бабочки. Тем не менее, нам до сих пор становится неуютно - и всегда должно быть неуютно - от цепи причинно-следственных связей, которая означает, что перевернутая тележка с яблоками на тунисском рынке может заставить правительства – и демократических, и диктаторских стран - не только трепетать, но и пасть. Историкам будет интересно изучать этот период. Остальным же будет поучительно, и немного жутко, осознать, что историю невозможно предсказать, не говоря уже о том, чтобы направлять ее.
