Олег Шама рассказывает, как ранее - в Советском Союзе - практиковалось уничтожение перебежчиков - бывших советских дипломатов, партфункционеров и разведчиков.
16 апреля 1925 года в Софийском кафедральном соборе Св. Воскресения отпевали военного губернатора болгарской столицы, убитого третьего дня местными коммунистами. Был Великий четверг перед Пасхой, и в храме, кроме генералитета и политиков, собралось множество обычных прихожан. Должен был приехать и болгарский царь Борис III. В 15:20 на хорах собора прогремел мощный взрыв, от которого завалился внутрь центральный купол. Под обломками погибли 134 человека, еще 80 позже умерли от ран. Около полутысячи получили увечья.
Теракт совершили болгарские коммунисты, а координировал его сотрудник Главного разведуправления СССР Владимир Нестерович. Со взрывом должно было начаться коммунистическое восстание, но общество восприняло это покушение как национальную трагедию. От количества жертв советский куратор сам пережил немалый шок и вскоре отказался сотрудничать с родными органами: Нестерович бежал в Германию.
Он уверил свое бывшее начальство, что будет хранить полное молчание. Но уже через три месяца после взрыва в Софии Нестеровича нашли в Майнце немецкие коммунисты братья Голке. По заданию Москвы они вызвали бывшего агента на разговор и отравили его в кафе.
Нестерович стал первым перебежчиком, которого советские спецслужбы казнили за измену. Впредь отмщение будет поставлено на конвейер. Для этого Иностранный отдел Главного политуправления (ГПУ) сформирует “летучий отряд” и активизируется лаборатория ядов, созданная еще по указанию Ленина в 1921 году.
Чтоб не повадно было
В самом конце 1927 года Борис Бажанов, помощник и личный секретарь Иосифа Сталина, будучи по совместительству редактором Финансовой газеты, организовал себе командировку в Среднюю Азию. Он сам попросил, чтобы с ним поехал и агент ОГПУ Аркадий Максимов (Биргер), следивший за Бажановым уже некоторое время. Когда на советской заставе у туркменского кишлака Лотфабад (сейчас - город в Иране) готовились к праздничному новогоднему застолью, двое молодых москвичей, остановившихся там, отправились на охоту в сторону персидской границы. К утру 1 января 1928‑го оба попросили у иранских властей убежища. А на следующий день советский резидент в Тегеране Георгий Агабеков получил задание из Москвы - вернуть перебежчиков в Союз или уничтожить их.
Беглецам удалось обойти несколько ловушек и пробраться в Индию под защиту британских властей. Максимов не владел какими‑либо важными секретами, да и Бажанов застиг его врасплох своим решением о побеге, сообщив о нем у пограничного столба во время мнимой охоты. Не владел информацией, которая могла бы нанести ущерб Советскому Союзу в чужих руках, и сам бывший сталинский секретарь. Но он присутствовал на всех заседаниях руководства компартии и, по его словам, был “памятью политбюро, давая мгновенно нужные справки”. Как раз этим Бажанов и оказался ценен для британской разведки. В Лондоне благодаря выданной перебежчиком информации в дальнейшем смогли хоть как‑то понимать расклад политических сил в Кремле.
Перебежчики осели в Париже. Бажанов дожил до преклонных лет, но все время опасался за свою жизнь. Особенно его осторожность усилилась после того, как в 1935‑м его компаньон Максимов неожиданно погиб, упав с Эйфелевой башни.
Но еще в ноябре 1929 года, вдогонку изменникам и как предостережение всем, помышлявшим о подобном, Центральный исполнительный комитет (ЦИК) СССР опубликовал постановление. Оно сообщало: “Лица, отказавшиеся вернуться в Союз ССР, объявляются вне закона”. Это предполагало: “а) конфискацию всего имущества осужденного; б) расстрел осужденного через 24 часа после удостоверения его личности”. Заканчивалось постановление неслыханной еще формулировкой: “Настоящий закон имеет обратную силу”. То есть карать следовало и тех, кто сбежал до принятия этой нормы. Отменят ее только через 30 лет, и 13 из них СССР будет жить с этим законом вопреки Всеобщей декларации прав человека, принятой в 1946 году.
Подписали закон о предателях глава ЦИК Михаил Калинин и его заместитель Авель Енукидзе. Последнего, хотя он имел право обращаться к Сталину по‑дружески “Сосо”, через восемь лет самого расстреляли “за измену родине”.
Несмотря на такую суровость и мстительность постановления, уже через несколько месяцев, весной 1930‑го, сразу два сотрудника советского посольства в Швеции отказались возвращаться на родину по внезапному требованию Москвы. Советник постпреда Сергей Дмитриевский и военный атташе Александр Соболев сочли подозрительной преждевременную смерть своего шефа Виктора Коппа во время деловой поездки в Берлин. Тогда набирала обороты чистка дипкорпуса, и за срочным вызовом в центр, как правило, следовал расстрел.
На смену Коппу в Стокгольм выехала Александра Коллонтай, а вслед за ней - спецагент Лев Шнитман. Он пообещал: “Я сумею извлечь Соболева из засады, доставлю в Союз живым или трупом”. Однако шведские власти отказались выдать дезертиров. Хотя советской стороне через суд удалось вернуть $ 1191, присвоенный Соболевым.
Обоим дипломатам удалось в итоге затеряться в потоках русской эмиграции. А вот Штимана в 1938‑м срочно отозвали из посольства в Праге и, объявив изменником, расстреляли. И это несмотря на то, что он создал в Чехословакии агентурную сеть, работавшую на Москву даже во время Второй мировой войны.
В том же 1930‑м политического убежища во Франции попросил и Георгий Агабеков, который должен был ликвидировать Бажанова и Максимова. Через семь лет он бесследно исчез - по данным западных спецслужб, его сбросили в пропасть агенты из советского “летучего отряда”.
Тогда же органам Союза удалось расправиться и с Натаном Порецким (Рейссом). Он уже был довольно статусным советским разведчиком, награжденным за службу орденом Красного Знамени. По словам его жены, в 1936 году Порецкий узнал о сотрудничестве Кремля с Третьим рейхом. Его, как еврея, это необычайно возмутило, и вскоре он отослал в Москву свою награду, сопроводив ее письмом к Сталину: “Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу… Только победа освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма. Вперед к новым боям за социализм и пролетарскую революцию!”
Эта выходка взбесила отца народов. После неудачной попытки отравления перебежчика его выследил и расстрелял все тот же “летучий отряд” недалеко от Лозанны в Швейцарии, где осела чета Порецких.
Но, пожалуй, самый болезненный удар по честолюбию спецслужб Кремля нанес глава советской резидентуры в Испании Александр Орлов (Лейб Фельдбин). Во время гражданской войны между франкистами и республиканцами он полностью руководил уничтожением местной партии объединенных марксистов (POUM), которые ориентировались на Льва Троцкого, главного оппонента Сталина. Орлов также координировал вывоз 510 т испанского золотого запаса на хранение в Москву. Вскоре, после удачного завершения операций, он узнал о внезапной смерти своего непосредственного начальника в Москве Абрама Слуцкого. Позже следствие установило, что во время допросов тому сделали смертельную инъекцию. А самого Орлова весной 1938‑го вызвали на довольно странную встречу с руководством на борту советского судна Свирь в голландском Антверпене. Почуяв неладное, он заранее добился, чтобы его семья уехала во Францию. К тому же сумел прихватить с собой $ 60 тыс. (около $1 млн в современных ценах). А в Москву отправил письмо с предупреждением - если его самого или членов семьи станут преследовать, он сдаст всю известную ему западную агентуру.
Рисковать было чем, ведь Орлов знал о завербованной при Слуцком кембриджской пятерке во главе с двойным агентом Кимом Филби - самым эффективным советским шпионом в Европе.
Кремль позволил перебежчику выехать в США, где он и дожил до преклонного возраста.
Кто не с нами
Украинское национально-освободительное движение стояло костью в горле советскому руководству еще с 1933‑го. В мае того года боец ОУН Николай Лемик застрелил во Львове (тогда в составе Польши) советского консула Алексея Майлова. Это была месть за украинцев, умерших во время голодомора.
В ноябре 1937‑го Сталин принял спецагента Павла Судоплатова, будущего генерала и руководителя спецслужб. Ему хозяин Кремля лично поручил разобраться с руководством украинского подполья.
Степан Бандера в это время отбывал пожизненное наказание в польской тюрьме. А Евгений Коновалец эмигрировал в Голландию.
Судоплатов выучил украинский язык, сумел перевоплотиться в пламенного патриота Павлуся Валюха и войти в окружение Коновальца. 23 мая 1938 года он передал в Роттердаме украинскому лидеру коробку конфет, вместо которых был заложен тротил. Взрывчатка убила самого Коновальца и разнесла кафе, в котором проходила его встреча с Судоплатовым.
Уже в конце 1980‑х годов бывший генерал, отсидев в тюрьме 15 лет как пособник Лаврентия Берии в организации репрессий, открыл подробности многих операций НКВД-МГБ по уничтожению неугодных сталинскому режиму.
Так, осенью 1947 года Судоплатов получил от Никиты Хрущева, тогдашнего главного коммуниста Украины, задание убрать Теодора Ромжу, греко-католического архиепископа Закарпатья. Этот регион после войны присоединил к себе СССР. Но глава местной церкви, имея достаточный авторитет у населения, не желал восхвалять новую власть. Дошло до скандала, когда Ромжа выступил на народном собрании в Ужгороде: вместо требуемой партийным руководством агитации за Советский Союз он лишь поблагодарил Красную армию и Сталина за освобождение. После выхода на следующий день местных газет с его речью, отредактированной московскими наместниками, архиепископ всерьез возмутился.
Тогда ему устроили автокатастрофу неподалеку от Мукачево, но святой отец выжил.
В Закарпатье срочно отправился профессор Георгий Майрановский, руководитель секретной токсикологической лаборатории НКВД. Годом ранее в присутствии Судоплатова он сделал укол яда Александру Шумскому, бывшему министру образования УССР, сосланному за буржуазный национализм в Саратов.
Монахиня Теофила Манайло, которая ухаживала за раненым архиепископом в Мукачевской больнице, вспоминала: “Пока у нас находится на излечении епископ Ромжа и его товарищи, [доктор Бергман] принял на работу в качестве помощницы молодую девушку. Ее звали Одаркой. Хотя дела персонала больницы относились к сфере моих обязанностей, Бергман объяснил: следует ожидать прибытия официальных лиц из Киева и, может, из Москвы, важно, чтобы они все нашли в лучшем порядке. Доктор распорядился и о том, чтобы еду для наших больных приносила с кухни лично новая работница”.
Через пару дней Одарка получила от Майрановского ампулу с экзотическим ядом кураре и вколола его отцу Теодору. Именно так об этом говорил в своих воспоминаниях Судоплатов.
Он же поведал и об одном из планов покушения на попавшего в немилость Сталина югославского диктатора Броза Тито. Осуществить его должен был советский агент Иосиф Григулевич (Макс), который много лет проработал в “образе” латиноамериканского дипломата Теодоро Кастро.
В 1952 году он прибыл в Белград в качестве посланника Коста-Рики в Италии и Югославии. «[Макс] с помощью замаскированного в одежде бесшумно действующего механизма должен был выпустить дозу бактерий легочной чумы, что гарантировало заражение и смерть Тито и присутствовавших в помещении лиц”, - вспоминал Судоплатов.
Сам Макс не знал о применяемом препарате, но перед операцией ему должны были привить противочумную сыворотку. Покушение планировалось на время визита Тито в Лондон - чтобы свалить смерть югославского лидера на британские спецслужбы. Судоплатов рассуждал, что подобный вариант устранения вполне мог привести к вспышке смертельно опасного заболевания в одном из самых густонаселенных городов Европы и тысячам человеческих жертв.
Генералу удалось отговорить Сталина от плана с чумой - ведь Григулевич не был боевиком и мог провалить операцию. Покушение на Тито отложили, а вскоре к праотцам ушел и сам советский вождь.
Правда и кривда
Примерно в то самое время, когда готовилось лондонское покушение, в тюремный лазарет Владимирского централа поступил пациент с сильной лихорадкой. Увидев перед собой доктора Елену Бутову со шприцом в руке, он закричал: “Не подходите ко мне! Вы хотите меня убить! Я знаю, как это делается!”
Пациентом был сам профессор Майрановский, сделавший в 1930–1940‑х годах смертельные инъекции не одному десятку политзаключенных. По его инструкциям и рецептам устранили многих перебежчиков или просто неугодных режиму.
В декабре 1951‑го Майрановский оказался в тех же подвалах, из которых некогда к нему приводили подопытных. К профессору, как к этническому еврею, его же работодатели стали присматриваться в связи с придуманным “сионистским заговором”. С 1948 года за пять лет по этому делу необоснованно репрессировали более 100 человек, 13 из них расстреляли.
Майрановский отделался десятью годами тюрьмы - его обвинили только в незаконном хранении ядов.
Детали исследований его секретной лаборатории, как и имена подопытных, до сих пор засекречены. Но остались покаянные письма ее руководителя к своему начальству. В феврале 1953‑го он писал Берии, тогдашнему министру внутренних дел: “У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ: как снотворного, так и смертельного действия. В осуществление этой вполне правильной Вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела и что необходимо искать новые пути воздействия через вдыхаемый воздух”.
Многие исследователи сталинской эпохи сходятся на том, что Майрановский много лет изучал действие растительного яда рицина. По мнению профессора, в определенных дозах он оказывал эффект “сыворотки правды”.
Сам Майрановский на допросах показал: “Во время моих опытов по применению ядов, которые я испытывал над осужденными к высшей мере наказания, я столкнулся с тем, что некоторые из ядов могут быть использованы для выявления так называемой откровенности у подследственных лиц. Этими веществами оказались хлораль-скополамин и фенамин-бензедрин”.
При введении второго препарата, по словам Майрановского, у испытуемого появляется сильное возбужденное состояние коры головного мозга, длительная бессонница в течение нескольких суток в зависимости от дозы, возникает неудержимая потребность высказаться.
Но главное достижение тайной лаборатории - карбиламинхолинхлорид, вещество, которое на то время невозможно было выявить в организме. Оно вызывало острую сердечную недостаточность.
Такой же диагноз врачи поставили и самому Майрановскому, когда он через два года после отсидки внезапно умер, будучи руководителем химлаборатории в Махачкале.
