(Продолжение. Начало в №№1143-1144)

Следующие дни в Киеве пролетели быстро. Во время обеда Люба дала мне два билета: в этот же вечер - на концерт Клавдии Шульженко, а завтра - на оперетту «Одиннадцать неизвестных».

- Спасибо! Но здесь только по одному билету? - удивился я. - Мы же собирались пойти вместе?

- Да, хорошо было бы нам сходить втроем. Но дядя любит оперу и балет. Знаешь, недавно он меня, провинциалку, затащил в оперный театр на балет «Лебединое озеро». Но сейчас у него много заказов. И еще, он не любит, когда я оставляю его одного. Театр музкомедии находится рядом с нами, а «русская драма» на улице Ленина, в двух шагах от Крещатика. В кассе я узнала, что и концерт, и завтрашний спектакль закончатся раньше одиннадцати. Поэтому иди, дорогой, один.

Люба постирала и высушила мою рубашку из парашютной ткани, а дядя погладил брюки и освежил разбавленным зубным порошком мои парусиновые туфли. В шесть вечера я уже был у дверей русского драматического театра имени Леси Украинки. Люди спрашивали лишнего билетика. Боясь, что меня, несовершеннолетнего, билетерша не пропустит, стараясь выглядеть старше, привстал на цыпочки, надул щёки и, сделав независимое выражение лица, с волнением предъявил билет. Отрывая корешок, симпатичная билетерша лишь улыбнулась мне и сказала: - Тебе на первый ярус.

По оживлению в переполненном зале, можно было понять, какой популярностью у киевлян пользуется Клавдия Шульженко. Появление на сцене, как мне показалось, стройной, но курносой, с крестьянским лицом певицы и её аккомпаниатора, невысокого толстячка Бориса Мандруса, зал встретил аплодисментами. До войны, слушая у домашнего граммофона и по радио песни Клавдии Шульженко «Андрюша» «Старые письма», «Записка» в сопровождении джаз-оркестра Якова Скомаровского, я представлял певицу богато одетой красавицей, а когда увидел на сцене, она поразила меня своей простотой, обыденностью. Но когда запела, заворожила зал. Каждая её песня завершалась овацией. В первом отделении Шульженко пела любимые народом военные песни «Синий платочек», «Давай закурим», «Мы из Одессы моряки», и новую «Где же вы, друзья-однополчане». В зале было много боевых офицеров, демобилизованных фронтовиков, инвалидов, и они, возбужденные воспоминаниями о недавних огневых годах, не справлялись со своими эмоциями, поднимались с мест и кричали: «Здорово! Спасибо!». После антракта певица с особенной теплотой пела старые, довоенные романсы и песни. Гром рукоплесканий грянул, когда певица с кастаньетами в руках запела бесшабашную «Челиту». А когда спела романс «Руки»: «Руки, вы, словно, две большие птицы...», зал вдруг... замер. Я глянул на пожилую пару, сидящую рядом,- старики плакали. И я, мальчишка, почувствовал, что по моим щекам текут слезы. Своим завораживающим, проникающим в сердца голосом Клавдия Шульженко не только пела, но и каждым движением выразительных рук доносила великую силу любви. Зал встал и, устроив овацию долго не отпускал певицу со сцены. Уходя с концерта, я был счастлив тем, что мне посчастливилось увидеть и услышать…

Моё поколение «детей войны» росло вместе с песнями Клавдии Ивановны Шульженко. Последний раз я увидел её концерт на телеэкране. В Колонном зале Дома Союзов шел творческий вечер, посвящённый 70-летию народной артистки СССР Клавдии Ивановны Шульженко. Она была немолода, но, как и прежде, «полна огня». Пела старые, фронтовые, послевоенные и новые песни в сопровождении великолепного эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио (дирижер Юрий Силантьев). А когда ведущая объявила песню «Руки» композитора Жака на слова Лебедева - Кумача, и зал, как и много лет назад, взорвался громом аплодисментов, Клавдия Ивановна из-за кулис вытянула её постаревшего аккомпаниатора - пианиста Бориса Мандруса, который сорок лет назад в Киеве, в тот памятный для меня вечер играл ей на сцене театра русской драмы... Трудно описать словами, что творилось в Колонном зале после того, как певица завершила свой прощальный концерт… Для меня Клавдия Шульженко осталась самой любимой, неповторимой певицей.

Еще одно театральное впечатление осталось от моего первого приезда в Киев: от оперетты Никиты Богословского «Одиннадцать неизвестных». Сейчас, в ХХI веке, о ней никто уже не помнит. Она началась громовой увертюрой оркестра, за которой на сцену, украшенную заграничной рекламой, выбежала толпа «репортеров и фотографов», встречающая в «лондонском аэропорту» наших «футболистов». До сих пор помню джазовую мелодию и припев песни, которую пели «журналисты»:

По утрам все кричат об этом-

И экран, радио, газеты.

Популярность, право, неплоха...

А в ответ наши «футболисты» поразили англичан спортивными танцами. Перед началом «футбольного матча» шумные «болельщики», заполнившие трибуны стадиона, приветствуют свою команду песней об их кумире, английском футбольном «снайпере» Стэнли Мэтьюз:

Кто в футболе Наполеон - Стэнли Мэтьюз,

Как выходит на поле он - Стэнли Мэтьюз,

Кто и ловок, и толков из английских игроков,

Стэнли Мэтьюз!

И вот начался «матч»: в глубине сцены замелькали кинокадры реального драматического поединка между «Динами» и «Челси». Зрительный зал оживился, когда прозвучал голос знакомого всем советским болельщикам спортивного комментатора Вадима Синявского. После каждого гола, который забивали англичане, «трибуна» пела песню о Стэнли Мэтьюзе. А вот прожектор наводит луч на нашего советского болельщика - Чашкина. Он запел куплеты, припев которых я потом, посещая футбол, часто напевал: «Болею я, болею я, болею я». Матч завершился, как и тот, лондонский, вничью. А в финале танцы, объятия и обещания дружбы. Необычный спектакль, соединивший в себе музыку и кино с футболом, мне особенно понравился, благодаря чудесной музыке Никиты Богословского, который использовал в нём ставшие популярными в СССР после войны американские и английские джазовые, свинговые ритмы и мелодии. Через пару лет, с началом борьбы в СССР с «низкопоклонством перед Западом» эта оперетта Никиты Богословского была снята с репертуара всех театров и запрещена.

За неделю, которую я провел у тети Любы в Киеве, несмотря на тесноту в заводской каморке и разруху, оставленную немецкой оккупацией, я навсегда полюбил этот большой, зеленый, необыкновенно красивый город. Гулял на Крещатике и Владимирской горке, увидел университет, уютный стадион «Динамо» и древние «Золотые ворота», на фуникулере спустился до Подола и побродил по берегу Днепра…

Как не хотелось покидать Киев, но в письме родители написали, что папа достал мне путёвку в пионерский лагерь и я немедленно должен ехать домой. Аврум Ицкович купил мне билет на поезд «Киев-Харьков» и талон на постель. А вечером тётя и дядя проводили меня на вокзал.

Впервые в жизни в дороге у меня было свое верхнее плацкартное место, чистая постель с полотенцем, и я самостоятельно ехал, «как король». На дорогу Люба положила в мой чемоданчик белую «французскую» булку и банку американского сгущённого молока. Заплатив пять копеек проводнице за чай без сахара, я попросил её проколоть в банке «сгущёнки» дырку, и пока не заснул, жевал булку и с наслаждением посасывал из банки её сладкое и густое содержимое.

Исаак Трабский