(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

Вскоре Женечка с сыном уехала к новому месту службы Яши - в артиллерийскую часть, которая находилась недалеко, в городке Остёр. Там пришлось снять частную квартиру. Яша всё время пропадал на службе, а сестра с сыном целые дни проводила дома: кухня, стирка, уборка… В письмах она начала жаловаться на тяжелые условия гарнизонной жизни. Переживая за дочку и внука, Вера Марковна посоветовала Яше, чтобы он добивался увольнения из армии.

Слушая такое о Женечке, сначала я обрадовался, что сестра теперь не одна, а с Яшей, и что у Лёнечки теперь есть добрый и заботливый отец. Но с желанием Веры Марковны, чтобы Яша, капитан, увольнялся из армии, был не согласен. Я представлял, что он продолжит служить, окончит военную академию, дослужится до высокой должности и звания, а Женечка с её трудолюбием и талантом справится с любыми трудностями. И тогда, надеялся я, условия жизни их семьи, будут намного лучше. Все это я осмелился высказать Вере Марковне. Она же, покачав своей все еще красивой, холеной головой, пожурила меня:

- Наивный ты мальчик! Такой, как и твой папа. В жизни ничего не понимаешь… Чаще приезжай в Киев, приходи к нам в гости, к Нелочке, может быть, чему-нибудь и научишься...

С испорченным настроением я попрощался и ушел. Когда за ужином я рассказал Любе о том, что узнал о жизни Женечки с Яшей, она удивилась:

- Неужели Яша - капитан? Молодец! Он все-таки добился, что Женечка стала его женой. Но как ты думаешь, она, такая гордая и красивая, его любит?

- Не знаю… (Я все еще не мог забыть Бориса Воскресенского, который очень любил мою сестру и заботился о её родных, в том числе и обо мне). Но я всё же хотел, чтобы у Жени с Яшей наладилась счастливая семейная жизнь...

Довоенная киевская жизнь, как я заметил, осталась в памяти верующего еврейского портного Аврума Ицковича Шапиро. Он был… любителем искусства. Люба рассказала мне, что через месяц после их приезда в Киев, несмотря на тягостные условия жизни в «клетушке» гвоздильного завода, муж уговорил её пойти в театр оперы и балета послушать оперу. А когда они переселились сюда, по воскресеньям начали ходить в летний кинотеатр, оборудованный на месте разрушенного дома.

На следующее утро я проснулся от шума прогремевшего за окном трамвая. В комнате никого. По киевскому радио диктор рассказывал, какую угрозу нам, социализму и Европе несет новая страна - ФРГ, образованная с помощью США в западной зоне Германии. Затем зачитал список «космополитов» - известных киевских ученых, писателей, критиков с еврейскими фамилиями, которые, как недавно обнаружилось, «работали на американских хозяев...»

Зашел на кухню умыться и почистить зубы. Там тетя Люба в ситцевом фартуке, прищурив от удовольствия глаза, помешивала скворчащую на сковороде картошку. Из-за соседней двери раздался скрипучий женский голос:

- Мадам Шапиро, мне кажется, у вас что-то пригорает.

- Не волнуйтесь, мадам Рогова. Я на кухне, и скажу вам: картошечка с лучком на смальце получилась «пальчики оближешь». Мой дорогой гость (это, подумал я, обо мне) и Аврум Ицкович будут довольны…

«Мадам» - такого обращения между людьми в Полтаве я не слышал. Для моего провинциального уха оно отдавало отжившей буржуазной жизнью. Позже Люба объяснила, что слово «мадам» ещё можно услышать в разговоре старых киевлян, независимо от их национальности. А её пожилая сухощавая, как вобла, русская соседка Наталья Михайловна Рогова здесь преподавала в школе еще до революции. Этот особняк из шести комнат принадлежал её состоятельным родителям, которые общались между собой только на французском языке. Когда пришли большевики, родителям оставили одну комнату, самую большую, а остальные заселили бедняками. Муж соседки погиб на войне, а она, культурная и благородная женщина, проживает с единственным сыном, который с утра до вечера занят на работе.

К завтраку Люба позвала меня только после того, как откуда-то пришел аккуратно одетый, в полотняном пиджаке и галстуке Аврум Ицкович. Он умылся, сел за стол, помолился и многозначительно, глядя на Любу, сказал: «В очереди на Кио простоял почти час». Затем достал из верхнего кармана пиджака три билета в цирк. Для меня это был сюрприз! Значит, вечером смогу увидеть самого Кио!

После завтрака, наконец, открыл первую страницу романа «Война и мир», который входил в обязательную программу по русской литературе для 9 класса. За лето рассчитывал прочитать эту большую и серьезную книгу. Но я понимал, что здесь, в жару, в небольшой комнатке, при непрерывной работе швейной машинки, это невозможно. Где же читать? В парках? Далековато. Или днями торчать в душных читальных залах? Своей проблемой поделился с Любой. Она подсказала: в нескольких метрах от их парадного подъезда, находится самый большой в Киеве стадион имени Хрущёва. Там много зелени. Его построили до войны, а торжественное открытие объявили на 22 июня 1941 года. Но в тот день Киев бомбили и началась война. По радио передали, что стадион будет открыт после победы над Германией. Но открыли только в прошлом году. Теперь сюда на футбольные матчи приходят и приезжают «болеть» за киевское «Динамо» десятки тысяч киевлян. А в остальные дни, когда матчи не проводятся, объяснила тётя, стадион пустой, там тихо, туда может зайти каждый, и там можно читать…

В этот день матч чемпионата СССР по футболу в Киеве не проводился, и я, следуя совету Любы, взял том Л. Н. Толстого, кусок сукна для подстилки и направился на стадион. Свободно прошел через открытые ворота на широкую аллею. Остановился у большого футбольного поля. Его опоясывали беговые дорожки и высокие деревянные трибуны. Стадион был пуст. Над трибунами виднелась зеленая Черепанова гора. По лестничному проходу, разделяющему трибуны, поднялся к самому верхнему ряду скамеек, перепрыгнул через невысокий бетонный заборчик и начал взбираться на гору. И вот я в «царстве» прохлады и тишины. Под большим дубом накинул на травку подстилку, плюхнулся на неё и начал читать «Войну и мир». Было тихо, безлюдно, и никто не мешал мне окунуться в волшебство эпопеи великой русской литературы. Я наслаждался не только содержанием романа, но и тем, как Толстой из слов лепил образы своих героев, составлял фразы и диалоги. Все погожие дни, когда на стадионе не проходили футбольные матчи, на Черепановой горе я читал «Войну и мир».

В один из благодатных дней, проведенных там за чтением, я спустился с горы и, миновав пустые зрительские трибуны, вышел за ворота стадиона. Неожиданно к воротам подъехали два больших, сверкающих черным лаком автомобиля. Таких красивых никогда не видел. Из первого, хлопнув дверцей, вышел в «чумачке» и соломенной шляпе знакомый по портретам в газетах первый секретарь ЦК Украины Хрущев. Под его началом до войны строился этот стадион, а сейчас был восстановлен и открыт. Окинув хозяйским взглядом металлическую ограду центрального входа, он быстро вошел в ворота. Рядом с Хрущевым не заметил ни охраны, ни встречающих...

Прибежав к обеду, не утерпел - поделился с тётей и дядей новостью - я видел самого Хрущева. Но, к моему удивлению, новость на них никакого впечатления не произвела. Только дядя, поправив скатившуюся набок ермолку и скорчив гримасу, иронично выразился: «а гицен паровоз!» («большое событие», идиш). Позже я узнал, что в Киеве появились два новых правительственных легковых автомобиля «ЗиС-110». На одном ездит Хрущев, а на втором - академик, знаменитый директор института электросварки Оскар Евгеньевич Патон.