Вот сейчас много и увлеченно говорят о лжи — тотальной, бодро захватывающей все новые и новые территории хоть политической, хоть общественной, хоть культурной жизни. О лжи как о норме, как о социально-культурном мейнстриме, как об общественном договоре.
И понятно, почему. И я о том же думаю постоянно. И я вот недавно опубликовал в этом издании текст под названием «Сестры – ложь и война».
А разговор между тем продолжается, расширяясь и вовлекая в себя все больше участников.
И уже не столько само это явление, сколько разговор о нем подталкивает к новым, пусть даже и мимолетным соображениям.
Разговор о лжи рискует довольно быстро зайти в тупик без представлений о правде. Нет, в общем-то, все понятно: зло как объект умственных или художественных построений существенно привлекательнее, гибче, разнообразнее и, если угодно, изысканнее, чем скучное и степенное «добро», удручающее своим дидактическим схематизмом. Художникам всех времен куда лучше удавались картины ада, чем унылый и пустынный рай, где нету не только болезней и воздыханий, но и вообще ничего нет.
Тем не менее…
Особенно, конечно, хороши рассуждения о том, что правда от неправды в сущности мало чем отличается, что врут более или менее все, что культура, в том числе и бытовая, — это сплошные ложь и лицемерие, потому что, например, расхожая фраза «я рад тебя видеть» очень часто является лживой, потому что ни фига ты не рад меня видеть, и я это понимаю, но при этом говорю, что и я ужасно рад тебя видеть.
Очень интересно выслушать академически бесстрастные рассуждения про то, что все относительно, про то, что «а кто не врет, все врут», про то, что «сказка ложь», про то, что «нет правды на земле, но нет ее и выше», про многое другое.
Эти академические соображения, особенно если они высказаны остроумно и весело, если они иллюстрированы нетривиальными картинками, забавными примерами из жизни, кинокадрами и авторитетными цитатами, бывают хороши и обаятельны.
Узнавать в очередной раз о том, что, вообще-то говоря, все врут, в каком-то смысле приятно, облегчительно и самооправдательно.
Конечно же, всё ложь, кто бы поспорил. И нормы социального поведения — ложь. И политическая корректность — ложь. И обычное «здравствуйте» — ложь и лицемерие, особенно если ты в душе своей вовсе не желаешь здоровья тому, с кем ты только что поздоровался.
В общем, жизнь — это сплошное вранье. И это, в общем-то, правда. Но именно эта правда ни на сантиметр не приближает нас к совершенно необходимому пониманию того, что все-таки есть ложь, почему ложь столь разрушительна и, главное, почему мы о ней так много и так увлеченно говорим.
А еще говорят, что искусство сплошь построено на лжи. И это правда, если, конечно, удалить из контекста то самое главное, что позволяет нам искусство воспринимать именно как искусство, то есть ясное понимание того, что художественная правда и «правда жизни» это, мягко говоря, совсем разные «правды».
Представьте себе: «Да какой это Гамлет! Не надо врать! Это ж Сережка Архипов! Я ж с ним в одном дворе жил! Он же мне до сих пор трояк должен! Гамлет! Скажете тоже…»
Для выстраивания сложных, интересных и парадоксальных построений бывает иногда невредным схватить себя одной рукой за другую и смиренно прибегнуть к схемам очень простым, так сказать, изначальным. Они кое-что объясняют, а главное — удерживают нас от соблазна пойти в интеллектуальный разнос.
Можно сколько угодно рассуждать на тему «чем отличается искусство от жизни». Но хотя бы изредка, «будем как дети».
А дети это знают точно. Поэтому в одних случаях они говорят «давай ты как будто будешь продавец, а я буду как будто покупатель». Или «давай мы понарошку подеремся». В других же случаях они говорят: «Ты меня обманул! Ты вчера обещал мне, что принесешь свои формочки для куличиков, а сам не принес!» Они прекрасно понимают, что «как будто» и «понарошку» — это искусство, а уже поэтому не вранье. А вот невыполненное обещание — это ложь.
А взрослые этого часто не понимают, а еще чаще — делают вид, что не понимают. Не понимают, что искусство не лживо само по себе, а вот выстраивание социальной жизни по законам искусства, не только лживо, но и попросту опасно, о чем наглядно свидетельствуют очень многие эпизоды истории.
То, что пропагандистские или информационные машинерии вовсю пользуются приемами и методами искусства, в том числе и современного, более или менее очевидно. Но ведь по-настоящему интересно не то, почему и зачем они сознательно путают то, что принято называть искусством, с тем, что принято называть жизнью, а то, почему эти безусловно противозаконные, — чтобы не сказать, преступные, — приемы и методы не отторгаются общественным сознанием, а с готовностью принимаются им. Не потому ли, что вполне архаическое представление об искусстве – о кино, о сказке, о романе, о поэме, о спектакле как о «правде жизни» — вполне актуально и в наши дни. Не потому ли, что актер и герой кинофильма или автор романа и его персонаж вполне тождественны в общественном сознании.
Механизмы, мотивации, прагматика тотального вранья более или менее понятны. Но куда интереснее — адресат. То есть не те, кто врет, а те — кому.
В московских аэропортах можно заметить, что на киосках печатной продукции красуется бодрая надпись: «Только хорошие новости».
Маршалл Маклюэн, философ и теоретик масс-медиа, сказал однажды, что настоящие новости — это плохие новости. Нашим же гражданам предлагаются новости «только хорошие». А хорошие новости — это какие?
Ясно, что это не пресловутые «вести с полей» и не прочие «достижения народного хозяйства». Кому это интересно! По-настоящему хорошие новости для «нас» — это плохие новости о «других». «Только хорошие новости» — это новости о том, что у одного соседа сгорел гараж, а у другого — протекла крыша.
А «правда» — да, относительна и условна.
Да, у каждого поколения существуют свои конвенции относительно «правды».
И для каждого поколения, представленного своим большинством, существует своя правда.
Но и в каждом поколении существует также и меньшинство, чья правда резко и не всегда безнаказанно для ее носителей отличающаяся от правды большинства современников, становится правдой для большинства, но уже в последующих поколениях.
И без особых академических спекуляций понятно, что представления о правде и лжи не только исторически изменчивы, но и даже в контексте одного поколения одного общества они всегда договорные, они всегда конвенциональны.
Поэтому речь и должна идти об этих конвенциях. О том, почему именно МЫ понимаем это именно ТАК. А уж заодно не мешало бы договориться о том, кто такие в данном случае «мы». И почему для нас так насущно говорить именно об этом именно сейчас и именно здесь.
Лев Рубинштейн
