В наши дни довольно часто говорится о том, что мы живем в эпоху неосталинизма. По крайней мере этот самый неосталинизм заявляет о себе достаточно громко и уверенно. То возникнет там или сям портретик. То бюстик. То какая-нибудь топонимическая инициатива «на местах». То в каком-нибудь из изданий, проходящих по ведомству «патриотических», появятся какие-нибудь подернутые подвальной плесенью размышления «на тему».
Среди мыслителей-сталинофилов, кроме немолодых шаманов, которых иногда еще называют «писателями» и чьего художественного мастерства хватает ровно на то, чтобы по возможности красочно пересказывать собственные историософские галлюцинации или с разной степенью правдоподобия симулировать военно-патриотический транс, попадаются и совсем молодые люди, чьи не слишком искрящиеся «брызги шампанского» имеют отношение не столько к Сталину как к реальному историческому персонажу, сколько к хорошо заметному стремлению от души потроллить «либеральную общественность», недавно почти официально переименованную в «пятую колонну».
Дело, разумеется, ни в каком не в Сталине. Где они, где Сталин. Но выбран именно он.
На моей памяти «сталинизмов» было несколько.
О сталинизме при жизни Сталина говорить даже неинтересно. Это тавтология. Любая система взглядов, даже такая — это все же результат личного или группового выбора. Говорить о массовом сталинизме в годы жизни Сталина, особенно в поздние годы его жизни, как о свидетельстве всенародной любви и преданности вождю, как о его всенародной поддержке, всерьез не имеет смысла. А если кто-то и продолжает в наши дни говорить об этом всерьез, то диагностику его умственного состояния и состояния его нравственного здоровья я бы предпочел доверить специалистам более узкого профиля. В общем, неинтересно.
О сталинизме можно говорить только о таком, который был после Сталина. О Сталине после Сталина.
Мои школьные годы пришлись на так называемые годы «хрущевской оттепели», на годы официальной — бурной и, в то же самое время, весьма робкой — десталинизации.
В те годы советские люди, выросшие и воспитанные именно при Сталине, довольно легко и непринужденно приняли эту десталинизацию. Народ в массе своей был умственно дисциплинирован, поэтому любые партийные решения, даже самые для него неожиданные, принимал как должные. Потому что всегда и везде верить родной партии, даже если эта партия вдруг отреклась от самого товарища Сталина, учил сам товарищ Сталин. Когда-то это называлось диалектикой.
Сталинизм после Сталина, разумеется, существовал.
При всей официально принятой и поддержанной чаще всего молодежной, «прогрессивной» частью общества, устремленности в будущее, недавнее прошлое для многих по-прежнему служило образцом порядка, стройности и ясности.
Табуировалось имя. Табуировалась иконография. Со всех площадей были убраны огромные памятники в сапогах и шинелях. Из всех кабинетов были убраны портреты. Названия городов и улиц были заменены на что-то более подходящее к текущему моменту.
А сталинизм тем не менее был. Он был в газетных статьях и речах, направленных против «абстракционистов». Он был слышен в барских покрикиваниях самого Хрущева на описанных в тоннах мемуаров его «дружеских встречах с интеллигенцией».
Тогда не говорили: «При Сталине бы таких, как ты...». Тогда говорили: «Раньше бы таких, как ты…»
Сталинизм существовал и неплохо обходился и без самого «Сталина».
После изгнания Хрущева и очередного «возвращения к ленинским нормам партийного руководства» возникли неясные, но упорные слухи о том, что теперь они попытаются в полном или хотя бы в частичном объеме реабилитировать Сталина и осуществить реставрацию сталинизма. Но не получилось. По крайней мере в сколько-нибудь заметном масштабе.
Он лишь мелькнул в паре-тройке киноэпопей на военную тему, а в энциклопедиях и вузовских учебниках по истории КПСС стал вдруг «неоднозначной фигурой».
Но в общем-то нет, не получилось.
Во-первых, партийное начальство тех лет и само выросло и обзавелось разными чинами в поздние сталинские годы, поэтому к тому времени не успел еще выветриться и их собственный страх.
Во-вторых, слишком еще свежа была формула «культ личности и его преодоление» как одна из самых ходовых в пропагандистском обиходе недавнего времени.
Этот «культ» все же вошел в сознание масс. Но не как научно осмысленная категория, а как данность, внушенная традиционным, магическим, шаманским способом, то есть посредством многократного повторения.
Обобщенный и схематический образ сталиниста советских лет мне в общих чертах хорошо знаком. Это была неопрятная смесь из отставного вохровца с «Беломором» в зубах и малограмотной тетки из очереди в сберкассу. И паролем, и отзывом, и лозунгом, и символом веры для них было «Сталина на вас нет».
Как ни странно, низовой сталинизм после Сталина был одной из форм нон-конформизма. В 70-е годы этот причудливый нон-конформизм был явлен небольшими усатыми портретиками на лобовых стеклах грузовиков. И это было своеобразным проявлением «народного» фрондерства. Это было тоже, как это ни парадоксально, частью неофициальной субкультуры.
Нынешний сталинизм не имеет железного непреклонного выражения лица, не носит темно-зеленого френча на плечах и начальственных войлочных бурок на ногах. Он уже давно не курит папиросы «Казбек» и не просиживает ночи напролет в своем кабинете в сизом папиросном дыму. Он не попивает чай с лимоном из стакана в массивном и надежном, как советская власть, подстаканнике. Он не рубит плотный, пропахший потом воздух народного энтузиазма своей непреклонной ладонью на собраниях партхозактива и на митингах рабочих коллективов.
Нынешний сталинизм, сталинизм того поколения, которое не жило не только в сталинские, но даже и в позднесоветские годы, не имеет, разумеется, никакого отношения к предшествующим типам сталинизма.
Он вполне комфортный, гламурный и, можно сказать, коммерчески перспективный. А потому и столь популярный в определенной среде.
Нынешний вальяжный сталинист — это, как ни парадоксально, непосредственный продукт той самой свободы тех самых 90-х годов, которую он так боится и так ненавидит.
Воспроизводимую в каждом поколении мантру «без Сталина мы не выиграли бы войну» мне приходилось слышать и в юные годы. Но тогда она звучала несколько приглушенно и не слишком уверенно, потому что было не только живо, но и социально активно поколение настоящих фронтовиков, многие из которых на собственном кровавом опыте знали, как Сталин выигрывал войну, особенно в ее первые пару лет. И не менее твердо знали они, без кого Сталин не выиграл бы эту войну.
Сейчас никого фактически не осталось. А потому — все позволено. Дорога любому, самому зловредному и саморазрушительному мифу открыта. Гуляй, ребята.
Я уже писал однажды о том, что в каждом поколении живет туманное представление о «золотом веке». И что этот век не тот, что «вчера», а тот, что «позавчера».
Эти представления передаются не от отца к сыну, а скорее — от деда к внуку. Не оттуда ли пресловутые «деду за победу», а также «можем повторить»?
Европейские и американские молодежные движения конца 60-х годов были интеллектуальным и моральным бунтом против поколения родителей. Это же было и у нас. Наши родители выросли при Сталине. Они, конечно же, во всем виноваты. Сталин, его эпоха, стиль этой эпохи были не просто архаичны, старомодны, да и вообще бесчеловечны. Они были преступны.
Та интеллектуальная пустота, что образовывалась в процессе этого бунта, требовала восполнения. Потому что любая современность неизбежно ищет нравственной и стилистической опоры в истории. Если эпоха отцов нами отвергается, значит обратимся к «дедам».
Так поэты и художники моего поколения и моего круга, темпераментно отвергая авторитетную эстетику поколения своих родителей, заражались эстетикой и поэтикой дедушек и бабушек, то есть Серебряным веком и двадцатыми годами.
Так мы очень любили общаться со старорежимными московскими старушками «из бывших», жадно расспрашивая их о баснословных и бесконечно привлекательных для нас днях их молодости.
И нам казалось тогда, что мы «можем повторить» — повторить русский авангард, повторить «бродячую собаку», повторить все, что так завораживало нас.
В каком-то нашем возрасте «отцы» становятся вдруг чудовищно старомодными. А модными начинают восприниматься как раз дедушки и бабушки
И в поисках этой моды, в поисках того, с чем и с кем ты испытываешь стремление отождествиться, разные люди ищут разное.
Одни просят: «Вспомни, дед, как ты студентом бегал на спектакли Мейерхольда». «Расскажи, бабушка, как ты училась в Институте благородных девиц. Как за тобой ухаживал Игорь Северянин». Интересно же! Настоящая жизнь! Не то, что родители — советские приспособленцы, конформисты и дидактичные зануды.
Другие просят: «Расскажи, бабушка, как ты участвовала в раскулачивании». «Вспомни, дедушка, как ты в первый раз расстрелял врага народа». Интересно же! Настоящая жизнь! Не то, что родители со своими диссидентскими разговорами, байдарками и мандельштамами.
Дети какого-нибудь сталинского наркома, того, например, который обнимался с Риббентропом и ручкался с фюрером, того, чьим именем был назван не только один из самых позорных исторических документов прошедшего века, но и всемирно известный коктейль, вряд ли могли быть сталинистами, по крайней мере публичными.
А вот внук — пожалуйста! Спасибо, короче, деду! Можем повторить, если что ...
Лев Рубинштейн
