В конце августа сорок шестого года спала жара, прохладнее стали вечера, чаще гремели грозы. Из-за сильной засухи в Украине с каждым днем дорожали продукты. На улицах и базаре всё чаще встречались истощенные, в лохмотья одетые старики, безногие на деревянных тележках инвалиды, которые просили милостыню, куска хлеба. Весной родители на пустыре, выделенном для рабочих, посадили картошку, и каждое воскресенье отец с лопатой, тяпкой и ведром, привязанными к раме и багажнику велосипеда, ездил поливать и окучивать четыре сотки нашего «второго хлеба». Но в конце лета по городу пошли слухи, что на огородах по вечерам «непрошеные гости», копают картошку. Нужно было срочно спасать наш урожай. После перенесенной мамой операции отец на огород её с собой не приглашал, а в помощники взял меня.

Ранним воскресным утром мы в кепках с двумя лопатами и свернутыми мешками выехали за картошкой на велосипеде. Отец - в седле, а я - сзади на багажнике. Минут через тридцать по пыльной улице Фрунзе доехали до пустыря, где квадраты сотен огородных участков были отделены друг от друга рельсами, кольями, ветками, спинками и сетками искореженных бомбежками кроватей.

Найдя наш огород, отец сразу начал копать картошку, а я отделять клубни от пожелтевшей ботвы, очищать от земли и бросать в мешок. Отец без устали выкапывал полосу за полосой. Вначале я старался от него не отставать. На каждый куст приходилось по десятку небольших клубней. Солнце припекало все сильнее. Без привычки к такой работе я основательно вспотел, и через полчаса уже не мог разогнуть спины... Хорошо, что мы были в кепках: без них можно было получить солнечный удар. Когда первый мешок был полон, сделали перерыв. Ломтики черного хлеба, посыпанные сахарным песком, запили чаем из термоса. И снова за работу. Хотя я заметно отставал от отца, боковым зрением любовался им, и это придавало мне силы. Преодолевая боль в спине, я продолжал очищать клубни и бросать их в мешок. Выкопав все грядки, отец пришел мне на помощь: очистил от ботвы горку клубней, побросал их во второй мешок, а всю ботву собрал в большую кучу и сказал: «Молодец, сынок, теперь всё!» Я, обессиленный, раскинув руки, упал, на землю. Отец сел рядом. Чуть передохнув, мы погрузили первый мешок на багажник, а второй, неполный, вместе с лопатами, веревкой привязали к раме велосипеда. Пешком, ведя за руль до предела нагруженный велосипед, отец направился к дороге. Я поплелся за ним.

Когда мы вышли на улицу Фрунзе, солнце уже касалось верхушек высоких тополей. У вывески «Буфет», отец сказал: - Домой нам еще идти и идти. А ты, сынок, вижу, устал и голоден. Зайдем в буфет, чтобы там «заморить червячка»...

- Не надо. Там всё очень дорого. Идем домой: ведь мама ждет с обедом...

Но отец, оставив меня с груженным велосипедом на тротуаре, зашел в буфет. Не знаю, успел ли он там что-нибудь «перехватить», но вскоре вынес мне на тарелке открытую бутылку «ситро» со стаканом и ... моё любимое заварное пирожное. Точно такое, какое я ел когда-то до войны. Это «царское угощение», я запомнил на всю жизнь.

По дороге меня не отпускало чувство гордости за то, что отец остался доволен моей работой на огороде. Обычно за редкие успехи в школе и игру на аккордеоне меня хвалила мама, а благодарности от папы, трудно было дождаться. После его похвалы у меня «от радости в зобу дыханье сперло», и я спросил:

- Папочка, помнишь ты обещал мне купить козу...

- Зачем тебе коза? Разве мало тебе нашего кота Миртафона?

- Я ее вместе с пастухом Вовкой Положишниковым буду пасти, чистить, и у нас будет своё козье молоко. Ведь ты говорил, что козье молоко очень полезно для желудка?

Папа с удивлением глянул на меня:

- А где ты будешь козу держать? Дома?

- Пока тепло - привяжу во дворе. Там будет щипать травку. А зимой - в сарае.

- Ладно. Если так, - он подмигнул мне, - уговорил. Через неделю пойдем с тобой на базар покупать козу!

Во время обеда отец с присущим ему юмором рассказал маме, как мы потрудились на уборке картошки и что за мою ударную работу он обещал мне купить козу. Но мама категорически возразила:

- А кто будет учиться?! Коза? Через две недели школа и «музыкалка». Когда он будет учиться?

-Ничего, - поддержал меня отец, - пусть мальчик и учится, и займется делом.

Коза Машка

В следующее воскресенье папа взял меня на базар. Миновав торговые ряды с ларьками, где торговали мясом, салом и украинскими домашними колбасами, мы оказались рядом с оградой самой большой в городе Преображенской церкви. Здесь воняло навозом и продавали скот. Ржали лошади, мычали волы, коровы и блеяли козы, привязанные к крестьянским возам. Мы подошли к старичку-хозяину белой рогатой козы. Она, мотая головой, жевала капустный лист.

- Скiлько козi рокiв? - спросил старика отец. (На базаре он всегда переходил на украинский).

- Два роки. Машка ще молода.

- А молоко вона дае?

- По веснi по два глэчика (кувшина, укр.) давала, а зараз нi. Подивитесь, якэ у нэi вымя... До Жовтнэвих свят козла пiдпустэтэ, а по веснi будэ козеня та молоко… (Весной по два горшка давала, а теперь нет. Если до Октябрьских праздников подпустите козла, весной будет и козленочек, и молоко, укр.)

- Ну, как, сынок, нравится козочка? - спросил папа. Я осторожно сбоку подошел к козе, и только начал гладить её жестковатую белую шерсть, как она, прекратив жевать, повернула голову в мою сторону и выдала жалостливое «мэ-э-э».

- Нравится, - ответил я.

-А що ви, дiду, проситэ за цю худобу?

- Триста пятьдесят карбованьцiв …

- Нi, дiду. Тiлькы двicтi пятьдесят! Бiльше нэ дам, бо нэмае, - начал, как обычно на базаре, торговаться отец…

В конце концов, козу купили за триста рублей.

- Теперь ты хозяин, - сказал мне папа. - Бери козу и веди домой!

Я с трудом отвязал веревку, за которую была привязана Машка, а она, как мне показалось, удивлённо покосилась на меня и покорно (какая умная, - подумал я) пошла вслед за мной и отцом.

Трудно передать, как я был рад этому подарку. Подойдя к нашему дому, я кликнул маму через открытое окно. А когда она увидела на тротуаре меня с белой козой, хлопнула в ладоши и выразилась по-украински: «Нэ мала баба хлопоту, та купыла порося...» Вероятно, представила, какие теперь проблемы, связанные с содержанием этой козы, возникнут в нашей семье. Но мамины опасения мне казались сильно преувеличенными. Я попросил её вынести из дома тазик воды, чтобы напоить козу, а после «водопоя» повёл Машку во двор и привязал к стволу груши, чтобы пощипала там травки.

Увидев мою козу, привязанную к единственному, бережно охраняемому всем двором фруктовому дереву, вокруг неё начали собираться и выражать своё возмущение не только малыши, мои сверстники, но и взрослые. Оказывается, Машка уже успела попробовать на крепость и пожевать синеватую кору груши. Поднялся такой гвалт, даже угрозы, что мне пришлось немедленно отвязать козу и отвести в сарай.

После обеда до самого вечера на пустынном дворе разрушенного немцами городского Дома пионеров я рвал и бросал в кошелку траву: заготавливал корм для Машки, которая в сарае без устали жалобно блеяла.

«Наверное, скучала по прежнему хозяину и селу», - думал я. Ночью не мог заснуть, выбегал к сараю, прислушивался: бедная Машка блеяла всю ночь.

Продолжение следует