(Продолжение. Начало в предыдущих выпусках)

Приехав из Киева, я планировал остальную часть каникул провести с друзьями: днями позагорать, покупаться на Ворскле, а вечерами погулять в парках. Но не получилось. На следующий день ко мне зашёл девятиклассник Миша Гервольский. Он сказал, что его отец - пианист срочно хочет встретиться со мной. Его отца, Моисея Зиновьевича Гервольского, знал весь город. До войны, когда в кинотеатрах демонстрировались немые фильмы, он работал тапером: своей игрой сопровождал кадры на экране. А теперь «халтурил» в детсадах, пионерлагерях и домах отдыха. Отказать в просьбе взрослого человека было не в моих правилах.

Вечером я отправился к Гервольским. Постучал в их дверь. Никто не отвечал. Но из комнаты доносилась музыка. Я отворил дверь и вошел. Не замечая меня, на рояле что-то легкое наигрывал высокий, худой, седой еврей с крючковатым носом. Лишь когда я покрепче хлопнул дверью, он оглянулся, встал, подошел ко мне и, извинившись за беспорядок в комнате, подал руку. Мы познакомились. Моисей Зиновьевич убрал со стола грязную посуду с остатками обеда, пригласил сесть и начал вводить меня в курс дела:

- С весны я играю в доме отдыха «Горбаневка». Это в шести километрах от города. А на природу пианино ведь не перетащишь –  из радиоузла приходится пользоваться микрофоном. Но нашему директору нравиться только «живая» музыка…

- Извините, а для чего это вы мне рассказываете? - в недоумении спросил я.

- От Миши я узнал, что ты, парень, неплохо играешь на аккордеоне. До конца смены осталось несколько дней. Я поговорю с директором, чтобы эти дни ты отыграл вместо меня. Трехразовое питание и жилье за счёт дома отдыха... Если понравится, играй там до конца каникул. Выручай, дружок!

 Моисей Зиновьевич положил ладонь на моё плечо и умоляюще глянул на меня. Я, растерявшись от такого неожиданного предложения, ответил:

- Посоветуюсь с родителями… И вышел.

Дома об этом предложении рассказал маме и папе. Мама категорически возражала: не хотела летом разлучаться со мной. Но  папа, подумав, сказал:

- Поезжай, сынок.  Горбаневка – это лес, природа - намного лучше, чем до конца лета торчать в городе. Там будешь «на полном пансионе». Но не забывай, что туда едешь работать…

Утром в двери постучал Моисей Зиновьевич. Я натянул на плечи ремни зачехленного 80-басового немецкого аккордеона «Hess», и мы,  в сопровождении беспокойной мамы, которая несла мой небольшой фибровый чемоданчик, дошли до базарной площади. Там, на стоянке пригородных автобусов, мама пожелала мне удачи и направилась за покупками к торговым рядам.

Когда мы вошли в автобус, водитель, продававший билеты, как старого знакомого поприветствовал Моисея Зиновьевича. А он, показав на меня, выпалил: «Этот мальчик так играет, что отдыхающие из твоей Горбаневки уезжать не захотят». Пассажиры с уважением осмотрели на меня. Поехали....

Минут через тридцать автобус с дороги завернул в лес и остановился у ворот дома отдыха. Оставив аккордеон в приемном отделении, мы пошли к директору Криворучко. Его секретарша сказала, что директор в столовой на завтраке. Спустились во двор. Вход в деревянное здание столовой украшала гипсовая скульптура Ленина с протянутой рукой. В обеденном зале директор обходил ряды столов и о чём-то спрашивал отдыхающих. Мы ждали, когда Криворучко завершит обход. Увидев нас, директор со злостью закричал: «А що тут у идальни (столовая, укр) роблять постороннi?» По выражению его лица было видно, что отдыхающие завтраком были недовольны. Моисей Зиновьевич, показав на меня, объяснил:

- Сидор Петрович, этот молодой аккордеонист будет играть вместо меня...

 Криворучко, с недоверием глянув на меня, бросил:

- Добрэ! Щоб грав вранци на физзарядци, вдэнь пидыгрував нашим спивакам – таньцорам, та кожен вечiр, крiм субботы та понэдiлка, грав на танцях.

Затем директор вызвал заведующую столовой и наказал ей, чтобы кормила меня тем, что останется после отдыхающих. А Моисея Зиновьевича попросил отвести меня на склад и передать сестре-хозяйке, чтоб выдала чистое белье и указала хату, где я буду жить. Затем улыбнулся, вновь с головы до ног оглядел меня и добавил:

- Оцэ всэ, що я можу дати тобi, хлопчику. Працюй та вiдпочивай! Е питання?

Хотя я знал, что оплачиваемая должность музыкального работника имеется в штате каждого дома отдыха и пионерского лагеря, но из-за врожденной застенчивости вопросов к «великодушному» директору у меня не было.

Моисей Зиновьевич привёл меня на склад и передал толстенной  cестре-хозяйке распоряжение директора. Она, с презрением посмотрев на меня, потребовала паспорт. Я сказал, что паспорт оставил дома, но у меня с собой комсомольский билет. Толстушка зло сплюнула и категорично заявила: «Без паспорта - белья не получишь. А свой комсомольский билет засунь себе в задницу!» Я обиделся. Не за себя, а за комсомольский билет. После знакомства с директором, а теперь и с этой стервозной бабой я понял, в какое культурное заведение попал… Хотелось забрать аккордеон и без оглядки бежать отсюда на автобус. Но Моисей Зиновьевич сказал сестре-хозяйке:

- Запишите бельё этого молодого музыканта на мой паспорт. Я за него ручаюсь.

- Тогда другое дело,- и грубая толстуха, спросив мою фамилию, чернильным карандашом записала в школьную тетрадку и со злостью бросила мне две стиранных простыни, наволочку и байковое солдатское одеяло.

- Остальное, - буркнула она, - даст Щербаниха.

С территории дома отдыха мы вышли на безлюдную сельскую улицу с   хатами-«мазанками», покрытыми соломенными «стрихами». Моисей Зиновьевич, объснив, что Дом отдыха имеет свой спальный корпус, но он маловат, поэтому дирекция в селе снимает у хозяев хаты для проживание отдыхающих, повел меня к Щербанихе.

Маленькая, сгорбленная крестьянка Щербаниха встретила нас доброжелательно:

- Заходьтэ, будь ласка, до хаты! Моисей Зиновьевич представил меня, а сам убежал на автобус.

Я вошел в чистую и прохладную украинскую хату. На глиняном полу лежали свежескошенные пахучие травы. Буйная листва тополей в округе и оконные занавески защищали хату от солнечных лучей. В первой комнате, где жила хозяйка, стоял дубовый стол со стульями, справа - печь («груба»), в углу висела икона, убранная вышитым «рушнычком», а напротив – кровать хозяйки. В другой комнате - две кровати. Под одной, покрытой одеялом, валялся чей-то чемодан, а вторая, с матрацем и подушкой, набитыми соломой, ждала меня. Из мебели - одна тумбочка и две табуретки. Я застелил простынями матрац, натянул наволочку на подушку, сверху набросил одеяло. Постель для ночлега была готова. Всё, необходимое для личного туалета,  из чемодана выложил на свободную полку тумбочки и вышел из хаты. Пошёл знакомиться с территорией дома отдыха. На одном столе пожилые мужики «забивали козла» в домино, на другом - мужчины с женщинами «резались» в карты. Молодые парочки, смеясь, в обнимку удалялись в глубину леса. Одна из дорожек довела меня до домика с надписью «Баня». Вода из прозрачного  ручья по канаве поступала в баню. Ни реки, ни озера поблизости не было.

Из приемного отделения забрал аккордеон и принёс в хату.  Проиграв свой обычный репертуар из популярных советских, фронтовых, украинских и русских народных песен и плясок, которые бы понравились отдыхающим, я успокоился.

Удары гонга приглашали на обед. Но ко мне, проголодавшемуся, этот сигнал, к сожалению, не относился: примерно только через час я мог отправиться обедать. Пришлось продолжить репетицию. Минут через тридцать пришёл мой сосед по комнате. От него разило самогоном. Познакомились. Василий, черноволосый толстяк,  сказал, что холост и работает в городе слесарем на заводе «Продмаш». Его сонные глаза выражали полное безразличие и к нашей комнате, и ко мне, и к моему аккордеону. И он тут же, в ботинках, со словами, «после обеда, чтоб завязались соцнакопления, положено кимарнуть», плюхнулся на свою кровать и моментально захрапел.

Продолжение следует