Татьяна Толстая вновь приехала в Америку и вновь посетила Бруклинскую публичную библиотеку, где выступала уже не раз. Прошлое выступление, говорят, совпало с началом урагана Сэнди. Мне, как и многим тогда, было не до встречи с писателями. Сейчас же состоялся вполне спокойный разговор о литературе, который Т. Толстая вела не одна, а в сообществе с мефистофелеподобным Александром Генисом. Сама Т. Толстая тоже выглядела в меру демонически: черные волосы, черные сапоги и черное платье, на котором, смягчая облик литератора, белело стилизованное изображение головы человека, похожего на Давида работы Микеланджело. Если вам показалось, что я пишу немного зло, вы не ошиблись; видимо, подзаразилась от Татьяны Никитичны, прочитав ее новую книгу «Легкие миры» (Москва: АСТ, 2014). Улыбчиво-лукавый Генис удачно контрастировал с тяжеловесной собеседницей. Я имею в виду не столько внешность, сколько манеру общения: резкую, безрадостную, пусть даже улыбки и проглядывали иногда на челе писательницы. Да она и не скрывает свой непростой характер. Так и сказала «Я человек отдельный, я человек надменный» в беседе с Иваном Давыдовым (интервью из той же книги). Если после чтения Петрушевской, по словам Т. Толстой, не остается никаких надежд, то после чтения Т. Толстой – никаких иллюзий.
Но вернемся к нашей встрече. «25 лет назад, – бодро начал Генис, – пала берлинская стена. А 30 лет назад вышел рассказ «Соня»». Как считает Генис, сие событие ознаменовало явление новой литературы народу. Татьяна Толстая, по мнению критика, «сшила серебряный век с нашим веком». Тут не могу не вклиниться в поток комплиментов, более уместных во время застолья. Безусловно, Т.Толстой и А. Генису было не впервой беседовать, чего они и не скрывали, но все же есть предел даже для самой безудержной лести. Так-таки серебряный век и, раз тебе, Татьяна Толстая, к нему пристегнутая. Рассказ «Соня» и в самом деле замечательный. Я его перечитала. Щемящий, печальный, удивительный рассказ. Настоящая литература, нечего и говорить. Но только не надо представлять дело так, как будто этот рассказ совершил переворот в литературе. Мало кто способен совершать перевороты. Сказано же было: Пруст, Джойс и Кафка. А остальным слабо.
Еще один комплимент Александра Гениса: «Таким бы был русский человек, если бы не было революции». И тут не могу с ним согласиться. У Татьяны Толстой и воспитание прекрасное, и талант, и родословная (кто еще может похвастаться, что один дедушка – А.Н. Толстой, тот самый автор «Петра Первого», а другой – М. Л. Лозинский?) Но, если б не было революции, мы бы не услыхали матерков в ее письменной речи, да и устная могла бы быть помягче, что греха таить. Если б не было революции, возможно, не было бы и этой горечи и боли за Россию, и отсутствие иллюзий по поводу народа. Как пишет она сама: «Я народ не идеализирую. Я его люблю черненьким». Так что Генис, перехваливая Толстую, оказывает ей медвежью услугу. Читаем на суперобложке книги: «Сливаясь и расходясь с автором, рассказчица плетет кружевные истории своей жизни, в том числе – про любовь, как Бунин». Ну при чем здесь Бунин? Как будто никто не писал о любви, кроме него, право. Превзошел Гениса Иван Давыдов, назвавший Т. Толстую «живым классиком». Это высказывание приводится в конце книги (на суперобложке места не хватило). Но на лесть покупаются даже те, кто ни на что не покупается. Что адекватно человеческой природе.
Основная часть встречи протекла в рассуждениях о филологии: о новообразованиях типа «ботаник» и «шнурки в стакане», и об уменьшительных суффиксах русского языка. Дескать, как много в них смысла, и как невозможно перевести на английский «селедочки», «огурчиков», «сучара», пардон. Т. Толстая, по ее словам, не пурист (а то мы б не догадались!). Иное вульгарное слово в необходимом месте может заблестеть, как алмаз. Трудно не согласиться, но еще труднее не заметить, что этих алмазов у Толстой что-то рассыпано немерено щедрою рукой, («не счесть алмазов пламенных в лабазах каменных»), и в слове на букву «б» у нее то «т», то «д» в середине. Отчего это? Интересно было слушать и о том, как ей пишется, или, казенно выражаясь, о творческом процессе. Что ты не знаешь, о чем ты напишешь. Что смыслы возникают, как силуэт человека-невидимки, когда его обрызгали грязью из-под колес и облили дождем.
У нее особая острота зрения. Такая здоровая злость на идиотизм, которого много вокруг, куда ни глянь. Но люди в основном его не замечают, привыкли. Иногда ее стиль напоминает Жванецкого и Шендеровича по хлесткости, афористичности. Иногда она проговаривает вслух то, что просто, казалось, лежит на поверхности, но вот не было сформулировано. Со мной срезонировали ее слова: «Изобразительное искусство потеряло свой язык» (это о том, куда завел процесс разрушения с его пресловутым «Черным (чертовым) квадратом»). Или «Демократия – страшная вещь. У всех появился голос». Или о том, как ей не нравится звучание собственного голоса. Как и всем нам.
«Пока я здесь, мне есть что сказать» – некогда декларировала Толстая Генису, и в это веришь. Бог и вправду поцеловал ее в темечко. Читаешь ее прозу – и смешно, и грустно, и восторг, в общем, настоящая литература. Все же Толстая - не Жванецкий и не Шендерович. У нее есть настоящая лирическая нота, трепетная и неподдельная. В нее абсолютно веришь. Когда она пишет о самом дорогом: об отце, матери, доме, о любви (как Толстая, а не Бунин). Вот как заканчивается ее коротенький рассказик об умершем человеке. «Там такой незастроенный, огороженный участок, и на нем дерево в белом цвету, в темноте не разберу какое. И посреди этой городской вони, и опасных подвыпивших мужиков, и ментов по соседству, и всей этой бессмыслицы и безнадеги зачем-то на дереве расселись соловьи и поют. Совсем с ума, наверно, посходили. Совсем». Т. Толстая великолепно умеет поставить точку в конце рассказа. Последние строки – ударные. Ей это дано, как хорошему поэту. А «Легкие миры» – это метафора, как вы могли бы догадаться. Нечто необъяснимое, то, чего нет на самом деле.
Спросила публика ее о Дине Рубиной. Тут, боюсь, героиня моего рассказа слукавила. Она, дескать, сейчас никого не читает, так как ей зрение не позволяет: все расплывается, и читать она может только крупными буквами с экрана компьютера. Я бы пожалела страдалицу, но при мне она довольно бодро прочла записки, поданные из зала... «А как Вы относитесь к Быкову? А к Акунину?» Тут уж Генис рассердился, хотя виду не подал, но заметил, что, мол, пришел к Вам писатель, а Вы ее расспрашиваете о других. Зачем?
Я, признаться, грешным делом собиралась уколоть Т.Толстую за антиамериканизм. Примеров пруд пруди. В Америке «цветы не пахнут, овощи не имеют вкуса». Бедные мы бедные, что мы здесь едим, что обоняем? Прочитав «Легкие миры», убедилась, что некто и по другую сторону океана может упрекнуть ее за антироссийские сантименты, и анти- еще какие угодно. Таков ее взгляд, диапазон – от лирика до сатирика. Словно бы открещиваясь от всех подобных обвинений, Т. Толстая написала: «Я, в общем, к Америке хорошо отношусь, нынешний антиамериканизм, как и все националистические фобии, мне претит. Баланс хорошего и дурного в Америке очень приличный, а если президент болван, так скоро другого выберут. Но жить там я не хочу, я хочу жить тут. Здесь совсем не лучше. Просто там чужое, а тут свое».
Сказала, как отрезала. Вопросы есть?
