Минобрнауки выпустило приказ, вводящий совершенно опереточные правила общения российских ученых с иностранцами — со сдачами мобильников, сканами паспортов, предупреждениями за пять дней, хождением на встречи только вдвоем (чтобы было кого потом на очную ставку в компетентные органы привести) и прочими мерами чрезвычайной предосторожности.
Реализация этих новых, да и уже существующих ограничений приведет к тому, что наша наука станет абсолютно суверенной, безукоризненно изолированной, дистиллированно импортозамещенной.
Вероятно, в скором времени науку в России будут развивать постом и молитвой, а небольшие очаги научно-технической (чтобы не сказать – гиперзвуковой) мысли будут теплиться в секретных организациях, живущих по законам сталинских шарашек в ожидании информации о достижениях Запада от наших шпионов.
Кстати, о шпионах. Научно-промышленный шпионаж никто не отменял, отметил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков, комментируя приказ министерства, явно инициированный не самим ведомством, а кураторами всего того, что еще имеет смелость двигаться в России — органами государственной безопасности. Однако научно-промышленный шпионаж для западных держав имеет смысл лишь тогда, когда есть за чем шпионить.
Сейчас не индустриальная эра, а, прямо скажем, постиндустриальная. Понятие «национальная наука» становится абсурдным — научное знание может быть только интернациональным, иначе в современных обстоятельствах оно не имеет шанса развиваться.
Российские (по происхождению) ученые добиваются выдающихся успехов, но для этого им, как правило, нужно отбыть за пределы Родины.
Например, Андрей Гейм и Константин Новоселов, лауреаты Нобелевской премии по физике, имеют титулы сэра и рыцаря-бакалавра, но, понятно, что получены они не от российских властей, озабоченных научно-промышленным шпионажем. У Елизаветы II нет такой обсессии: возможно, Виктор Кудрявцев из ЦНИИМАШа, будь он ориентирован на работу на Западе, давно бы в свои 75 лет уже был сэром, а не заключенным под надзором недремлющего ФСБ.
Лучше быть рыцарем королевы, чем жертвой рыцарей плаща и кинжала.
В России развитие экономики и науки обратно пропорционально ускоренному росту пойманных шпионов и изменников Родины, распространению шпиономании, антизападной истерии, милитаризации и культу секретности. Мы, возможно, и осуществляем «прорыв», но не в будущее, а в прошлое – в психологию осажденной шарашки.
У нас существует искаженное представление о том, что в сталинское время ученые были в большом почете. Это была эпоха лысенковщины и лженауки. Да, ученых, нужных для разработки оружия, вытаскивали из тюрем – но только потому, что они нужны были для секретных проектов. Как, собственно, и их организаторов. Классической стала история ареста Бориса Ванникова 7 июня 1941 года и возвращения его в строй 20 июля 1941-го с немедленным назначением наркомом боеприпасов, а затем начальником I главного управления при Совете министров, отвечавшего за создание ядерного оружия. Юлий Харитон отстаивал перед Берией Льва Альтшулера, открыто на комиссии по проверке кадров критиковавшего Лысенко: «цветок душистых прерий» Лаврентий Палыч Берия при всей своей жестокости был очень прагматичен и задал лишь один вопрос: «Он вам очень нужен?»
Правильная постановка вопроса! «Он мне очень нужен», — используя именно такую логику в 1939-м Петр Капица вытащил из тюрьмы Льва Ландау. (Дау обвиняли в том, что он немецкий шпион; Лев Давидович сильно обескуражил следователя следующим контрдоводом: «Мне нравятся девушки арийского типа, а немцы запрещают евреям любить арийских девушек».)
Сталину очень нужна была бомба. И только поэтому в тогдашнем СССР единственными непараноидальными или неискусственными были отрасли знания, необходимые для создания оружия. Там шарлатанство не проходило — бомба могла или быть, или не быть.
С помощью Лысенко или диалектического материализма, будучи вооруженными вымышленными доводами или цитатой из Сталина, оружие не создашь.
В начале 1990-х я брал интервью у академика Виталия Гольданского, и Виталий Иосифович сформулировал лабораторно-точную мысль: «Взрыв атомной бомбы в 1949 году спас советскую физику». Лаврентий Палыч, бросающийся обнимать Юлия Харитона после первого удачного взрыва – сильное зрелище. Но иначе, в случае провала проекта, рассказывал Гольданский, «разгром ведущих ученых-физиков был бы неизбежен».
В наше время паранойи не меньше. Только некому позвонить на самый верх и сказать: «Он мне нужен». Сдать товарища, написать на него донос, доложить о готовности к отчислению студентов, поучаствовавших в митингах – это для наших организаторов науки и образования плевое дело. А развивать науку, воспитывать и сберегать кадры, бороться за них – на это не хватает масштаба. Масштаба Капицы, Харитона, Зельдовича, Сахарова.
Советская власть, прагматически заинтересованная в своем выживании, предоставляла секретным ученым «золотые клетки», нынешняя – клетки в залах судебных заседаний.
Именно по причине масштаба личностей и смелости (поди заступись за коллегу перед Берией или Сталиным – это вам не перед нынешним начальством отчитываться, которое уж точно не расстреляет, в лучшем случае попросит «куратора проекта» попутно не «торговать землей») советские «твердые» науки переживали расцвет в более свободные и вегетарианские времена – в 1960-е. Наука стала модной – сегодня это в принципе невозможно, когда у хорошего ученого два выхода: уехать и заниматься тем, чем хочется, в условиях западного академического мира или остаться здесь, работать, как в баснословные времена, на оборонку в полузакрытых «ящиках» и сесть за передачу не пойми каких «секретов» западным супостатам.
Ну, или бросить эти глупости и трудиться в коммерческом секторе, где физико-математические мозги встречают с распростертыми объятиями, только наука при этом теряет ценные кадры (сколько «физтехов» в бизнесе – не сосчитать!). А в сегодняшних «суверенных» обстоятельствах эти кадры — на вес золотовалютных резервов.
Путь, прокладываемый триадой «суверенитет-безопасность-секретность» — это не просто путь в никуда, в пещеру. То, что произошло с Минобрнауки – это не просто рядовой «косяк», связанный с попыткой вывести себя из-под удара спецслужб и найти с ними компромисс, причем в противоречии с заявленными тем же самым государством целями (университеты в престижных рейтингах, иностранные ученые на российских кафедрах и в российских лабораториях, индекс Хирша, переходящий, правда, в «цитатобесие», и прочие измерители достижений в науке). Это отражение тренда, внутри которого – длящийся разгром Академии наук, политизация и профанация гуманитарного знания, преследование директора ИНИОНа Юрия Пивоварова, посадки людей уровня Виктора Кудрявцева, ограничения для ученых в общении с иностранцами, в частности, в отношении поездок за границу, которые уже существовали и до этого нового приказа.
Фобии в отношении Запада не игрушки, они разрушительны. Мы гордимся первопечатней Ивана Федорова, памятник которому стоит в Москве, но ведь сам он был белорус и принес на нашу землю «западную заразу» – печатную книгу.
В 1565 году печатный станок Ивана Федорова был разрушен разъяренной толпой, наэлектризованной тогдашним «телевизором» — слухами о вреде книг. Сами же печатники бежали во вражескую Литву. В XVII веке в Москву прибыл с просвещенческими целями голландский врач. Среди прочего он привез с собой флейту и скелет. Европейский доктор еле ноги унес от толпы, которая решила, что с помощью этих инструментов он будет поднимать мертвых из могил.
Идеологический отдел тысячелетней русской власти – церковь – всегда боролась с ересью «латинянства», сегодня процесс продолжается в совершенно средневековых формах и со средневековым вокабуляром. Рассматривая все иностранное как источник бед, шпионажа и прочего либерализма, включая чуждые нам (хотя и закрепленные в Конституции) права человека и гражданина, есть шанс дойти до состояния темных веков.
Можно и в XXI веке утверждать, делая страшные глаза на посуровевшем лице, что у России два союзника – армия и флот. Но тогда следует помнить, что научные открытия и технологические инновации не размножаются в неволе. Помнить и о том, что на нуждах армии и флота надорвался Советский Союз. И даже мощнейшая советская физическая школа в закрытые сталинские времена достигла быстрого успеха с атомной бомбой во многом благодаря Клаусу Фуксу, который, пока не сел, передавал ценнейшие данные об американском ядерном проекте. Дальнейшие успехи советской физики были вполне самостоятельными, но и эпоха была другая – хрущевская.
О взаимопроникновении научного знания свидетельствует тот факт, что именно в 1960-е издавалась в огромных масштабах переводная, прежде всего, популярная литература по естественным и точным наукам. Что способствовало формированию культа науки, а не культа секретности.
Государство должно и может давать импульс развитию науки. Но сама наука не может быть государствозависимой и государствоцентричной.
Когда государства слишком много во всех сферах, оно устанавливает монополии – в экономике, в политике, в духовной сфере.
То, что оно делает сейчас в лице своих ведомств – регулирующих, контролирующих, помешанных на режимности и секретности – это монополия на мозги. Спецслужбы продают угрозы – причем несуществующие, государство их покупает и, «в целях безопасности», устанавливает абсурдные ограничения. А «безопасность» и «суверенитет» оправдывают все, в том числе и деградацию, неминуемую в случае изоляции научного знания.
Охранник, забор, инструкция, бдительность соседа – на этом держалась одна большая страна, которая рухнула с такой мощью, что до сих пор пыль не осела, а в ее руинах теплится жизнь. Органам безопасности надо оправдывать свое существование, рекламировать свои незаменимость и значимость и получать под них ресурсы. Это нормальная форма существования ресурсно-распределительного государства. Но в таком государстве не растет экономика, не развивается наука и оно непривлекательно для молодых генераций, которые чувствуют, что лучше стать рыцарем и сэром к Западу от своих границ, чем сидеть в изоляторе в «Лефортово».
Андрей Колесников
