Из цикла «Информационная война. Механизм»
«Национализм не
есть пробуждение наций к самосознанию:
он изобретает нации там, где их не существует»
Э. Геллнер
«Тотальный экран» или теленарратив —универсальная машина политического маркетинга, в которой рейтинги и анализ дискурсов определяют все.
Е. И. Шейгал в ст. «Многоликий нарратив» (Политическая лингвистика. Выпуск (2) 22. Екатеринбург, 2007. С. 86-93) объясняет конструкции и типы политических нарративов, начиная с понимания термина: «В современном британском и американском политическом дискурсе термин narrative, сохраняя значение «история, повествование», приобретает целый спектр новых значений: «лозунг, концепция, идея, доктрина, объяснение, версия, миф, стереотип».
Политический нарратив — текст лозунгового типа (анонс), содержит в качестве понятийного ядра ключевые концепты актуального политического дискурса — обсуждения с бесконечным количеством участников — становясь идеологией, пропагандой и историей, мифологизируемой задним числом («борьба за независимость Палестинского народа»). Е. И. Шейгал приводит примеры политических нарративов — от личных до партийных. Наши партийные нарративы: «Россия – мировая держава, призванная положить конец диктату США», «есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России» (Володин, Валдай), а также примеры и конструкцию событийного и военного нарративов (war narrative) – «связного и непротиворечивого повествования, которое многократно циркулирует в обществе, подготавливая почву к началу военного конфликта», нарративного ожидания или «предчувствия сюжета», создающих период «созревания» для того, чтобы физически и психологически подготовить народ к войне.
В американской истории военный нарратив всегда играл «критическую роль в обеспечении общественной поддержки военных действий», в нашем случае под топиком «Защиты Родины» он озвучивается Путиным так: «Крым для русских — это как Храмовая гора для евреев, что корни России в Крыму, что Россию никто не поставит на колени, у Гитлера не получилось и у Запада не получится». России предстоит священная война против американо-европейского фашизма, Путинский «нарратив ненависти» базируется на старом стереотипе войны с ядерным Западом, не на жизнь, а на смерть, он так же сформулирован Путиным: «Мне кажется, что только у нашего народа могла родиться поговорка «На миру и смерть красна». Как это так? Смерть - это же ужас. Нет, оказывается. Что такое «на миру»? Это значит смерть за други своя, за свой народ, говоря современным языком, за Отечество. В этом и есть глубокие корни нашего патриотизма. Отсюда и массовый героизм во время военных конфликтов и войн, даже самопожертвование в мирное время. Отсюда чувство локтя, наши семейные ценности».
Неважно, что Путин из рук вон плохой актер, не вызывающий наших симпатий, он формирует нацию и отвечает на основной вопрос Б. Андерсона, поставившего целью рассмотреть понятие «нация» и предложить его рабочее определение, и показать, каким образом нации воображают себя.
Нация в трактовке Б. Андерсона выступает как новый, характерный для современного общества, способ связывать воедино, в целостном восприятии, пространство, время и человеческую солидарность.
Особенность этого соединения и заключается в том, что оно не осуществимо без воображения, опосредующего и обосновывающего коллективную связь, без унифицирующего воображения, создающего культурно целостные воображаемые сообщества, которые к тому же имеют ценностный характер. Реальность, по нему, вполне ясна: «конец эпохи национализма», который так долго пророчили, еще очень и очень далеко. Быть нацией— это по сути самая универсальная легитимная ценность в политической жизни нашего времени.
Нация — сообщество воображенное, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности. Нацию, национальность, национализм оказалось очень трудно определить, не говоря уже о том, что трудно анализировать. На фоне колоссального влияния, оказанного национализмом на современный мир, убогость благовидной теории национализма прямо-таки бросается в глаза. Хью Сетон-Уотсон, автор самого лучшего и всеобъемлющего текста о национализме в англоязычной литературе и наследник богатой традиции либеральной историографии и социальной науки, с горечью замечает: «Итак, я вынужден заключить, что никакого «научного определения» нации разработать нельзя; и вместе с тем феномен этот существовал и существует до сих пор», т.е. буквально повторяет статью Сталина 1908 г., в которой тот определяет нацию, как «мистическую сущность».
Национализм, таким образом, выступает как своего рода религия современного общества, сулящая человеку бессмертие в вечном существовании нации, к которой он себя причисляет в своем воображении. Главное в том, что нация «воображается как сообщество, поскольку независимо от фактического неравенства и эксплуатации, которые в каждой нации могут существовать, нация всегда понимается как глубокое, горизонтальное товарищество. В конечном счете, именно это братство на протяжении двух последних столетий дает многим миллионам людей возможность не столько убивать, сколько добровольно умирать за такие ограниченные продукты воображения. Эти смерти внезапно вплотную сталкивают нас с главной проблемой, которую ставит национализм, а именно: что заставляет эти сморщенные воображения недавней истории (охватывающей едва ли более двух столетий) порождать такие колоссальные жертвы?»
То, что с помощью теленарратива осуществляет Путин, укладывается в представления Э. Геллнера: «Национализм, который иногда берет ранее существовавшие культуры и превращает их в нации, иногда изобретает новые культуры и часто уничтожает старые,— это реальность, хороша она или плоха, и, в общем, реальность неизбежная». («Нация и национализм» 1991 г.)
И в самом деле, создать нацию проще, чем до бесконечности решать проблему национальной идентичности. Однако и Глеб Павловский и Михаил Ямпольский, философ и историк культуры («Кризис — «суд»?» Гефтер 24.10.2014 г) и Андрей Зорин, профессор Оксфордского университета (ст. «История — это то, где все давно умерли» БУМАГА. 26 сентября 2014 г.) предвидят крах Путинского проекта, поскольку, по едкому замечанию Зорина «История по определению — это то, что уже прошло, то, чего нет. Как мы знаем из еврейской теологии, единственное, чего не может господь бог, — это сделать бывшее не бывшим», история же есть путь, как о нем говорит Зорин: «Фундаментальный исторический нарратив последних 200 лет связан с кризисом религиозного представления о мире. Если религия предлагала каждому человеку понятную версию бессмертия, то государство и народ предлагали ему нечто другое: «Мы не знаем, что у тебя будет с душой, но зато ты отдаешь свою жизнь за свои государство и народ». И эта история есть залог «непропадаемости» твоей жизни. С этим пониманием истории особенно тесно связана такая важнейшая метафора исторического развития государства, народа или натурализованной абстракции, как путь. Мы все слышим бесконечно: какой путь у России? Должна ли идти Россия по особому пути или она должна идти по общему пути мировой цивилизации? По дороге совершенно безразлично, куда ты идешь, а путь предполагает цель: ты идешь куда-то по этому пути. В Европе есть единство, а мы от единства цивилизации совершенно уклонились. И второй текст, закрепляющий идею пути страны через то, что каждый школьник на протяжении 150 лет учил наизусть, — это птица-тройка из «Мертвых душ» Гоголя», Михаил Ямпольский мыслит так же, объясняя, что «говорить о том, что Российская империя, Советский Союз и сегодняшняя Россия — это просто бесконечный континуум (от лат. continuum — непрерывное, сплошное), является простым непониманием того, как функционирует история на самом деле», и что не санкции, а разрыв континуума — катастрофа для России согласно теории катастроф Рене Тома, — и теленарратив Путина создан с тем, чтобы его приняли за исторический, как оправдание и апологию происходящего.
