В начале 50-х годов в мужских школах больше внимания стало уделяться урокам по физкультуре («физо») и начальной военной подготовке (НВП). Их чаще всего проводили военруки - демобилизованные из армии офицеры. К нам пришел низкорослый, худощавый военрук с загорелым почти до черноты и скуластым, как у японца, лицом по фамилии Базилевич. Обычно он не говорил слова, а резко, как команды, их выкрикивал. Независимо от того, где проходил урок: в школьном дворе, классе, спортзале Детской спортивной школы, на лыжном кроссе или в стрелковом тире - Базилевич неизменно являлся в хромовых сапогах и тщательно подогнанной, но сильно полинялой военной форме майора…

Однажды весной, когда теплые солнечные лучи осушили спортивную площадку школьного двора, Базилевич перед строем расстегнул свой офицерский с бронзовой звездой на бляхе ремень, аккуратно положил его на скамью, затем гимнастерку, солдатскую нижнюю рубаху, а на неё фуражку. Представ перед нами с оголённым мускулистым торсом, он приказал всем раздеться до пояса, чтобы приступить к гимнастическим упражнениям. Тело военрука поразило нас своей белизной: оно резко контрастировало со смоляным цветом его лица. Но вопросы задавать в начале урока было бесполезно: за них Базилевич мог грубо, наверное, как на фронте солдатам, «закрыть рот». А тех, кто в строю болтал, вертелся или нарушал дисциплину на уроке, он оригинально обзывал: «Чёрт тебя делал на пьяной козе!»

Пропустив каждого через «стометровку», подтягивание на перекладине (к моему позору, я с трудом смог только раз дотянуть свой подбородок до висящей стальной блестящей трубы) и прыжки через «козла», военрук четко, по-командирски, подвел итог урока. Меня он сначала пристыдил за слабую мускулатуру, но потом похвалил за отличное время (12,5 сек), показанное на «стометровке»…

На следующем уроке Володя Савченко набрался смелости и спросил у Базилевича:

- Неужели на войне не было возможности раздеться, чтобы хоть немного загорело ваше тело?

– Представь себе, Савченко, четыре года от Москвы до венгерского озера Балатон я прошагал командиром стрелкового взвода и роты. Но и после Победы не навоевался: отправили на Восток. Из Монголии выбивали «япошек». Все было: раны, контузия, а вот времени для загара не хватало.

Несмотря на грубость фронтовика-майора, его солдатские «шуточки», а иногда и оскорбления, мы все же относились к нему с уважением. За справедливость.

В апреле мне «стукнуло» семнадцать. Через несколько дней почтальон в дверях нашего дома вручил мне повестку, за которую я расписался. Меня вызывали в городской военкомат. Такие извещения уже получили многие ребята из нашего класса. Они рассказывали, что в военкомате с ними беседовал офицер в звании капитана. Он уговаривал через год, после окончания школы, получить направление в любое военное училище страны или даже в военную академию. Затем они проходили медицинскую комиссию, и если она давала заключение «здоров», перед ними могла открыться дорога в офицеры. Но никто из тех, с кем удалось мне говорить, не выразил такого желания. Я же с детства хотел стать военным лётчиком, поэтому повестку в военкомат я воспринял как долгожданную весточку к осуществлению моей мечты.

Военкомат находился в минутах пятнадцати ходьбы от нашего дома, на улице Сенной, 14. В назначенный день и час я с трепетом вошел в парадную дверь с вывеской «Военное министерство СССР. Городской военный комиссариат». Протянув повестку через окошко стеклянной перегородки дежурному офицеру, через мгновенье услышал: «Молодец, прибыл вовремя. Некоторых «супчиков», которые отлынивают, долго ищем по городу. А ты сам пришёл». «Не хватало, чтобы разыскивали меня», - подумал я.

Дежурный вернул мне повестку и, кивнув головой направо, в сторону коридора, рявкнул: «Тебе - к начальнику 2-го отделения Макогоненко». Я постучал в указанную дверь, вошёл и за столом неожиданно увидел знакомого высокого рыжего капитана, который по вечерам захаживал к красивой вдове Воиновой, проживающей в глубине нашего двора. У соседки было две дочери: старшая Тамара и младшая Лида. Их отец погиб на войне, а мама отправила обеих в ФЗУ, в город Зиньков учиться на женских портных - «модисток». Не знаю, узнал он меня или нет, но отнесся к моему появлению вполне доброжелательно. Приняв повестку, предложил сесть и, похвалив нашу школу и военрука Базилевича за строгость, прищурив свои, прикрытые рыжими ресницами глаза, спросил:

- Хочешь поступить в военное училище??

- Да, - без раздумий ответил я.

- А в какое?

- Мечтаю быть летчиком.

- И правильно. – Капитан, видимо, довольный моим выбором, кулаком стукнул по столу. - У меня есть разнарядка в Васильковское летное училище. Это под Киевом. Заполняй анкету!

Мне и раньше на бумаге приходилось отвечать на вопросы анкет - при записи в библиотеки, вступлению в комсомол, перед получением паспорта, но эта анкета была гораздо больше, на двух листах. Фамилия, имя отчество, год рождения - это понятно. Сложнее с социальным положением: отец-рабочий, понятно. А мама кто? Была ткачихой, значит, рабочая, потом на партийной работе, народный судья, затем буфетчица, а теперь, хотя оставалась коммунисткой, домохозяйка. Спрашиваю у капитана: «Что писать?» Он, глянув на анкету, буркнул: «Чего тут думать? Пиши: «из рабочих».

Труднее всего было отвечать на вопрос: «Есть ли родственники за границей?» С тех пор как начал помнить себя, видел над кожаным диваном портрет бабушки, а из рассказов отца знал, что она с семьей папиного старшего брата, живет в Америке. Оттуда нам даже присылала посылки, фотокарточки. Но когда я стал ходить в детский сад, мама меня строго предупредила, чтобы об американских родственниках я никому никогда не говорил. Раньше родители учили меня, чтобы я никогда не врал и всегда говорил только правду. Сейчас же передо мной возникла проблема: как быть честным, если то, о чём знаешь, нельзя никому говорить. «У тебя вся жизнь впереди, - напутствовала мама. - Как будут развиваться отношения нашей страны социализма с капиталистической Америкой, мы не знаем, поэтому тебе же будет лучше, если о своей бабушке - промолчишь».

Папа, стекольщик, никогда не был членом ВКП (б) и его не тянуло ни к какой руководящей должности. Он гордился своей профессией и честно работал. Понятно, что заполнять такие анкеты никто ему не предлагал. И никакие советы по заполнению их он мне не давал. Моя же любимая и мудрая мама, верившая в коммунистические идеалы, пройдя чрез Высшую еврейскую партийную школу, партийные «чистки» и судебные процессы 30-х годов, на трагической судьбе своих друзей и товарищей и печальной личной карьере, убедилась, как далеко ленинская интернациональная теория оказалась от сталинской практики деспотизма и возрождения антисемитизма. Тревожась за моё будущее, мама часто с усталой, грустной улыбкой глядела на меня. В военкомате я вспомнил мамино наставление и написал в анкете: «За границей родственников не имею».

Продолжение следует