(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

До первого сентября оставались считаные дни. Одноклассники, собираясь и обмениваясь впечатлениями о проведенном лете, всё чаще поговаривали, куда хотели бы через два года двинуть. Окончив детскую музыкальную школу по классу аккордеона, я мог играть по нотам, но гораздо легче подбирал мелодии на слух. В школе и на шефских  самодеятельных концертах с удовольствием исполнял вальс «Голубой Дунай» Иоганна Штрауса, «Весенний вальс» Пушкова, попурри из кинофильма «Весна» И. Дунаевского. Аккомпанировал певцам Вите Охрименко и Виле Зубкову, любителю неаполитанских песен, старшекласснику Буме Маеву, соседкам - сёстрам Але и Лене Ершковым, дуэтом задушевно певшим «Однозвучно звенит колокольчик» Гумилёва и «Мой милый пастушок» из «Пиковой дамы» П.И. Чайковского, колоратурному сопрано Гале Кошер («Соловей» Алябьева)... Но я завидовал виртуозной игре на баяне «цыгана» Анатолия Михайличенко из ремесленного училища №5, как по вечерам в Солнечном парке играл на аккордеоне демобилизованный, с побитой оспой лицом Юрий Виноградов! Сравнивая их игру со своей, я сомневался, что смогу так играть, как они, а музыку сделать своей профессией. Как и прежде, меня манили литература, романтика, авиация, и я продолжал внимательно следить за политическими событиями.

В школе к нелюбимым предметам - алгебре, геометрии и тригонометрии - прибавилось черчение. Также неожиданно были введены новые предметы - логика, психология, астрономия и Конституция СССР. Но если в конце года занятия первых трёх завершались «зачетом», то отметка по Конституции, которую начал преподавать историк Зиновий Соломонович Гауберг, вводилась в Аттестат зрелости.

Курс логики и психологии интересно читал выпускник Харьковского университета Копкин. Он приходил в класс в офицерской гимнастерке со следами погон и, не тратя время на перекличку, начинал урок с неожиданных вопросов. Так на уроке по логике он спрашивал: «Как вы думаете, является ли мое слово истиной в последней инстанции? И что об этом говорил Платон?»

Лёня Суцкевер быстрее всех отыскивал в тетради слова Платона, где великий философ, ссылаясь на своего учителя  Сократа, приводил его слова: «Следуя мне, меньше думай о Сократе, а больше об истине».

Посыпались вопросы: «Можно ли считать истиной только точные науки (арифметику, алгебру, геометрию, тригонометрию, физику, химию)? А биологию и историю?»

Копкин, лукаво улыбаясь, объяснял: «На данном этапе развития нашего самого передового  советского общества эти науки в объеме средней школы преподаются как истины. А окончите 10 класс, - продолжал он, - поступите в институты, тогда эти же предметы будете изучать глубже». Я, с детства интересующийся политикой, никаких вопросов учителю не задавал, так как был убеждён, что марксизм-ленинизм - это истина, и сомнений в этом ни у кого быть не может.

Несмотря на то, что я был довольно эмоциональным подростком, один урок психологии, который проводил Копкин, заставил меня усомниться в собственных чувствах. Как-то учитель предложил классу написать сочинение на тему «Мои ощущения». Самое сильное впечатление на меня оказывала музыка. А накануне вечером по радио я слушал оперу Римского-Корсакова «Садко» с арией «Песня индийского гостя». Её так часто передавали в исполнении Ивана Семеновича Козловского и Сергея Яковлевича Лемешева, что слова арии знал наизусть: «Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном далекой Индии чудес…»  Как чувствовал, так в сочинении и написал: «Когда дома вечерами я слышу из репродуктора чарующую восточную музыку и трепетное пение, я восхищаюсь этой сказочно богатой страной и ее красивыми, сильными, счастливыми и загорелыми людьми…» Я рассчитывал,  на «пятёрку», в крайнем случае, на «четверку». Но, когда  на следующем уроке психологии, увидел свое сочинение, был страшно расстроен. На полях тетради красным карандашом Копкин написал: «Опера «Садко» - это сказка. Нельзя быть идеалистом. Индийский народ, недавно получивший независимость от английских колонизаторов, голодает, живет в нищете и разрухе… Трабский, не забывай о классовом подходе к любому историческому событию…»  Под моим сочинением стояла жирная «тройка». 

Это был первый, но не последний серьезный удар по моей эмоциональности и оторванности от реальной жизни. Его я запомнил надолго.

Накануне 70-летия «вдохновителя всех наших побед» Сталина день и ночь трубило радио и писали газеты. В кинотеатре шли новые фильмы «Клятва» и «Падение Берлина», в которых Сталин был изображен вождем Октябрьской революции, полководцем Гражданской и Отечественной войн, мудрым строителем социализма. Его юбилею посвящались новые книги и миллионы брошюр. На центральной улице появились огромные щиты и плакаты с изображением вождя. Наша школа тоже не осталась в стороне. В каждом классе готовили стенгазету, посвященную  юбилею, выявлялись певцы, танцоры, поэты и музыканты, которые должны были на утренниках и на праздничном концерте 21 декабря славить «великого вождя».

Учительница русского языка и литературы Мариам Калмановна Семятицкая, зная о моём увлечении литературой, попросила написать стихотворение о Сталине. До этого я никогда не сочинял стихов. Киевские и местные  поэты читали свои стихи на украинском, а известных русскоязычных поэтов слышал только по радио. Правда, один раз в Полтаву из Харькова приехал детский поэт Борис Котляров. В тесном зале Дома пионеров он читал свои   русские стихи для школьников. И стихи, наверное, неплохие, но меня они совершенно не тронули, так как мои тогдашние мысли были заняты темами более серьезными – политическими, международными.

Сталин для многих людей, в том числе и для меня, тогда казался бессмертным. Эту тему и захотелось в стихотворении сделать главной. С полмесяца я, «счастливый счастьем незнания» того, кем на самом деле был вождь и сколько зла он  принес стране и миллионам людей, мучился с этим стихотворением. Его ритм и стихотворный размер пришлось позаимствовать из появившихся тогда на радио «Заздравных песен». И вот я  робко показал свой «опус» Мариам Калмановне. Прочитав, она недовольно покачала седой головой: «Подражаешь Маяковскому». Но все же дала «добро». И  стихотворение «К 70-летию И.В. Сталина» с моей подписью я увидел в праздничном номере стенгазеты. Сегодня моя память сохранила из него лишь одну рифмованную строфу, составленную из газетных штампов:

Мы вождю пожелаем жить без старости - вечно

Ради дружбы, свободы для всего человечья,

Ради счастья державы, красоты и прогресса,

Чтобы не было в мире большее слова «агрессор».

Одноклассники, увидев в стенгазете, это, с позволения сказать, стихотворение, в шутку или всерьез прозвали меня «поэтом».

Школьное торжественное собрание, посвящённое  юбилею вождя, открыл наш духовой оркестр маршем «Первые шаги», в котором я, поддерживая ритм, на альте  «выдувал» «ит-ит-ит». После длинного доклада директора школы сводный хор, собранный из лучших певцов (от низкорослых первоклассников до усатых десятиклассников) пел:

«От края до края, по горным вершинам.

Где горный орел совершает полет,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ».

В этом  концерте лучшие старшеклассники выразительно читали стихи и пели дуэтом, трио и квартетом песни о Сталине. И, конечно, лучше всех и с большим чувством рослый и представительный Лёня Суцкевер прочитал стихотворение Михаила Исаковского «Слово к товарищу Сталину»:

«Спасибо Вам, что в годы испытаний

Вы помогли нам устоять в борьбе.

Мы так вам верили, товарищ Сталин,

Как, может быть, не верили себе».

А Витя Охрименко всей мощью своего баритона под мой аккордеон, скосив рот, спел песню Матвея Блантера «Летят перелетные птицы» с таким бескомпромиссным припевом: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна». Вечер завершился танцами (под радиолу) с девочками из 10-ой женской школы.