Одуванчики

- О, как хорошо слышно, - удивился он, - не скажешь, что ты в Америке. Ну, как дела? Рассказывай. Я плачУ.

- Нормально все, я тоже могу заплатить за разговор, - сказал Рабинович.

- Нормально? А чего ты тогда такой?

- Какой?

- Сумны, как моя теща говорит.

- Я нормальный, - сказал Рабинович и прокашлялся.

- Ну, да, как будто я тебя не знаю. Все у тебя в порядке?

- Все у ме-ня в по-ряд-ке, - сказал по слогам Рабинович.

- Все у тебя в Америке есть, может, чего-то не хватает, может прислать чего?

- Не хватает, - ответил Рабинович эхолалически.

- Чего тебе не хватает?

- Помнишь на нашей улице, по краям, такие одуванчики росли... Ты мне лучше скажи, как там наш дом? - спросил Рабинович.

- Разломали весь ваш дом. Новый хозяин еще кусок двора у соседа прикупил и построил дворец. Такой уродливый…. Огромные окна без рам от потолка до пола, как витрина в гастрономе, люстра - мне кажется, ее украли в оперном театре, винтовая лестница, я так и не научился по ней ходить, биллиардная, парная с джакузи. В общем, от вашей хатки на сельхозпоселке ничего не осталось. Только одна стена, от той комнаты, которая называлась «детская». Архитектор, который проектировал новый дом, он вас знал и ваш дом знал, пошутил: «стена детского плача». Я пару раз был внутри, ничего старого не осталось, ни кухни, ни детской, ни родительской спальни, только когда в окно посмотришь, то по соседским заборам понимаешь, где находишься. Кур нет, собаки нет. Из всех деревьев только одна груша.

- Ну а как все вообще? - пытаясь освоиться с мыслью, что дома, по которому он так тосковал все годы, по которому бродил во сне и встречался с живыми и давно уже умершими, больше нет.

- Наташа, помнишь эту девушку, на Орнеллу Мути похожую, Сашину любовь? - умерла. Скажи Саше. Продержалась год после того, как вы уехали. Саша ведь ей ничего определенного не обещал. Сказал только: станем на ноги, я заберу тебя. Год ожидания для молодой красивой женщины - замного будет. Короче, спустя время стала она везде появляться с одним фраером. Бабки, видно, у чувака были, тачка, хата своя. Они вместе в Польшу ездили. Милая пара такая, симпатичная. Я Саше по телефону сообщил, но он сказал, что не до этого сейчас. Вы тогда только такси купили, нужно было с банком рассчитываться. А чувак ее наркоманом оказался. В Минске уже к этому времени много появилось этого говна. На иглу сел и ее подсадил. Наташа оказалась к этому психологически готова, очень быстро в тему въехала, и покатилось. Опережая всех. Чувак ее кинул, когда понял, что ней творится. В девяностом году летом ее нашли где-то на Козлова в старом доме, который еще пленные немцы строили. Она с двумя наркоманшами в подвале ширялась и ей вдруг стало плохо. Эти две твари, что с ней были, кинули ее и убежали. Наташка умерла и пролежала неделю, пока ее случайно не обнаружили. Короче, хоронили Орнеллу Мути в закрытом гробу.

- А как там моя собака?

В Минске у Рабиновича остался уже немолодой, но еще крепкий и очень красивый пес по кличке Фил – восточноевропейская овчарка. Он не мог расстаться с собакой до последнего дня, тянул, и только перед отъездом спохватился, что пес не устроен. Отдал овчарку в спешке в случайные руки. Приехали какие-то мужики из Смолевич на красном «Москвиче» и забрали. Пес не давался им, и Рабинович посадил собаку в машину. Когда они поехали, он увидел, как Фил заметался в салоне и смолевичские довольно грубо старались его удержать...

- Нет больше твоей собаки, - сказал он. Могу тебе рассказать, но ты расстроишься.

- Рассказывай.

- Короче, в первую же ночь, как только они его привезли, посадили в вольер, он выгрыз и выломал лапами стенку и убежал. Неделю шел из Смолевич, непонятно что ел, пришел к старому пустому дому и лег. Стал вас ждать. Эти догадались, где он, приехали, ловили во дворе петлей и опять увезли. Посадили на цепь в ошейнике. Представляешь, он же на цепи никогда в жизни не сидел. Он даже поводка толком не знал. Пес сам снялся с ошейника, не знаю - как, и убежал. Как будто что-то с ним случилось. Он же был всегда ласковый. У вас дом был полон людей, он вел себя со всеми по-дружески, на равных, ни разу никого не укусил. А здесь вдруг стал кидаться: он при доме и охраняет, пока хозяева не вернутся.

Пришел ваш сосед и сказал, что пес лежит во дворе уже третий день, что он бросал ему хлеба и просунул под забором миску с водой, но с собакой нужно что-то делать, потому что он не подпускает к дому рабочих. Я позвонил смолевичским.

В тот день я на работе был. Приехал один, попытался надеть на собаку ошейник, пес кинулся и укусил. Тогда он пошел в машину, взял ружье, застрелил собаку, бросил там же во дворе и уехал.

Я похоронил Фила под грушей.

- А рябина, помнишь рябину перед домом? - Рабинович пытался уйти от воспоминаний.

- Рябину напротив вашего дома спилили, она мешала новому хозяину в гараж заезжать. Улицу заасфальтировали, так что нет больше твоих одуванчиков.

Бутерброд с колбасой

Бутерброд с колбасой, который выскочил из рук, Федя подхватил, мгновенно проглотил и посмотрел на меня вопросительно.

- Федя, в чем дело, ты что – голодный? – спросил я.

- Отнюдь, - сказал Федя.

- Тогда в чем дело, почему ты сожрал этот предназначенный вовсе не тебе бутерброд?

- Папаша, - сказал Федор обиженно, - почему нас, французских бульдогов, Вы всегда подозреваете в дурных мотивах?

- Тогда объясни мне, почему ты это сделал, какие у тебя были мотивы?

- А что мне было, на него смотреть?

- Федя, не уклоняйся от вопроса.

- Чтобы не дать ему так низко пасть, - сказал Федя.

- Пусть бы упал.

- На пол, колбасой вниз?

- Пусть бы и вниз.

- А знаете ли Вы, что это дурная примета, если бутерброд падает колбасой вниз.

- А если колбасой вверх?

- Не было такого случая.

- Не было случая, чтобы бутерброд упал колбасой вверх?

- В моей жизни еще не было случая, чтобы бутерброд упал на пол, - сказал французский бульдог Федя.

Владимир Рабинович