Залмовер Исаак Юдович

Он говорит:

- Покорми меня, я голодный.

Я вытаскиваю из холодильника все продукты. Ставлю чайник.

- Зачем столько? - говорит он с легким раздражением. - Я не смогу есть твердое.

Убираю обратно, оставляю только белый хлеб, масло и красную икру. Делаю ему несколько бутербродов. Он ест боковыми зубами. Плохие протезы. Старые. Смотрит, как я готовлю чай, и говорит:

- Даже самый ленивый узбек делает кайтар три раза. Красивый чай. Налей мне в прозрачный стакан.

Он живет с дочкой и внучкой. Жена недавно умерла.

Moй дядя по маме - Залмовер Исаак Юдович.

- Почему вы такой голодный? - спрашиваю я. – Вас некому покормить?

Он виновато улыбается.

- Мама передала вам из Нью-Йорка ботинки. Давайте померяем сейчас.

Он разглядывает большие, 45-го размера ботинки, вместо шнурков липучки, и говорит:

- Лендлиз. Научи меня, как ими пользоваться.

 Я опускаюсь на колени и помогаю надеть. Он тянет меня за рукав и, когда я встаю, обнимает.

- Скажи своей маме, что у нее хорошие дети.

 Я замечаю, что на правой руке у него нет большого пальца.

- Что случилось?

- Сильный абсцесс.

- Нельзя было вылечить?

- В мои годы легче удалить, чем вылечить.

Он знает, о чем говорит. Полковой врач. Начальник военного госпиталя. Главный санитарный врач Минска. Полковник в отставке.

- Я свой партбилет не выбросил.

- Думаете, пригодится?

- Там фотография, когда я еще совсем молодой.

В один год вступил в партию и женился на шиксе. Родители плакали.

Слушатель военно-медицинской академии. Сталинский стипендиат. Стипендия - пятьсот рублей. Когда привез жену в первый раз из Питера в Будо-Кошелево, увидели, простили. Такая красивая русская. Сказал по секрету: дворянка, но это удалось скрыть – подделали документы.

В июле 41-го провожала его на фронт, украдкой поглядывала на ручные часики – подарок. Опаздывала на спектакль. В сорок втором умирала в Ленинграде от голода. Через влиятельных людей на самолете вывез жену в Киров, иначе бы ее съели. Отправил к родителям в Пензу. Голод ее сильно изуродовал, и красота уже не вернулась никогда.

- У тебя выпить что-нибудь есть? – спрашивает он.

- Коньяк.

- Настоящий, ты из Америки привез? У нас здесь больше нет настоящего коньяка. Налей мне в чай. Хотя нет, давай просто выпьем.

Я разделываю большой апельсин. «А это что? - указывает на киви. - Хочу попробовать»

Мы выпиваем по пятьдесят граммов.

-- Что это за коньяк? Странный вкус. Женский? Ты что, влюблен? Я по тебе вижу. Сколько ей лет? Красивая? Она тебя любит? Я тебе что-то расскажу. К концу войны я был начальником госпиталя. Это большая власть. Тысяча человек зависят от тебя. Все ищут дружбы. Я всегда был сыт, ходил в чистом, и теплой воды сколько угодно для личной гигиены. Мне двадцать пять лет, медсестры отвечают взаимностью. Одну женщину-врача полюбил так сильно! Полевой госпиталь все время бомбят. Мы бомбили немецкие госпиталя, они наши. Ее убили. Он молчит, разглядывает культю пальца. Говорит:

- Она была хорошим хирургом.

- Еще выпьете? – спрашиваю я.

- Нет, хватит. Ты знаешь, сколько мне лет? Я на десять лет старше твоей мамы.

- Хотите поговорить с ней по телефону?

- А это можно? Наверное, очень дорого. Знаю, ты разбогател. Сейчас такое время, молодежь богатеет, а старики нищают. Диалектически - это правильно.

Я набираю длинный номер, передаю ему трубку. «Алле. Это я». Она его сразу же узнала. Журчит телефонная трубка, он слушает, улыбается, говорит, смеется, плачет. Я даю ему бумажную салфетку. Он не узнает, смотрит на меня с недоумением, потом кричит в телефонную трубку:

- Слушай, что я хочу сказать! У тебя очень хорошие дети!

Через несколько лет внучка увезет его в Израиль, и он умрет там в одиночестве в доме престарелых.

По рассказу моей мамы

В 34-м году они, евреи, бежали из Германии, а в 39-м году - из Польши. Добежали до Буда-Кошелева. В октябре 39-го года приехала в город большая, очень набожная семья. Их вначале поселили у наших советских евреев, у Залмоверов. Поселили к евреям потому, что по-русски эти беженцы разговаривали плохо. Залмоверы говорили на идиш, а идиш - это почти то же самое, что немецкий язык. Евреи хоть и бежали впопыхах, но успели прихватить с собой перины, на которых спали, которыми же и укрывались. На Залмоверов эти перины произвели большое впечатление.

Беженцы пробыли у Залмоверов месяц, пока их не переселили в специальные бараки, где они прожили еще почти два года. Немецкие евреи знали, видели своими глазами и много рассказывали Залмоверам, что делали немцы с евреями в Германии и Польше.

Когда объявили войну Гитлера со Сталиным, старшие Залмоверы пошли к этим эмигрантам советоваться, что делать. Было утро. Глава семьи немецких евреев с сыновьями молился. Не молился только младший сын, потому что считался сумасшедшим. Он вместо молитвы мог наговорить какой-нибудь ерунды. Младший сын вышел к Залмоверам и сказал: «Папа передал, чтобы вы немедленно брали детей и уезжали как можно дальше отсюда».

- А вы? – спросили Залмоверы.

- А мы все равно все погибнем, Гитлер гонится за нами, - сказал младший сын и заплакал.

Залмоверы уехали в эвакуацию: вначале в Сталинградскую область, а затем - в Пензу, а немецкие евреи остались. У них уже не было сил куда-нибудь ехать. Осенью немцы всех убили.