(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

И Яша рассказал мне, как осенью сорок пятого в Киеве чуть не произошел первый при Советской власти еврейский погром. Два выпивших солдата-украинца, приехавшие домой в отпуск, на Подоле в кафе обозвали жидом одетого «в гражданское» старшего лейтенанта МВД Иосифа Розенштейна. Тот нанес им пощёчины, но был избит солдатами. Оскорбленный офицер пошел домой, взял свой пистолет, нашел хату, где находились обидчики, и обоих застрелил. На многотысячных похоронах солдат, антисемиты избили около ста евреев, из которых пятеро умерли, а многие в тяжелом состоянии были отправлены в больницы. Старшего же лейтенанта Иосифа Розенштейна арестовали и, по постановлению военного трибунала, расстреляли.

Об этой трагической истории, которая произошла в Киеве и на всю жизнь вошла в моё сердце и мысли, я раньше ничего не мог знать. А мои родственники, может, и знали, но молчали: берегли мою психику и патриотический настрой.

Продолжение киевской трагедии

Через полвека после той киевской зимы и рассказа Яши, я, почти семидесятилетний, поседевший отставной подполковник Советской армии, отдавший многие годы журналистике (но никогда не числясь в штате ни одного СМИ), с семьей оказался в Детройте. И здесь, встречаясь с ветеранами 2-ой мировой войны, интересными людьми, сначала на пишущей машинке, а потом на компе, начал печатать о них очерки, статьи, заметки и отсылать в русскоязычные газеты и журналы США, Канады и России. Занимался поиском малоизвестных событий войны. К тому времени о трагедии в Киеве и расстреле 33-летнего еврея, ст.лейтенанта Иосифа Розенштейна уже было написано немало статей и исторических справок. Но я заинтересовался: а как после расстрела Иосифа Розенштейна сложилась жизнь его жены и маленькой дочурки. Об этом история молчала. И я решил заняться поиском. Киевские друзья сообщили мне, что в начале 90-х дочь Иосифа Розенштейна Роза вместе с мужем Ефимом Финклером из Киева эмигрировали в город Чикаго. Срочно по интернету разыскиваю их чикагский телефонный номер. Набираю  847-329-9..., представляюсь журналистом нью-йоркского «Форвертса» и, не веря своим ушам, слышу: «Да-да, я... Роза Финклер - дочь старшего лейтенанта Иосифа Давидовича Розенштейна». Она говорит мне, что серьезно больна, а тогда, когда была маленькой, после ареста отца её маму Иду их соседи-антисемитки забросали камнями и нанесли 27 ран. Маму, еле живую, отправили в Лукьяновскую больницу… Оттуда она бы, конечно, не вышла, но через несколько дней за ней приехал муж маминой сестры и скрытно увез домой, спас ей жизнь... У её отца Иосифа в Киеве был близкий друг Александр. Он умер год назад, ему было 97 лет… Дочка Розы - внучка Иосифа Розенштейна - живет здесь же, в Чикаго, занимается бизнесом… И всё.

Прощаясь с Розой, я пожелал ей здоровья и, оставив свой телефон и домашний адрес, попросил, если возможно, прислать копию фотографии отца в военной форме и семейные фото. Это был наш первый и последний разговор:  ни одного письма не было, и на звонки телефон Розы Финклер не отвечал...)

На Крещатике мы остановились у здания театрального института имени Карпенко- Карого. Яша спросил:

- Может, сюда поступишь?

- Театр люблю, - ответил я, - с выражением читаю стихи, играю на аккордеоне, но какой из меня артист? Ни роста, ни красоты…

- Но тут есть и театроведческий факультет. Готовит театральных критиков, - объяснил Яша.

Вспомнив, как пару лет назад я написал критическую заметку в «Правду Украины» и на неё получил ответ, мелькнуло в голове:

- А если попробовать?

- Давай, Яша, зайдем, - робко предложил я.

Через массивную дверь вошли в вестибюль. Шум, беготня студентов: в институте шла зимняя сессия. По широкой лестнице поднялись на второй этаж. В канцелярии за столом сидела худая, серая как мышь, женщина средних лет. Яша к ней:

- Привел вам будущего студента. Мечтает поступить на театроведческий факультет...

Секретарша сквозь очки презрительно просверлила меня взглядом. Нутром почувствовал, что я ей не понравился. Из стопки брошюр, лежащих на столе, она нехотя взяла одну и небрежно швырнула мне. Я прочитал: «Программа вступительных экзаменов». Перед экзаменами на театроведческий факультет (русское отделение) нужно пройти творческий конкурс: представить свой рассказ, статью или фельетон на театральную, политическую или литературную тему. В случае успеха, написать сочинение и сдать устный экзамен по русской и украинской литературе, истории и иностранному языку.

Условия поступления в этот институт мне показались вполне «по плечу». Главное, нет математики. А до 1 августа следующего года времени достаточно. И я с радостью прошептал Яше:

- Приеду сюда.

Увидев мой оптимистический настрой, очкастая секретарша отрезала:

- Нэ кажи, хлопчик, гоп, поки не прескочешь…

После такого ехидного «напутствия», не попрощавшись, мы покинули канцелярию, спустились по мраморной лестнице и вновь оказались на оживленном Крещатике. В приподнятом настроении я сказал Яше, что именно этот институт и специальность для меня. Но он засомневался:

- Если здесь такие же жлобы, ненавидящие евреев, как в университете, то шансов поступить сюда у тебя, по-моему, будет мало. А если и поступишь, - продолжал он, - где ты будешь жить? Общежития у них нет. Мы сами без жилья. А в «восьмиметровке» у тети Любы ты и сам не захочешь. Придётся снимать комнатку. А где родители найдут деньги, чтобы оплачивать тебе проживание, питание и учебу в Киеве?

- Буду получать стипендию и подрабатывать игрой на аккордеоне, - вслух представлял я… А чтобы сменить тему разговора, предложил Яше вместе пойти в какой-нибудь музей. Но он отказался:

- Какой музей? Мы с Женей ищем работу. Ты думаешь, нам приятно сидеть на шее у Ерусалимских? Мне обещали работу в двух местах. Сегодня нужно туда сходить. А на музей у тебя есть деньги? - спросил Яша.

- Все в порядке. Родители выделили на концерты и экскурсии…

Яша ушел по делам, а я через бульвар Шевченко вышел на Владимирскую, где разыскал белоснежное с колоннами здание музея Ленина. За каникулы я наметил побывать во всех киевских музеях. Но мама посоветовала сначала непременно сходить в музей Ленина. Что я и сделал. В следующие дни побывал в музее Шевченко, Западного и Украинского искусства. А вечерами, возвращаясь к тете Любе, ужинал и «без ног» заваливался на диван спать.

Каждое утро после завтрака я заходил на Мало-Васильковскую, 44. В коридоре снимал с гвоздя санки, Женя одевала Ленечке валенки, шубку, шапку, и я катал чудного мальчонку по заснеженному двору и уличным тротуарам. Эти весёлые санные прогулки, «кроссы» и «бои» в снежки доставляли, как племяннику, так и мне, море удовольствия.

Перед отъездом домой я зашел попрощаться к Ерусалимским. У порога меня встретил радостный Яша. Его глаза блестели: из Москвы пришел ответ на его жалобу по поводу отказа принять на заочное отделение Киевского университета. Министерство высшего образования СССР ему разрешило учиться в Киевском филиале Всесоюзного юридического института. И ещё, наконец, он нашел работу: приняли рабочим в цех производства зеркал. У Жени тоже радость: через дорогу от дома, где живёт тетя Люба, сняла у хозяйки небольшую комнату. Поздравив Яшу, а после и Женю с хорошими новостями, я попрощался со всеми домашними. А Яша, пожелав мне удачи, попросил передать его родителям в Полтаву, что семейная жизнь у него налаживается…

В тот же вечер Аврум Ицкович с Любой проводили меня на поезд «Киев-Харьков». В вагоне у меня была нижняя полка. Я взял постель. Хотя чемодан лежал подо мной, в багажнике, не спал всю ночь: опасался, что кто-то уведет мой чемодан. Ведь в нём находился самый дорогой в моей жизни подарок - первый, сшитый специально для меня, модный костюм.