Все, наверное, играли в школе в крестики-нолики на «бесконечном» — то есть ограниченном тетрадным листом — поле. Многие знают, что это упрощенный вариант традиционной японской настольной игры. Игра называется рэндзю, и у нее есть одна необычная особенность.
В рэндзю, в отличие от других популярных настольных игр вроде шахмат, шашек или го, та сторона, которая ходит первой (в рэндзю это черные), при правильной стратегии всегда выигрывает. Точнее, выигрывала бы, если бы черные и белые играли по одним и тем же правилам. Поэтому права черных ограничены. Например, черные, в отличие от белых, не могут ставить тройные или четверные вилки. Это позволяет уравнять шансы.
Я вспоминаю эту игру, когда речь заходит о презумпции невиновности. А речь о ней заходит каждый раз, когда появляется новый компромат на российских правителей. Об их тайных дворцах, оформленных на подставных лиц акциях, секретных зарубежных счетах, убийствах Литвиненко и Немцова, а теперь и смерти Магнитского. О ней будут говорить на этой неделе, потому что очередные «Панамские бумаги» появились в открытом доступе. О ней будут говорить, когда какой-нибудь субподрядчик проболтается про очередной дворец президента или патриарха. О ней будут говорить после очередного громкого политического убийства — если оно, не дай бог, случится.
Каждый раз, когда такое происходит, раздается множество голосов — и далеко не только прокремлевских, — утверждающих, что у нас нет достаточных доказательств, чтобы обвинять главу государства и его окружение в нарушении закона. «Вы что, не слышали о презумпции невиновности?» Печальнее всего, что среди задающих этот вопрос есть и оппозиционные журналисты.
В начале апреля, в разгар «Панамского» скандала, Вадим Новиков опубликовал статью, объясняющую, почему презумпция невиновности неприменима к подобным случаям. Процитирую основной аргумент статьи целиком:
«[В]опрос о виновности рассматривается не абстрактно, как это мог бы делать кабинетный ученый, а в связи с тем, что стоит на кону и какова цена ошибки. Именно это и указывает, что делать в случае сомнений, а они есть почти всегда.
Допустим, вам сказали, что в районе вашего города взорвалась АЭС. Если вы верите, что для защиты от радиации достаточно съесть чеснок, лучше поверить во взрыв. В крайнем случае вы просто зря съели чеснок. Для такого действия достаточно и тени подозрения. Другое дело, если «взрыв» подразумевает необходимость «бросить жилье». Естественно, при такой ставке вы постараетесь все перепроверить и отмести любые разумные сомнения.
Это и есть общее правило разумности: чем серьезнее решение, тем серьезнее следует отнестись к сомнениям».
Поэтому, продолжает Новиков, в серьезных уголовных делах, подразумевающих серьезное наказание вроде лишения свободы, презумпция невиновности применяется, а в менее серьезных гражданских, где речь идет не о свободе, а о деньгах, презумпция невиновности не действует.
Я абсолютно согласен с Новиковым в том, что за пределами суда презумпция невиновности неприменима. Однако в его аргументации есть две серьезные проблемы.
Первая состоит в том, что аргумент о серьезности решения легко вывернуть наизнанку — достаточно лишь поменять формулировку. Возьмем тот же пример с АЭС: если вы сформулируете вопрос так, как это делает Новиков, то есть как «Бросить ли мне жилье?», и серьезно отнесетесь к сомнениям, то вы, видимо, решите никуда не уезжать (и будете неправы). Если же вы сформулируете его как «Остаться ли мне в зоне радиоактивного заражения» и серьезно отнесетесь к сомнениям, вы, очевидно, уедете (и будете правы). Решение вы принимаете одно и то же, и крайне серьезное. Разница только в словах. Результат, однако, прямо противоположный.
Но радиация — это еще цветочки. Хуже, когда вы решаете судьбу других. Герой романа Джонатана Литтелла «Благоволительницы» офицер СС Максимилиан Ауэ понимает, что массовые убийства евреев чудовищны, но оправдывает их для себя тем, что все евреи — потенциальные враги Рейха, и во время войны, когда речь идет о выживании немецкой нации, нельзя оставлять у себя за спиной даже потенциального врага. Поскольку выживание нации — дело максимально серьезное, он крайне серьезно относится к своим сомнениям насчет того, можно ли оставить евреям жизнь, и решает, что нет, как это ни печально, нельзя.
Ауэ — вымышленный персонаж, и мы не знаем, почему уничтожал евреев реальный Гитлер. Скорее всего, он просто иррационально их ненавидел. Но реальный диктатор Сталин вряд ли ненавидел столько совершенно разных народов. Так что при депортации чеченцев, поволжских немцев, крымских татар он тоже руководствовался принципом «Чем серьезнее решение, тем серьезнее следует отнестись к сомнениям». Он принимал серьезное решение — разумно ли оставлять у себя в тылу потенциально нелояльное население? И отнесся к своим сомнениям крайне серьезно. Результат мы считаем преступлением против человечности.
Мы для себя формулируем этот вопрос иначе — морально ли заталкивать в грузовые вагоны целый народ просто на основе подозрений? И отвечаем, что нет, это аморально и преступно. Но Сталин сформулировал по-своему — можно ли не депортировать? И решил, что нельзя.
Если одно и то же правило разумности приводит к противоположным решениям, стоит лишь поменять формулировку вопроса, значит с этим правилом что-то не так.
Вторая проблема с аргументацией статьи в том, что она попросту противоречит фактам. Презумпция невиновности действует не только в отношении серьезных уголовных преступлений, за которые на годы сажают в тюрьму, но и в отношении административных проступков:
«Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях» от 30.12.2001 №195-ФЗ (ред. от 05.04.2016).
Статья 1.5. Презумпция невиновности.
1. Лицо подлежит административной ответственности только за те административные правонарушения, в отношении которых установлена его вина.
2. Лицо, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении, считается невиновным, пока его вина не будет доказана в порядке, предусмотренном настоящим Кодексом, и установлена вступившим в законную силу постановлением судьи, органа, должностного лица, рассмотревших дело.
3. Лицо, привлекаемое к административной ответственности, не обязано доказывать свою невиновность, за исключением случаев, предусмотренных примечанием к настоящей статье.
4. Неустранимые сомнения в виновности лица, привлекаемого к административной ответственности, толкуются в пользу этого лица.
Речь, повторю, идет не о лишении свободы, а о такой мелочи, как штраф от 100 (ста) рублей, — КоАП, статья 3.5 пункт 2.
К тому же не существует никакой объективной и общей для всех шкалы ценности, на которой свобода была бы дороже денег. Относительную ценность свободы и денег каждый определяет сам. Есть много людей, готовых отсидеть годы, лишь бы не расставаться с деньгами.
Презумпция невиновности не выводится из серьезности решений. У нее другой смысл. Смысл, о котором Новиков тоже упоминает, но лишь мимоходом. Презумпция невиновности существует для того, чтобы дать людям хоть какой-то шанс в противостоянии с властью.
Презумпция невиновности существует только в одном месте. И место это — суд. Причем суд не гражданский, где граждане судятся друг с другом, а уголовный и административный, где их оппонентом выступает государство.
Государство в первую и главную очередь — не бесплатная медицина и образование. Государство, по классическому определению Макса Вебера, — монополия на насилие. Государство со всей мощью его репрессивной машины может сделать с человеком что угодно — отнять у него дом, бросить в тюрьму, казнить. У него есть полиция, прокуратура, следственный комитет. Для которых никакой презумпции не существует — наоборот, следствие и прокуратура изначально считают, что подозреваемый виновен, и собирают свидетельства его вины. Задачи собирать свидетельства невиновности обвиняемого перед прокуратурой и следствием не стоит. Зато для сбора свидетельств вины государство может выделить десятки человек и миллионы рублей.
Человек по сравнению с этим — букашка. Единственная его защита — суд. Но и в суде государство всегда делает первый ход, выдвигая против человека обвинения. Чтобы дать ему хоть какие-то шансы против государства, и придумана презумпция невиновности. Государство обязано доказывать вину подсудимого, подсудимый свою невиновность доказывать не обязан. Как в рэндзю, где начинающим партию черным запрещены определенные ходы, чтобы вовсе не лишать белых шанса на победу.
По этой же причине у общества в отношении к власти должна быть обратная презумпция — презумпция вины. Любые подозрения в коррупции, воровстве и тем более в убийствах, любые, даже косвенные, свидетельства, короче говоря, любые сомнения должны трактоваться не в пользу высших лиц государства. Потому что недоверие к власти — важнейшая часть нашей самозащиты от властного произвола. Даже в демократических странах, не говоря уж об авторитарных.
Особенно это относится к журналистам. СМИ называют четвертой властью, и это в каком-то смысле действительно неофициальная четвертая власть, противостоящая первым трем. Разделение официальных властей — хороший принцип, но он действует в основном на бумаге. На деле же разные ветви власти слишком тесно связаны, чтобы эффективно друг друга сдерживать. Депутаты и министры-президенты часто состоят в одной партии и связаны партийными интересами, судьи назначаются и снимаются президентом и парламентом. И даже в тех случаях, когда депутаты беспартийные, а судьи — выборные, все они получают деньги из государственной кассы, и тот, кто эту кассу контролирует, во многом контролирует и их. Поэтому надеяться на то, что прокуратура сама по себе начнет расследовать возможные преступления президента или главы парламента, трудно даже в демократической стране. Такие расследования начинаются лишь под давлением общества, и приговоры выносятся, если это давление не спадает. А начинается это давление с журналистского расследования. Если бы журналисты The Washington Post, которых в 1972 году отрядили освещать дело о прослушке штаба демократов в вашингтонском отеле, решили, что у них слишком мало доказательств, и не написали о том, что за этим может стоять сам Никсон, «Уотергейт» не состоялся бы.
В авторитарных странах вроде России прокуратура не будет расследовать преступления власть имущих даже под давлением. А если и будет, то дело не дойдет до суда. А если дойдет, то приговор будет выглядеть издевкой, как в случае Сердюкова и Васильевой. Пресса и гражданские активисты — единственные, кто будут докапываться до истины. Пресса в России полностью заменяет следствие. У нее те же самые инструменты: сбор улик, изучение документов, опрос свидетелей. Разве что, в отличие от прокуратуры, она не может арестовывать подозреваемых. Журналистские расследования — это материалы уголовного дела, ждущие независимого суда, который, возможно, когда-нибудь все же состоится. Требовать от прессы молчать и не делать выводов, пока нет судебного приговора, — абсурд. Если пресса не будет публиковать улики до появления окончательных доказательств, мы никогда не увидим никаких улик — у власти достаточно способов заставить журналистов молчать. У ученых есть поговорка publish or perish — «публикуй или исчезни». В науке это значит, что необходимо как можно скорее обнародовать результаты своих исследований, иначе тебя опередят и Нобелевскую премию получит другой. Для журналистов в авторитарных странах эта поговорка имеет другой, куда более мрачный, смысл.
Поэтому так странно выглядят российские журналисты, которые, прочтя «Панамские бумаги», пожимают плечами и говорят: «Ну так совсем мало фактов. Подождем, пока будет побольше» — как это делают, например, в «Коммерсанте». Собирать недостающие факты — суть профессии журналиста. Если фактов не хватает, это, конечно, недоработка коллег, но это повод ухватиться за нить и продолжить расследование самому, но никак не стоять в стороне со скептическим видом, пока твои коллеги делают свою работу, подвергая себя немалой опасности.
Что касается обычных граждан или, в случае России, подданных, то они имеют полное право в ответ на любой компромат в адрес власти повторять «Не пойман — не вор». Да, такое поведение фактически гарантирует, что ими будут править воры и убийцы, но находиться под властью воров и убийц — их личный выбор. Если бы они еще не тянули за собой остальных.
Остап Кармоди
