Встречу папы Франциска с московским патриархом Кириллом не без основания причислили к историческим событиям – просто потому, что это первая такая встреча. В российских СМИ, правда, писали о том, что это «первая встреча за тысячелетие», но тут уж явно перегнули палку. Московские патриархи появились в 1589 года – и просуществовали чуть больше столетия, уступив место духовной коллегии и священному синоду. С петровских времен папам просто не с кем было встречаться в России – если, конечно, не считать какого-нибудь очередного обер-прокурора с амбициями. Так что – если уж быть честными до конца – нынешнее патриаршество существует даже не с 1917 года, когда его прервала безвременная смерть первого послереволюционного патриарха Тихона, а с 1943 года, когда патриархов в России разрешил нуждавшийся тогда в церковной поддержке Сталин. Но факта многолетнего существования РПЦ, являющейся сегодня формально самой многочисленной из православных церквей, эти подробности не отменяют. С начала ватиканского экуменизма – когда в 1964 году папа Павел VI встретился с константинопольским патриархом Афинагором в Иерусалиме – встреча с московским патриархом была одной из важных задач Ватикана. Можно сказать, что над осуществлением этой задачи работали десятилетиями не только ватиканские, но и московские отцы церкви – при очевидном сопротивлении таким возможностям. Смерть учителя патриарха Кирилла, митрополита Никодима, прямо в Ватикане в присутствии новоизбранного папы Иоанна Павла I стала символом тщетности этих усилий в советскую эпоху. А в постсоветскую новым барьером между Ватиканом и РПЦ стало возрождение Украинской греко-католической церкви, уничтоженной по решению Сталина после второй мировой войны. В Московской патриархии отнюдь не были обрадованы восстановлению исторической справедливости и необходимости отдавать греко-католикам храмы, никогда не имевшие никакого отношения к РПЦ. К тому же первый постсоветский патриарх Алексий II прекрасно знал, с какой настороженностью относятся церковные круги к контактам с Ватиканом – так что поддержание связи было поручено все тому же Кириллу, которого церковные реакционеры, вслед за Никодимом, и так считали «тайным католиком», так что терять ему было нечего.
На вопрос, зачем Ватикану так нужна эта встреча, ответить не так уж и сложно. Для католической церкви происшедший раскол – самое настоящее бедствие и то, что за прошедшие после раскола века католичество стало ведущей христианской конфессией, в разы превосходящей православие, дела не меняет. И то, что с католической точки зрения раскольники – именно православные – тоже объяснять не нужно. В религиозные века преодоление раскола рассматривалось в качестве расширения влияния католической церкви на те территории, куда она могла дотянуться политически – либо путем прямого перехода «схизматиков» в католицизм, либо путем установления унии, особо ненавидомой православным духовенством (кстати, именно согласие митрополита Киевского с унией и привело к появлению отдельной Московской митрополии, так что можно сказать, что Русская церковь – и Россия политически – благодаря унии и появилась, а иначе мы имели бы дело с очень большой Украиной). Во времена экуменизма в качестве инструмента преодоления раскола стало рассматриваться – по крайней мере, на переходном этапе – «братское общение». Именно поэтому, обняв патриарха, папа воскликнул «наконец-то!».
Перед тем как объяснить, зачем эта встреча была нужна патриарху, нужно сказать еще несколько слов о современном Ватикане – Ватикане папы Франциска. При всей всемирности католицизма, Ватикан сегодня со всех ног убегает от политики – именно поэтому, а не вследствие какой-то особой уступчивости папы, пункт о «противостоянии на Украине» выглядел столь невыразительно и вызвал в самой этой стране очевидное непонимание. Для папы главное – осудить войны и конфликты, проявить милосердие к сирым и убогим, показать, что церковь из государства прошлого превратилась в «машину милосердия».
Но у Кирилла – как верного никодимианца – перед глазами совершенно другой Ватикан, Ватикан, которого давно уже нет, Ватикан с папой-политиком во главе. Кирилл строит в РПЦ именно такой Ватикан, к тому же встроенный в политическое безумие российской власти. Католические священники, спасающие христиан своих – и православных – в Сирии, выводящие их из-под обстрелов и бомбежек – и московские попы, кропящие святой водой подводные лодки и танки – два разных образа церкви нашего времени. Демонстрирующий скромность папа и Кирилл с его кортежами, золотыми часами и демонстративным богатством – два разных образа предстоятеля. Но сам Кирилл совершенно убежден, что он построил православный Ватикан – и для подтверждения успеха этого строительства ему совершенно необходима была встреча с Франциском. Потому что в сознании Кирилла эта встреча является встречей на равных. А в сознании Франциска встреча в Гаванском аэропорту – приход еще одного блудного сына к признанному главе католического мира. «Наконец-то».
Непонимание того, как по-разному выглядит эта встреча в сознании обоих иерархов – папы и патриарха – и порождает совершенно удивительные, далекие от реальности церковного мира интерпретации итогов этого краткого свидания – от «самой важной встречи за прошедшее тысячелетие» до «успеха ФСБ», заманившего папу в свои сети с помощью агента Гундяева. И та, и другая версия просто не имеет ничего общего с происходящем на самом деле. Для папы, по большому счету, важен не документ, который он подписал вместе с Кириллом, а именно блудный сын, оказавшийся в объятиях наследника святого Петра спустя столетия блуждания во мраке схизмы – и именно с этих объятий начинается его – а значит и его паствы – возвращение в родной дом подлинной церкви. Кирилл уж точно не воспринимает папу как раскольника, который куда-то там возвращается – а воспринимает как крупного церковного политика, объятия с которым повышают статус самого Кирилла, напоминают о его роли первосвященника «третьего Рима» – и не беда, что в первом Риме ничего об этих амбициях не знают и знать не хотят, зато будут знать в Кремле. И потому Кириллу как раз важно, что они там подписали и он обязательно будет объяснять каждый свой победный путь соответствующим товарищам из президентской администрации.
Эти двое – с разных планет. И оба – заблуждаются. Кирилл – никакой не блудный сын, никуда он не возвращается, а если бы и возвращался – то в такой Ватикан, о котором Франциск хочет поскорее забыть как о страшном сне. И паства Кирилла тоже никуда не возвращается просто потому, что у него нет никакой паствы, большая часть его условных верующих – советские язычники, ставящие свечки просто потому, что теперь такая мода, воцерквленные – скорее поборники обрядов, чем подлинной, духовной веры. Кирилл не собирается никуда возвращаться и не с кем ему возвращаться.
Но и Франциск – никакой не крупный церковный политик, он даже в еще меньшей мере политик, чем его предшественники папы Иоанн Павел II и Бенедикт XVI. Папа – во всяком случае, с точки зрения создаваемого им образа - прежде всего скромный пастырь, пытающийся превратить собор святого Петра в скромную деревенскую церковь, в которой на сочувствие может рассчитывать любой, а не только князь и толстосум. Именно как пастырь, как добрый пастырь, готовый обнять заблудшего, он и встречался с московским патриархом.
Эти двое – не то что из разных конфессий. Они – с разных планет. Возможно, в современном мире было бы трудно организовать встречу столь цивилизационно несхожих людей, даром что на каждом – крест. Франциск и Кирилл разминулись не в конфессиях, не в представлениях о религии и не в догматах. Они разминулись во времени. А это означает, что сколько бы они еще ни встречались – они не встретятся никогда.
