Прошло три года с того момента, как Россия аннексировала украинский Крым. За полуостровом последовало вторжение на Донбасс, «Боинг», военная операция в Сирии – российские телеканалы поначалу транслировали все это как череду событий, восстанавливающих российское геополитическое влияние. А затем начался обратный процесс. Сперва Кремль перестал говорить о «Новороссии», затем отказался на официальном уровне от терминов «ДНР» и «ЛНР» и сегодня предпочитает называть оккупированные территории «отдельными районами Донецкой и Луганской областей Украины».
Термин «русская весна» тоже был заменен на «крымскую весну», что констатирует главное: украинский полуостров стал единственным трофеем Москвы в той кампании, которую Кремль начал три года назад. Будущее Донбасса неясно, его может ждать судьба как Приднестровья, так и Восточной Германии. Но Крым – как минимум на данном этапе – Кремль зачищает от любых ростков инакомыслия. И нет ничего удивительного, что главной жертвой этого процесса стали именно крымские татары.
Битвы за прошлое
Кремль раз за разом транслирует мысль о том, что Крым – это «исконно российская территория». Шестьдесят лет существования полуострова в составе Украины (1954-2014) объявляются досадным недоразумением. Но для того, чтобы эту позицию некому было оспаривать, Москва борется в Крыму за «чистоту умов». Любая публичная попытка называть вещи своими именами – включая незаконность произошедшего в феврале-марте 2014 года – подпадает под статью 280.1 УК РФ («призывы к нарушению территориальной целостности»).
За минувшие три года Москва в Крыму возбуждала дела не по национальному признаку, правильнее будет вести речь о преследовании за политическую позицию. Но при этом фигурантами примерно половины дел являются именно крымские татары. С учетом того, что представители этого народа составляют лишь 15% от численности полуострова, налицо диссонанс, который тоже можно объяснить.
С одной стороны, причина в том, что после аннексии украинские силовики в Крыму получили возможность принять российскую присягу. Большинство из них такой возможностью поспешили воспользоваться, а потому все их наработки достались российским спецслужбам. Разумеется, собранная информация по пророссийским сепаратистам оказалась Москве не нужна, в отличие от разработок, которые велись крымскими силовиками в отношении крымскотатарских общественных объединений.
С другой стороны, все происходящее можно объяснить еще и тем, что Крым – это территория конкуренции двух Мифов, систем коллективных представлений о прошлом и будущем. Один из которых – российский. Другой – крымскотатарский.
«Всесоюзная здравница»
Российская история Крыма не столь уж велика, ей лишь около 240 лет. Но после завоевания Крымского ханства Москва начала активно осваивать территорию полуострова и постепенно сформировала свой собственный корпус смыслов, связанных с регионом.
«Колыбель православия», две обороны Севастополя, два города-героя, Пушкин, Толстой, Чехов, летняя резиденция царей, последнее пристанище Белой Армии – все это слагаемые российского мифа о Крыме. Миф не имеет смысла рационализировать, в каком-то смысле он почти религиозен: его можно победить лишь с помощью другого мифа. И потому не имеет значения, что во время той же Крымской кампании 1854-1856 гг. этнический состав полков российской армии, сражавшейся под Севастополем, был во многом украинским. Эта страница прошлого осталась лишь в парадной историографии Москвы, а потому та же Крымская кампания теперь используется Кремлем для обоснования своих прав на полуостров.
Значительная часть этого мифа формировалась уже в двадцатом веке, когда впервые в Крыму численность русских превысила численность крымских татар. А потому полуостров для российского коллективного бессознательного – это еще и «непотопляемый авианосец» и «всесоюзная здравница». Депортация крымских татар в 1944 году лишь облегчила этот процесс – носители главного конкурирующего мифа были выселены в Центральную Азию. И лишь их репатриация в конце 90-х возобновила исторические споры о том, чей все-таки полуостров.
Кровь и почва
Крымскотатарский миф о Крыме – история про «украденную родину» и «растоптанный мусульманский рай». Самостоятельная государственность в рамках Крымского ханства. Депортация коренного населения и заселение полуострова переселенцами с материка. В этом мифе – рассказы про довоенный Крым с общими многонациональными дворами и крымскотатарским языком как языком рыночного, а, значит, бытового общения.
Этот миф, как и российский, отвечает на главный вопрос: чей Крым? И нет ничего удивительного, что оба они дают взаимоисключающие ответы. Для крымскотатарского мифа последние два с половиной столетия – это история про то, как переселенцы и завоеватели постепенно вытесняли их с родной земли. Для российского мифа крымские татары, в лучшем случае, еще один покоренный народ империи, а в худшем – «предатели», которые были «справедливо депортированы в Центральную Азию».
Разница между этими двумя мифами лишь в том, что российский был инклюзивен – в имперском понимании этого термина. Тот, кто согласен был присягнуть новой столице и новому концепту истории, воспринимался как «свой». В то время как крымскотатарский был эксклюзивен: он был изначально оборонительным и нацелен не на расширение границ группы, а на их сохранение. Это тоже можно было понять: крымские татары были в численном меньшинстве, им важно было сохранить себя от ассимиляции и растворения.
Украинский Миф о Крыме тоже существовал, но был слабее по сравнению с двумя предыдущими. Вероятно, так происходило из-за того, что этот миф был сосредоточен вокруг идеи обустройства послевоенного Крыма. Полуостров был передан в состав УССР в 1954 году и именно в украинский период существования региона были отстроены основные коммуникации, включая Северо-Крымский канал, который впервые решил вопрос с дефицитом воды на территории края.
Но именно это «хозяйственное» наполнение украинского мифа его ослабляло – бюргерскому концепту сложно было выдерживать конкуренцию с «военной темой» российского мифа и «витальной» крымскотатарского. И потому даже сегодня официальный Киев нередко в разговорах о полуострове использует именно «крымскотатарский концепт» региона.
Неудобный коренной народ
Именно поэтому крымские татары остаются в фокусе внимания российских силовиков. Они – главный раздражитель для Москвы, потому что являются носителями альтернативного взгляда на прошлое и будущее региона. Поначалу Кремль пытался «приватизировать» их, обещая должности и ресурсы в обмен на лояльность. А когда меджлис крымскотатарского народа отказался признать легитимность смены флагов в феврале-марте 2014-го, была сделана ставка на силовые сценарии.
Вдобавок крымские татары, в отличие от крымских украинцев, остаются более сплоченной и рельефно выделяющейся общностью. Их инокультурность и иноконфессиональность не подразумевает легкой ассимиляции. А если учесть, что основная часть крымских чиновников и силовиков сохранила свои должности после аннексии, то после 2014 года начался период сведения еще и личных счетов. Потому как три года назад история взаимодействия между Симферополем и крымскими татарами началась не с чистого листа, а легла на застарелую историю противостояния по земельным и ресурсным вопросам. А эти противоречия тянутся с начала 90-х, когда крымские татары начали возвращаться из депортации в Крым, где на тот момент их откровенно боялись и не понимали.
Три года назад Россия решила сделать из Крыма свое главное символическое приобретение. Полуострову была отведена роль сакрального доказательства имперской мощи. Ради этого Кремль пошел на нарушение всей архитектуры послевоенного устройства. И потому он будет до последнего бороться с теми, кто будет оспаривать его символическое приобретение.
Павел Казарин
