Странички горестных воспоминаний
Тимофей Лиокумович
Война приносит людям горе и страдание. Она никого никогда и нигде не щадит: ни детей, ни женщин, ни стариков. Я знаю об этом не только из книг, из кинофильмов и из рассказов ветеранов. Я испытал на себе многие ее ужасы в самом начале своего жизненного пути, будучи ребенком. Я побывал в ее дьявольском котле. Она искарежила мою жизнь, жизнь родных и близких мне людей. Некоторые из моих родственников погибли, защищая страну от фашистских захватчиков. Другие - скончались от голода и нервных потрясений, далеко от родного дома. На третьих - она отложила свой горький отпечаток на все последующие годы, искалечив их судьбу. Там, где война, - там всегда несчастье и беды, на каждом шагу опасности, жертвы и разрушения. Война и страдания – неизменные спутники.
Нападение фашистов на Советский Союз произошло, когда мне не исполнилось еще и пяти лет. Война ворвалась в мой детский мир внезапно и оглушительно...
Был светлый воскресный день. Июньское солнце поднималось на безоблачном голубом небосклоне все выше и выше, ласково одаривая землю своим теплом. В палисадниках благоухали цветы. Кукушка кому-то щедро отсчитывала годы. Держась за мамину руку, я шел по местечковой улице, весело что-то щебеча, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Настроение было приподнято: мне обещали купить деревянную заводную лошадку, о которой я давно мечтал.
Когда мы вышли на площадь, увидели у столба, на верху которого чернела радиотарелка, большую группу людей. Из радиорупора доносился взволнованный голос диктора. Взрослые стояли и слушали молча. Лица у всех были бледные, строгие и встревоженные. Никто со мной, как это обычно случалось, не пошутил. Казалось, какой-то зловещий дух пролетел над площадью. Я понял в те минуты, что случилось что-то необычное, что надвигалось что-то неовтратимое и невообразимо страшное. Смятенное волнение старших передалось мне мгновенно: детское сердце чутко восприимчиво ко всем происходящим переменам в окружающем мире.
- Мама, что случилось? – тревожно спросил я. – Почему тети плачут? Почему никто не смеется? Дядя из радио говорит что-то плохое?..
- Война, сынок, - ответила мама. – Война... - повторила она дрожащим голосом, а на ее глазах появились слезы.
- А что такое война?
Мама только погладила меня по голове. Она даже не пошутила, как обычно делала, когда не хотела почему-то отвечать на мои нелепые и бесконечные вопросы, с которыми я неотступно приставал к ней. В таких случаях она весело передразнивала меня:
- Почему? Почему?.. Много преждевременно будешь знать, мое солнышко, - быстро состаришься. Вырастет у тебя длинная - предлинная борода, а на голове не будет ни одного волосика, и будет она светить как луна.
А если я уже чрезмерно к ней приставал с расспросами, тем более, если она куда-то спешила и ей было некогда разводить со мной разговоры, мама скороговоркой отвечала, словно напевая:
- П-о-о-ч-е-е-м-у-у? П-о-о-ч-е-е-м-у-у?.. Потому-у что кончается на «у». – При этом она брала меня на руки, подбрасывала к потолку, целовала и увещевала:
- Погоди!.. Не спеши!.. Вырастешь – и все узнаешь… Ах ты, дурачок мой любознательный!
На сей раз она только больно сжала мне руку, по-видимому, сама не ощутив такого бессознательного движения, и ничего не сказала.
Однако недолго пришлось ждать, чтобы узнать, что такое война.
На следующий день над местечком появились немецкие самолеты. Они издавали какое-то противно-омерзительное жужжание. Еще и по сей день звучит в ушах их отвратительно пронизывающий звук. Вдруг из самолетов посыпались продолговатые предметы. Это были бомбы. Мама схватила на руки младших братишек, и мы побежали прятаться в погреб. Кругом уже взрывались бомбы, стоял ужасный гул и грохот. Земля комьями взлетала в воздух. Горели и рушились и дома. Чудесный июньский день превратился в кошмарный ад.
В погребе было темно, сыро и неприятно. Мы дрожали всем телом то ли от холода, то ли от страха. Но не плакали. Только крепче прижимались к маме.
Когда все утихло, мы выбрались из своего убежища. Мир вокруг был неузнаваем. Рядом с нашим домом, во дворе, где мы недавно играли в песочнице, зияла глубокая воронка от бомбы. От наших игрушек валялись искареженные кусочки. Несколько домов горело. Огненные языки пламени поднимались в небо. Многие изуродованные деревья, вывороченные с корнями, лежали на земле в беспомощном прискорбном виде. У некоторых деревьев были отсечены отдельные ветки. Третьи стояли с обугленными листьями, почерневшие. Пахло гарью.
В нашем недостроенном деревянном доме оказалась выбитой одна из балок потолка. Она угрожающе висела над полом. Вылетели стекла из окон и острые кусочки стекол валялись по всему дому и во дворе.
Опомнившись, мама побежала со мной к бабушке и дедушке, которые жили через две улицы от нас: узнать, живы ли они?
По дороге я увидел туловище убитого человека: голову и грудь, а остальные части тела отсутствовали. Вокруг потемневшая от крови земля. Я закричал неистовым голосом… Это видение запечатлелось на всю жизнь. И сегодня, спустя десятилетия, как вспомню о начале войны, страшная картина неумолимо всплывает перед глазами: будто все снова происходит наяву.
А еще помнятся лица советских солдат. Они шли на запад стройными колоннами, пели бодрые песни, весело подмигивали бежавшим за ними мальчишкам и девчонкам. За плечами у них были винтовки. Иногда их сопровождали пушки. Представлялось, что такие бравые молодцы быстро утихомирят и прогонят врага со своей земли.
Через дня два-три они снова проходили через наше местечко, но теперь шли, а вернее сказать, ковыляли разрозненной толпой, не соблюдая никакого строя, в обратную сторону – на восток. Они шли в изодранной, запыленной и запотевшей одежде, окровавленные, многие с забинтованными головами, руками, ногами. Некоторых несли на носилках. Их лица были черными, утомленными. Бойцы изнемогали от ран, от боли поражения, от жары. Жители местечка сочувственно предлагали им варёную картошку, молоко, или сердобольно поили холодной водой из колодцев…
Дедушка настойчиво посоветовал нам эвакуироваться, так как стало очевидным, что фашисты захватят поселок в ближайшие часы. Но на чем уезжать? Железная дорога далека, да и вряд ли по ней еще ходили поезда. Никаких машин не было в помине.
Что ж? – нужно попытаться пешком уйти, чтобы не попасть во вражьи лапы.
И вдруг, узнав о нашем намерении не попадать в руки врагов, откликнулся на материнские беспомощные метания, по одной из версий - командир отступавшей воинской части, по другой – кто-то из местных милиционеров. Он предложил маме необъезженного коня – коня, которого никогда не запрягали. Но что с ним делать?.. Ни мама, ни дедушка-столяр никогда не имели дела с лошадьми! Неожиданно нашелся другой местечковый житель, кузнец, который также искал возможности уехать. С неимоверными усилиями он все же впряг коня в телегу. Загрузил ее в основном своими вещами. Мама смогла погрузить только подушку, несколько простыней и кое-что из детской одежды. Так мы и двинулись за телегой с норовистым конем на восток. Через несколько часов после нашего бегства фашисты вошли в поселок.
Около двух недель вражеские войска «наступали нам на пятки». Все это время слышались отзвуки отдаленных орудийных выстрелов и разрывов снарядов. Часто кружили над колонной (мы присоединились в пути к другим беженцам-беднягам) немецкие самолеты. Иногда они обстреливали нестройное скопление горемычных людей. Тогда все бросались на землю, прижимались к ней, словно прося защиты и спасения. В промежутках, пока самолеты заходили на новый виток обстрела колонны, перепуганные беженцы пытались перебежками добраться до придорожных кустов или спасательного лесочка. После таких изуверских налетов оставались убитые люди, появлялись раненные старики и дети. Плач и горечь охватывали оставшихся в живых. Проклятия в адрес фашистских стервятников гневно выривались из людских сердец.
Я плакал и умолял:
- Мамочка, увези меня туда, где нет самолетов!..
Чтобы успокоить меня, она напоминала:
- Ты же хотел стать летчиком. Как Чкалов. Ты даже фуражку носил козырьком на затылок, чтобы быть похожим на него. Быть таким, как он.
- Уже не хочу быть летчиком, - сквозь слезы отвечал я. И действительно, с той поры интерес к этой профессии, которой бредили все мальчишки моего поколения, пропал у меня навсегда.
Только на территории Украины с большими трудностями нам удалось втиснуться в эшелон беженцев. Хотя и поезд обстреливали фашистские стервятники, хотя не раз приходилось выскакивать из вагона и прятаться подальше от железной дороги, хотя снова были безвинные жертвы, как-то удалось добраться в тыл, в те места, куда уже не долетали сеющие смерть подлые немецкие самолеты.
Мы оказались в казахском ауле в Джамбульской области. Местные колхозники специализировались на выращивание сахарной свеклы. Она-то и стала основным продуктом нашего питания. Мама наловчилась варить из свеклы суп, делать котлеты, заваривать ею чай. Голь на выдумки изобретательна. Три года мы жили без хлеба, даже забыв его вкус.
Правда, однажды нам посчастливилось получить по кусочку хлеба. Маму назначили сопровождать в районный центр обоз со сдаваемой государству свеклой. Там она выменяла простыню на полбуханки хлеба.
О, какое это было удивительное лакомство!.. Нам дали по ломтику хлеба. Нет, мы его не откусывали, как обычно кушают хлеб. Я и два моих младших брата «вооружились» ножами и отрезали по маленькой хлебной крошечке, бережливо подносили ее ко рту – и не жевали, а сосали, как леденцовую конфету, чтобы продлить неожиданное удовольствие. Кстати, еще несколько лет после войны мама ночами сквозь сон просила кусочек хлеба, а мы, готовя до поздней ночи уроки, приносили ей хлебный ломтик, а она, откусив кусочек, мирно засыпала до утра, словно убедившись, что чем-чем, а хлебом ее дети обеспечены.
Самое же страшное произошло со мной, когда мы возвращались из эвакуации домой. Белоруссия еще не была полностью освобождена от захватчиков, но уже никто не сомневался в том, что враг будет разбит, что победа уже не за горами.
По пути к еще не освобожденному дому мы временно вынуждены были остановиться в одном из российских городков на Брянщине. Недавно в этих местах проходило большое сражение. В ближайшем лесочке мальчишки собирали патроны, гранаты, снаряды, мины. Все это приносилось в спортивный зал, в котором временно вынуждены были жить несколько семей горемычных беженцев. Женщины не разбирались, чем забавляются их дети.
И однажды одиннадцатилетний мальчишка взорвал во дворе противотанковый снаряд. Я находился невдалеке. Получил десять ранений. Двое суток не приходил в себя. Каким-то чудом врачам удалось спасти меня. Они удивлялись тому, что я все-таки выжил. Долго валялся по больницам. Год вынужден был ходить на костылях.
Спустя четверть века после ранения одна из ран стала опухать и болеть. Сделали рентген. Оказалось, зашевелился осколок. Его вынули. Позднее обнаружили, что еще один осколок глубоко засел в моем теле.
Мы заслуженно с благодарностью вспоминаем о ветеранах-участниках войны, с сочувствием относимся к опаленному детству тех, на чью долю выпало ребенками на себе ощутить невзгоды военного времени, но из поля зрения почему-то выпали те из малолеток, кому то ли непосредственно во время войны, то ли в первые послвоенные годы при несчастных случаях соприкосновения со страшными взрывными веществами, оставшимися невзорванными на полях кровавых боев, суждено было стать пожизненными калеками.
Война веско расписалась на мне, опалила мое детство, лишила ее неповторимых радостей, обрекла на нищенскую юность. Ее следы постоянно давали о себе знать и в последующие годы...
Я вспомнил только отдельные факты из своей «военной» автобиографии, но, думаю, и их достаточно, чтобы еще раз на конкретном примере убедиться в том, что война приносит людям горе и страдания. Наступят ли такие времена, когда ее бесчеловечность поймут все люди на земле?!
