Наступление длинных майских каникул знаменует окончание первой половины текущего политического сезона. В каком положении находится Кремль, бюрократия, силовики, региональные элиты, словом, «вертикаль власти»? Какие противоречия зреют внутри нее, какие конфликты одолевают снаружи? Чем и когда все это закончится?
Экстралегитимность президента уже под вопросом, при этом торг с Западом невозможен. Оснований для выздоровления экономики не видно, падение рубля съело прежние доходы граждан, повышение налогов вызывает сильную «изжогу», а ввязываться в еще одну войну ради дальнейших «побед телевизора над холодильником» опасно, да и бесполезно.
Что будет с вертикалью власти с учетом этих факторов? Эксперт интернет-газеты Znak.com — известный политолог, профессор Высшей школы экономики Николай Петров. Недавно совместно со своими коллегами, политологами и экономистами Сергеем Алексашенко, Павлом Баевым, Александром Кыневым и Кириллом Роговым Николай Владимирович выпустил обширный, вызвавший большой интерес доклад «Крепость врастает в землю. Год после выборов: стратегии, вызовы, тренды».
«Во многом равновесие расшатывает сам Кремль»
— Главное впечатление от доклада «Крепость врастает в землю»: власть Кремля еще надежна, но одновременно уже ненадежна. Она зависла в очень нестабильном равновесии. Прежде всего хочется спросить: по вашему мнению, у Кремля есть шанс заморозить это равновесие или в любом случае оно будет чем-то нарушено?
— Что касается общей оценки ситуации и перспектив ее развития, то, как мне кажется, главный итог первого года нового президентского срока — это отсутствие нового в действиях власти, будь то та или иная стратегия развития. Это сохранение статус-кво, которое, по самым разным измерениям, таким как масштабная чистка губернаторского корпуса, можно определить скорее как медленное (пока) сползание вниз.
Проведя, как ей показалось, очень успешно президентские выборы, власть использовала политический момент для проведения ряда жестких мер в экономике, усиливающих давление на граждан. Это привело к тому, что в отношениях между властью, региональными элитами и гражданами произошел некий перелом, наиболее ярко проявившийся в беспрецедентных с 2014 года проигрышах кандидатов власти в результате протестного голосования на региональных выборах (в докладе «Крепость врастает в землю» говорится, что осенью 2018 года Кремль проиграл семь из 38 избирательных кампаний, в том числе четыре губернаторских — прим. ред.).
Макроэкономически и, по аналогии, макрополитически ситуация выглядит гораздо стабильнее, чем это обстоит на самом деле. И будет неправильно экстраполировать ее вперед, рассматривая в качестве базы последние двадцать лет. Дело в том, что на фоне динамики, выглядящей достаточно безмятежно, происходит накопление негативных изменений, которые в какой-то момент приведут к качественному скачку, к негативному слому трендов.
И во многом равновесие расшатывает сам Кремль, как раз тем, что пытается его заморозить. Консервация нынешнего политического дизайна, уже не отвечающего остроте стоящих перед режимом проблем, или даже его архаизация — с отказом от выборов и публичной политической конкуренции на разных уровнях, с демонтажом местного самоуправления и так далее — лишь увеличивают риски политического кризиса в будущем, с одной стороны, приближая этот кризис, а с другой — усиливая его возможные негативные последствия для системы.
— Яркий пример расшатывания равновесия самим Кремлем — безалаберно запущенная «пенсионная реформа». Многие эксперты, в том числе Сергей Алексашенко в вашем коллективном докладе, говорят о ее непродуманности. Можно сказать, этой «реформой» Путин «выстрелил себе в ногу», подстегнув падение собственного рейтинга до «докрымских» показателей. Ваш доклад указывает, что отныне граждане возлагают ответственность за экономические трудности лично на президента. Лично для меня до сих пор загадка: почему он это сделал?
— Непродуманность пенсионной реформы говорит, с одной стороны, о политизированности принимаемых решений, когда экономисты не столько готовят решения, сколько реализуют срочно возникший политический заказ, а с другой — об отсутствии должного экспертного обеспечения принимаемых решений. Режим и раньше хорошо не умел (вспомните пакет реформ 2004 года с монетизацией льгот), а сейчас и вовсе разучился проводить взвешенные системные изменения, предусматривая и учитывая все возможные их последствия. В этом смысле как грузинская война 2008 года показала недееспособность российской армии, после чего ее стали срочно модернизировать, так и злосчастная пенсионная реформа показала недееспособность управленческой системы. С той разницей, что извлечения должных уроков здесь мы пока не видим.
Виной тому, как и причиной большинства других проблем с принятием решений, является во многом отсутствие независимой экспертизы и деградация экспертного сообщества. Со времени, когда Юрий Андропов сказал, что мы «до сих пор не изучили в должной мере общества, в котором живем», прошло почти четыре десятка лет, а ситуация изменилась лишь к худшему: общество, страна уже совсем другие, а знания о них меньше, чем были тогда. Власть в лучшем случае опирается на ведомственную экспертизу, а та, в свою очередь, на ведомственную статистику. Нет ни серьезных систематических исследований, ни критического анализа и обсуждения готовящихся решений.
Что касается президентского рейтинга, то расчет был на то, что сработает много раз использовавшаяся Владимиром Путиным ранее модель антинегативного популизма, когда вместо того чтобы обещать улучшения, Путин просто смягчает ранее обещанное правительством ухудшение и зарабатывает на этом очки. Только на этот раз привычная схема не сработала и рейтинг не поднялся.
— Сергей Алексашенко справедливо указывает, что «пенсионная реформа» не решила ни одной из средне- и долгосрочных проблем и задач. Значит ли это, что путинская «элита» в узком понимании, то есть буквально считанные персоны и семьи, не загадывает далеко, не планирует свое пребывание у власти надолго? Или в современной России и шире — в современном мире — в принципе невозможно и бесполезно планировать надолго?
— Хотя нынешняя власть в целом — это не про долго- и даже среднесрочное планирование, я бы как раз считал, что пенсионная реформа — показатель того, что Кремль планирует игру в длинную, закладываясь на долговременное противостояние с Западом.
— Имеется в виду экономия бюджета на социальных выплатах ради выполнения «геополитических» задач? Плюс приучение населения к скромной жизни в «осажденной крепости»?
— Да, пока денег вполне достаточно, но противостояние планируется надолго и систему переводят на осадный режим.
Тот же Сергей Алексашенко говорит, что понимание необходимости изменения пенсионного возраста пришло к Владимиру Путину уже давно, другое дело, что не было политического окна возможностей: то одни выборы, то другие. Поэтому, кстати, и готовить «реформу» было затруднительно, ведь на политическом уровне беспрестанно повторялось, что ее не будет. Когда же главные, президентские, выборы прошли, а до других, думских, еще оставалось много времени, власть и решила, что можно разом объявить целую серию непопулярных решений, включая и увеличение возраста выхода на пенсию, и рост НДС, и налог на самозанятых.
При этом надо понимать, что накопленных на сегодня резервов вполне достаточно, чтобы решать все бюджетные проблемы, не увеличивая давление ни на граждан, ни на бизнес. И, делая это, власть, таким образом, закладывается на неулучшение экономической ситуации на годы вперед.
«Когда чаша терпения переполнена, любая капля может оказаться последней»
— Доклад констатирует завершение действия «крымского синдрома». Россияне уже плохо «клюют» на госпропаганду, а внутренние и личные проблемы задевают гораздо чувствительнее внешнеполитических. Холодильник стал важнее телевизора. В то же время доклад оставляет ощущение, что в экономике «лучше не будет», только наоборот (хотя бы потому, что конфликт с Западом — это глубоко и надолго, и санкционное давление на Россию, по всей видимости, продолжится). Как в связи с этим вы оцениваете перспективы антикремлевского протеста?
— Я думаю, что главные сегодня угрозы для режима — не внешние, а внутренние, включая непосредственно антикремлевские протесты. Впрочем, в восприятии Кремля и угроза протестов, и, еще более, угроза раскола элиты в результате таких протестов сыграли огромную роль в трансформации режима и, в частности, в развертывании масштабных политических репрессий, в том числе против элит. Парадокс заключается в том, что, стремясь обезопасить себя от во многом воображаемых внешних угроз, запугивая элиты, Кремль блокирует возможности нормального развития, снижает эффективность системы, сам провоцирует внутренние кризисы, связанные с чрезмерной централизацией и низкой управленческой эффективностью системы.
Завершение действия «пост-крымского синдрома» важно тем, что у режима нет теперь той вождистской сверхлегитимности, которую он приобрел в 2014 году. Нет того прочного базиса, на котором, собственно, и была возведена надстройка нового режима — с репрессиями против элит, назначениями губернаторами внешних управляющих и тому подобным. Соответственно, надо либо укреплять прохудившийся базис, что представляется практически недостижимым в нынешних внешнеполитических и экономических условиях, либо перестраивать надстройку. И если телевизор работает хуже, а холодильник не наполняется, то вместо пряника будет все больше использоваться кнут.
Слабость и относительная немногочисленность протестов против повышения пенсионного возраста в прошлом году были восприняты властью как свидетельство того, что «все, проехали» и что дальше будет, как было до этого. Думаю, однако, что это не так, и социологические опросы, демонстрирующие серьезный рост протестных настроений, это подтверждают. Изменился общий фон во взаимоотношениях граждан и власти, для нее он стал весьма негативным. И сегодня достаточно любого частного, на первый взгляд, повода, чтобы вызвать бурную протестную реакцию. Это могут быть свалки и дежурное вранье власти относительно их закрытия или переноса, неловкие действия и ошибки власти, раньше сходившие ей с рук, — все что угодно. Когда чаша терпения переполнена, любая капля может оказаться последней.
— Считается, что авангардом протеста во все времена является молодежь. Николай Владимирович, что вы, преподаватель, можете сказать о протестных настроениях нашей молодежи? Насколько она решительна, боевита?
— Не думаю, что молодежь, при этом сейчас весьма немногочисленная в нашем стареющем обществе, является потенциально серьезной протестной силой. Скорее, можно было бы опасаться непропорциональной жесткости власти по отношению к ней, как это случилось в Киеве в январе 2014 года. Впрочем, политический век нашего режима уже превысил возраст молодежи, о которой мы говорим; она никогда не жила иначе, и оснований для недовольства, тем более активного, у нее немного, если только ситуация для нее не изменится кардинально к худшему. А тем, у кого такое недовольство возникает, власть не препятствует в выстраивании индивидуальных модернизационных траекторий, скажем, за границей.
Та молодежь, с которой мне приходится сталкиваться, мне нравится, в том числе своей активностью и идеалистическим чувством справедливости. Но все мы, и молодежь тем более, адаптивны, склонны, скорее, приспосабливаться к меняющимся условиям, чем менять их под себя. И я бы не переоценивал готовности молодого поколения бороться за свои права, если только власть реально что-то у него не отбирает, скажем, давя на рэперов или ужесточая контроль за интернетом. Кстати, власть довольно чутко прислушивается к настроениям молодежи и, если надо, идет ей навстречу.
‑ Можно ли тогда сказать, что активом протеста являются и будут люди среднего возраста и вплоть до предпенсионного, наиболее обиженного пенсионной реформой?
— Скорее, можно сказать, что главной опасностью для системы являются не протесты как таковые, а ее растущая неэффективность и неспособность обеспечить развитие. Попытки обеспечить тотальный контроль за всеми винтиками системы приводят к тому, что система просто неспособна обеспечить развитие, что будет усиливать внутриэлитные конфликты. Именно они, мне кажется, представляют сегодня для системы главную угрозу. И беда в том, что, пытаясь ее минимизировать, ужесточая контроль за элитами, система часто сама провоцирует конфликты внутри элит. Например, сейчас, когда радикально обновляет всю региональную элиту. (Авторы доклада «Крепость врастает в землю» подчеркивают, что две трети из почти полсотни новых глав регионов — «варяги», и «это самое решительное наступление на региональные элиты за всю постсоветскую историю» — прим. ред.)
Иными словами, проблема «осажденной крепости» не в том, что не хватит продовольствия или что взбунтуется народ, а в том, что усиливается дисфункциональность системы, возрастает риск глубокого внутреннего кризиса и раздрая в элитах. Как ослабленный организм не способен противостоять даже небольшой инфекции, так и тут — незначительные поначалу протесты по не самым важным поводам могут привести к масштабным переменам. Это как управленческий СПИД. И да, думаю, протесты будут со стороны обиженных, не самых молодых.
— По-моему, ключевое слово доклада — «пока». Кремль контролирует ситуацию в стране — в элитах, «вертикали власти», силовых структурах, бюджетной сфере, в регионах, в обществе в целом. Но пока. Когда «пока» закончится и пройдет, придется принимать отправные решения. Основная развилка — пойти навстречу оппонентам, то есть добавить политической свободы, свободы слова, федерализма, комфорта — предпринимательству, доходов — работающим и пенсионерам и так далее или усилить давление на них. Как, на ваш взгляд, Кремль пройдет эту развилку?
— На мой взгляд, никакой развилки нет, она кажущаяся. Дело в том, что любая политическая либерализация противна самим основам нынешнего режима. Взять, скажем, губернаторские выборы. Казалось бы, чего проще после сентября 2018-го вернуться к системе негативного отбора кандидатов в губернаторы, существовавшей до 2004 года, когда Кремль снимал с гонки тех кандидатов, которые его не устраивали, а остальные участвовали в довольно конкурентных выборах? Но таким образом победители получат собственную легитимность, не зависящую от президента, и ослабят систему, основанную на вождистской легитимности. И так во всем. Поэтому Кремль, как голландский мальчик, затыкает любую течь в плотине и укрепляет плотину все больше и больше. При этом избегая, как может, частных кризисов, он, таким образом, увеличивает вероятность кризиса общего и усиливает его разрушительный эффект.
Наконец, еще одна важная вещь: власть, проявляющая большую изобретательность, балансируя на месте, в том числе и противостоя внешним толчкам, не способна к движению, причем не важно, в какую сторону — условного Кудрина или условного Глазьева. За долгие годы бездействия у нее попросту атрофировались необходимые для движения мышцы и системы координации. Кремль не способен разрабатывать и реализовывать серьезные системные реформы, просчитывать их последствия в разных сферах. И крайне неловкое изменение пенсионного возраста, с которого мы начали разговор, может служить здесь отличной иллюстрацией. Применительно к системе мы слишком часто говорим о стабильности, пусть в последнее время и меньше. Но это стабильность пьяного человека, привалившегося к стене, и как только он попытается сделать шаг от стены, которая его держит, вся стабильность закончится.
«Давление на президента оказывается не столько извне, сколько изнутри»
— В продолжение темы «кнута». В своей части доклада, посвященной нарастающей цензуре и репрессиям (против политических активистов, молодежи, крупных федеральных чиновников и региональных элит, бизнеса), вы говорите о тысячах политически мотивированных уголовных дел, об «утяжелении» статей и увеличении сроков, сравниваете дела «Нового величия» и «Сети» с судебными процессами 30-х годов. Вы допускаете дальнейшую «сталинизацию» репрессий, их массовизацию и ужесточение? До какого-то предела? Или до беспредела?
— И общество, и элиты удивительно легко дали раскрутиться маховику репрессий, которые во многом как раз и нацелены на разъединение, атомизацию и граждан, и элит. Развитость массовых коммуникаций сегодня позволяет авторитарным режимам обходиться без крупномасштабных репрессий, достигая того же эффекта от репрессий адресных, локализованных. И без каких-то серьезных толчков — изнутри или снаружи — репрессии будут либо сохраняться на сегодняшнем уровне, либо, что вероятнее, усиливаться.
Дело в том, что система уже подсела на репрессии, ставшие важной частью механизма ее жизнеобеспечения, и просто так ослабить их, не заменяя ничем другим, она не может. Впрочем, продолжение конфронтации с Западом и стагнация экономики практически гарантированно обусловливают отсутствие позитивных новостей, то есть фон, на котором репрессии могут только усиливаться. Думаю, продолжаться это будет недолго — ведь таким образом система сама себя разрушает.
Здесь снова наблюдаются расхождения между краткосрочными и долгосрочными последствиями для системы. Если в короткой перспективе репрессии обеспечивают более жесткий контроль над элитой, то в более длинной перспективе, парализуя элиты, они препятствуют мобилизации элиты в нужных для системы целях, скажем, чтобы обеспечить экономическое развитие или даже получить нужный результат на выборах. Деградация системы — политическая и экономическая — в таких условиях неизбежна, и ее результаты мы увидим уже до завершения следующего президентского срока. Собственно, на уровне региональной политической элиты, где и репрессии, и деградация наиболее интенсивны, это уже очень заметно, о чем, например, свидетельствуют провалы власти на региональных выборах в целом ряде регионов в прошлом сентябре.
— Основным «оператором политически чувствительных дел» вы называете ФСБ и отмечаете очевидный рост ее влияния после разгрома антикоррупционного главка МВД («дело Сугробова»). Этот рост служит упрочению позиций президента-чекиста или, напротив, ставит его в зависимость от «Лубянки»? Сможет ли он, в случае чего, предотвратить чрезмерную опеку над собой спецслужбистов? У советских вождей для этого был ЦК КПСС, Путин таким ресурсом не обладает.
— В условиях отсутствия внешнего контроля за спецслужбами автократу надо использовать систему квазисдержек и противовесов, стравливая влиятельные силовые структуры друг с другом и не давая ни одной из них подмять под себя остальные. Иначе, вы правы, он станет заложником такого доминирующего игрока.
До сих пор Владимир Путин успешно справлялся с ролью арбитра, сдерживающего грызущихся между собой «псов-охранителей», давая стычкам между ними, будь то ФСБ и ФСКН, Генпрокуратура и СКР, ФСБ и МВД, то разгораться, то стихать. Причем, заметьте, если в ведомственном плане стычки могут заканчиваться с разным результатом, то персональных победителей в них обычно не бывает и, скажем, те в ФСБ, кто еще недавно праздновал победу над ГУЭБиПК МВД (то самое «дело Сугробова»), практически сразу были переведены на другие позиции.
ФСБ, которая с 2014 года выходит победительницей практически из всех конфликтов, не является исключением, просто там действуют уже внутриведомственные квазипротивовесы. По существу, это не единая корпорация, управляемая из одного центра, а некий холдинг с внутренними балансами и конфликтами.
И ФСБ, и силовики в целом играют в системе очень важную, но все же инструментальную роль, которая в ситуации внешних конфликтов и нарастающей репрессивности изнутри, конечно, возрастает. И давление на президента, думаю, оказывается не столько извне, сколько изнутри — через его чекисткую ментальность, корпоративный склад и опыт.
Что касается ЦК КПСС, то администрация президента во многом выступает его аналогом. С одной, но весьма существенной разницей: это не самостоятельный институт, а продолжение института президента, своего рода «Большой президент». И уход или ослабление президента выключает из игры и его всесильную сейчас администрацию.
— Во многих событиях новейшей истории нашей страны решающее слово принадлежало армии. Вспомните устранение Берии, «антипартийной группы», Хрущева, подавление народных волнений, начиная с Тбилиси в 1956 году и заканчивая Прибалтикой в 1991-м, путч ГКЧП и разгром Верховного совета в 1993-м, войну с мятежной Чечней. Как вы думаете, при необходимости армия встанет на защиту главнокомандующего от народного бунта или дворцового заговора?
— Мне кажется, что во всех упоминаемых вами случаях армия не играла роли самостоятельного субъекта, а была инструментом в руках политиков. И Кремль всегда тщательно следил за тем, чтобы армия и далее играла чисто инструментальную роль, чтобы во главе у нее не было слишком популярных фигур, способных жестко контролировать настроения в войсках.
Защиту главнокомандующего призвана обеспечивать, скорее, преторианская гвардия, в роли которой сейчас выступают ФСО с СБП и отчасти Росгвардия. Кстати, мы видим выходцев оттуда в руководстве не только силовых структур, квазисиловых вроде МЧС, но даже регионов. История, однако, показывает, что лидер не может рассчитывать лишь на свое ближайшее окружение, а должен искать поддержку среди элит и населения.
«Долгой дряхлой старости, как это было с Брежневым, я бы Путину не посулил»
— Доклад «Крепость врастает в землю» говорит: при стагнирующей экономике и падающих пятый год подряд доходах населения, при том что население возлагает ответственность за эти сложности персонально на президента, Кремль в ближайшие год-полтора будет искать нетривиальные способы удержания статус-кво ради решения «проблемы-2024». Причем внешнеполитические «подвиги», войны мобилизующего эффекта уже не дают. Видимо, решения придется искать внутри. При этом один из самых мощных массовых запросов в стране — на социальную справедливость, исправление глубочайшего имущественного неравенства. По логике вещей, Путин должен приступить к «раскулачиванию» бизнес-элит и чиновничества. По вашему мнению, он может решиться на такой шаг, учитывая, что «олигархи» и бюрократия являются столпами его режима?
— Что касается ответственности, то в политике тоже действует своего рода закон сохранения, и если где-то чего-то прибудет, то в другом месте убудет. Иными словами, за все приходится платить, иногда сразу, а иногда, как в случае с Крымом, в рассрочку. Проблему я вижу в том, что близорукость и оппортунистичность режима в сочетании со старением властной элиты делают для обитателей Кремля неинтересными длинные проекты, такие как, скажем, модернизация экономики в целях обеспечения ее долговременного развития, одновременно подталкивая в сторону авантюр, как внешне-, так и внутриполитических.
Если же говорить о «раскулачивании», то, собственно, мягкое «раскулачивание» уже идет, тем более что в условиях смены поколения элит перед системой стоит задача не дать отставникам вынести с собой системные активы. При этом, как видите, никакой громогласной борьбы с коррупцией нет — это слишком опасно и возможным подрывом доверия к власти в целом, и перехватом инициативы внешними популистскими силами. Поэтому «раскулачивание» носит персональный, а не сословный характер, и не ослабляет политэкономическую базу режима.
— Тогда какими навскидку могут быть «нетривиальные решения»? В какой плоскости они могут лежать?
— Я опасаюсь «нетривиальных решений», которые могут лежать в двух плоскостях, главным образом во внешней политике. Это демонстративная отчаянная решимость, призванная компенсировать слабость по принципу «мы слабы, но безбашенны и готовы ударить первыми» и игра на ухудшение ситуации у соседей.
Любое улучшение относительно: вы можете сравнивать себя сегодняшнего со вчерашним, а можете с соседом. И если сосед живет хуже, то, может, у вас не все так уж плохо. В этом я вижу опасность разрушительной логики выстраивания отношений с Украиной по близорукому, но действенному принципу «чем у них хуже, тем нам лучше».
— Каждая глава в докладе, о чем бы ни говорилось — внешней, экономической, социальной, региональной политике Кремля, — заканчивается мыслью о неизбежных рискованных решениях, о возрастающей угрозе ошибок и поражений, о цугцванге. В таком случае стоит ли Кремлю так мучиться «проблемой-2024»? Может, и не будет никакой проблемы? Ельцин ушел из Кремля без надрыва, под надежные гарантии благодарного преемника. Отчего бы и Путину не поступить так же?
— «Проблема-2024» — это будущее, которое уже сегодня влияет на настоящее. Послушность элиты — это во многом функция стабильности, понимания того, что установленные сегодня правила будут действовать и в обозримой перспективе. Соответственно, понимание, как ситуация будет выглядеть в 2024 году и после, важно сегодня. Проблема в том, что трансформировать режим удобно при высокой и растущей легитимности, а не при снижающейся.
Что касается ухода Владимира Путина по-ельцински, то такой сценарий исключен в силу целого ряда причин. Назову две: это политическая конфигурация и «власть-собственность». Уход слабого президента, каковым к завершению своего второго срока был Борис Ельцин, не менял существенно конфигурацию политических сил. В системе было много весьма самостоятельных акторов, работали институты, например конкурентные выборы. Сегодня политический ландшафт принципиально иной — с одним-единственным мощным институтом президентства, который поглотил или подчинил себе все остальные. Ни вынуть из системы ось, к которой все крепится, ни заменить ее другой, не поломав всю систему, не получится.
Вы скажете, можно предварительно трансформировать систему так, чтобы ось из центральной и несущей превратилась в боковую. Да, в принципе, можно, но, во-первых, это принципиально изменит систему, а, во-вторых, потребует изрядных усилий и времени. Еще и поэтому «проблема-2024» — сегодняшняя, а не перспективная.
И второе: реальная власть в сегодняшней системе осуществляется не столько через политические институты: парламент, выборы, даже правительство, сколько через хозяйственные корпорации, возглавляемые людьми из ближнего круга президента. То есть, грубо говоря, если гарантии «семье» при уходе Бориса Ельцина распространялись на малую толику собственности, то сейчас их пришлось бы распространить на большую часть хозяйственного комплекса страны. Что, как вы понимаете, невозможно.
— Отсюда я понимаю, что «система Путина» продолжит существование, дряхлея, пока не совершит последней, роковой, ошибки?
— Думаю, что система не модернизируема изнутри и любые попытки ее серьезно трансформировать с целью, скажем, решить «проблему-2024» способны привести к цепочке негативных, в конечном счете фатальных для системы последствий. Система изменится только через масштабный кризис, а триггером, спусковым крючком может послужить что угодно — слишком много уже накопленного негатива, и не нужно «роковой ошибки», чтобы масса стала критической.
Кроме того, есть еще негативный эффект того, что было сделано ранее, который сам по себе может перевести массу в критическую. Система как может старается избежать резких движений, но и внешние, и внутренние обстоятельства для нее неблагоприятны. Поэтому долгой дряхлой старости, как это было с Брежневым, я бы Путину не посулил.
Текст: Александр Задорожный
