К 75-летию снятия полной блокады Ленинграда

(Начало)

«В один из зимних дней к нам пришла тётя Рива и принесла кусок сливочного масла. Вот это да! Мы обрадовались. Подумали, что для нас. Увы, тетя попросила, чтобы мы его спрятали «до лучших времён». Я масло положила за окно, на мороз, оно не давало мне покоя: хотелось хоть небольшой кусочек дать мужу, у которого иссякали силы. И до этого масла мы, ленинградцы, не дотронулись, пока, уезжая в эвакуацию, его не забрала с собою «наша добрая» тётя Рива.

Навсегда в моей памяти останется новогодняя ночь 31 декабря 1941 года, когда в домах внезапно, появился электрический свет. Втроём собрались за столом. А на скатерти только один кусочек хлеба. И тут произошло чудо: сосед-железнодорожник, простой русский парень Миша Коваль, пришел нас поздравить и вручил новогодний подарок-пакет с картофельной шелухой. Из этой шелухи мы сварили картофельный суп, а в комнате запахло довоенной картошкой. Ровно в полночь из «тарелки»-репродуктора раздался голос секретаря горкома партии Попкова, который поздравил ленинградцев с Новым годом и заверил, что самые тяжелые времена позади, а в наступающем году всем станет легче. Но его обещания, как и наши надежды, не оправдались.

В начале 1942 года на город обрушились самые страшные бомбардировки и артобстрелы. В это время нашей Верочке пришел срок рожать. Начались схватки, но в комнате мороз. Спалили последние учебники. Пока ночью мы с Семеном по затемненному городу искали акушерку, Верочка сама с помощью соседки родила. И даже умудрилась искупать мальчика в снеговой воде. Он все время кричал, так как хотел есть, а через пару недель превратился в сморщенного «старичка». И мы превратились в дистрофиков: из-за цинги кровоточили ишатались зубы, лиловыми пятнами покрылись опухшие ноги. От голода у Семёна силы были на исходе. Возвращаясь из завода, он упал на заснеженную дорогу и каким-то чудом смог доползти до дома. Соседи помогли поднять его на пятый этаж, занесли в комнату, раздели, напоили кипятком и уложили на кровать. Он лежал в промёрзшей комнате с заколоченными окнами. Дров не было. Признаки жизни подавала только черная «тарелка» репродуктора, которая голосом Юрия Левитана сообщала об оставленных городах. Я тогда подумала: лучше бы Семен воевал на фронте, чем умирал от холода и голода на своей кровати. Однажды он простонал: «Всё, дорогие мои, сил больше нет. Я вряд ли когда-нибудь поднимусь...» Услыхав такие слова, я закричала: «Да как ты можешь это говорить, не смей и думать. Ведь я с тобой. Отдохнёшь и опять пойдёшь на работу». Мы с Верочкой делали всё, что могли, чтобы поставить на ноги Семёна.

В один из морозных дней, после многочасовой очереди, бережно неся нашу пайку хлеба, я увидела пожилого мужчину, который на верёвке тянул полусгнивший телеграфный столб. (Мелькнула мысль: это же дрова!) Я остановила этого несчастного «бурлака» и уговорила обменять столб на хлеб. Но что делать мне, дистрофичке, с этой ношей? Я обращалась к богу дать мне силы, только бы тронуть с места этот столб. Изо всех оставшихся сил (откуда они только взялись?) я по льду потащила его к своему дому. Чуть живая дотянула до подъезда. Увидели соседи и, спасибо им, помогли поднять столб по обледенелой лестнице на верхний этаж. В комнате лежал изнуренный от голода и холода Семён. Я схватила «ножовку» и судорожно начала пилить столб. Муж, глядя на это безжизненным взглядом, прошептал: «Я проклинаю себя. Ты пилишь, а я не могу». В «Блокадных записках» Семен Рахковский написал: « И, действительно, я «отдохнул» и пошёл на работу, хотя это случилось не скоро. Но главное, возле меня всегда была моя любимая Женечка. Её мужество и любовь не знала границ...»

- До войны я окончила железнодорожный техникум, и весной сорок второго года, - продолжает свой трагический рассказ Евгения, - меня приняли на работу дежурной обмывочного пункта депо Варшавского вокзала. В мои обязанности входили сбор валявшихся трупов и поиск документов погибших. Это была страшная работа. В это же время институт, в котором я училась, эвакуировался в город Пятигорск. Еще раньше, сдав экзамены за третий курс, я уезжать отказалась, так как не могла оставить любимого мужа в осажденном городе. Долго ничего не знала о дальнейшей судьбе моей «альма-матер». Наконец, пришло письмо от моей лучшей подруги Иды Свердловой. Она писала, что ей с группой студентов чудом удалось бежать из оккупированного немцами Пятигорска. И ещё, что декан мехфака Е.А.Герасимов составил подробнейший список всех евреев-профессоров, доцентов, преподавателей, который передал в немецкую комендатуру. Ида в письме упомянула моих замечательных педагогов Кецлеха, Слуцкого с супругой, Хаймовича, Берлина, Геллера... Все они получили «приглашения» явиться на вокзал, захватив с собой ценные вещи, и были расстреляны.

Я всегда старалась по возможности находиться рядом с Семёном и была просто счастлива, когда удалось в 1943 году поступить в технологическое бюро завода, где он работал. «Корабельные» обеды (вершки тушенной моркови) в заводской столовой в какой-то мере поддержали наши силы. А самым большим праздником для нас стал вечер 27 января 1944 года, когда в мрачном зимнем небе мы увидели победный салют. Выходя из здания политехнического института, где сдала экзамен по сварке, я услыхала залпы орудий и вспышки ракет, но никак не могла понять, что происходит. Обратилась к милиционеру. Он закричал в ответ: «Снята, снята блокада!» Я от радости бросилась ему на шею и расцеловала.

Блокада Ленинграда, унесшая почти жизни миллиона человек, завершилась полным разгромом гитлеровцев. Среди многих наших наград - самая почётная и дорогая - медаль «За оборону Ленинграда». Только после войны нам удалось узнать о судьбе родителей мужа Аврумэлэ и Нэйси Рахковских, которые не смогли эвакуироваться из Петергофа. В отдаленном сельском районе по наводке соседей и полицая их расстреляли фашисты.

В сорок шестом году я, наконец, защитила диплом инженера-механика, но именно тогда наша семья уже в полной мере ощутила у разгул набирающего силу сталинского антисемитизма. В 1952 году моего Семёна, отдавшего так много сил и здоровья на заводе им. Жданова, вызвал главный инженер и сказал: «Семен Абрамович, ты знаешь, всех евреев твоего отдела мы сокращаем, а тебя, начальника отдела, только понижаем в должности...» Вскорости Семёна как члена партии направили в Латвию... главным инженером МТС «на подъём сельского хозяйства». Директор этой машинно-тракторной станции, беспробудный пьяница, часто говорил: « Мой заместитель -надёжнейший еврей, а я при нем могу жить, как хочу....».

Но по возвращению в Ленинград мужа не принял его «родной» оборонный завод. Семён, инженер высочайшей квалификации, давно хотел обобщить свой богатейший опыт в научной работе и защитить кандидатскую диссертацию. И, естественно, он обратился в политехнический институт, который окончил до войны, к завкафедрой Соколовскому. Выслушав просьбу своего бывшего студента, профессор ответил: «Пока я жив, у меня не защититься ни один еврей». (На кафедре у этого «ученого» преподавали и евреи, но по отношению и к ним своё слово «он держал крепко»). Так Семён и не смог осуществить своей мечты. Но, несмотря на это, с преданной любовью к Ленинграду, вновь ставшему Санкт-Петербургом, и его землякам мой любимый муж ушел из жизни.

В 1992 году вместе с семьей дочери я приехала в Америку. Всегда любила поэзию и писала стихи. Продолжаю их писать до сих пор. И здесь, за океаном, главной темой моих стихов остается Санкт-Петербург, где мы с Семеном в условиях смертельной опасности, голода и холода сумели сохранить нашу любовь.

Я - счастливая мама и бабушка четверых внуков, и только здесь, в Соединённых Штатах, нашла обеспеченную старость. С первых дней американской жизни поступила на курсы английского языка. И так увлеклась English, что впервые осмелилась сочинить стихотворение America is mine («Моя Америка») на новом для меня языке. И вы представляете, какой неожиданностью для меня стало сообщение, что это стихотворение вместе с моей фотографией в 1998 году вошло в капитальный поэтический сборник Rhymes of Greatness Famous Poets Society, выпущенный Библиотекой Конгресса США (Library of Congress Cataloging in Publication Data). Значит и творческая жизнь продолжается...»

Давно уже лежит на еврейском кладбище Детройта смелая и удивительно талантливая женщина Евгения Рахковская, но о ней, как и память о трагедии блокадного Ленинграда, у её родных и друзей останется навсегда.