14 июня 1970 г. Юрию Федорову исполнилось 28 лет. На следующий день он и 11 других молодых людей приехали в маленький аэродром «Смольный» под Ленинградом с тем, чтобы сесть на 12-местный биплан Ан-24, вылетавший в Приозерск. В этом городке неподалеку от финской границы их дожидались еще четверо.

План, который вынашивали эти пассажиры, вошел в историю как «Операция Свадьба», потому что в случае чего они бы объяснили, что летят вместе на бракосочетание. Почти все были евреями, исключение составляли киевлянин Алексей Мурженко и москвич Федоров, родившийся в деревне на Ярославщине. Идея была в том, чтобы скрутить в Приозерске обоих пилотов «кукурузника», пригрозив им двумя пистолетами, заряженными холостыми патронами, связать и оставить в соседнем леске в спальных мешках, а самим лететь в Швецию, благо один из заговорщиков, Марк Дымшиц, был в прошлом военным летчиком.

По прибытии угонщики планировали дать пресс-конференцию, рассказать о положении советских евреев и потребовать свободы выезда в Израиль.

Шила в мешке не утаишь, и ряд членов этой группы, в частности, застрельщик «Свадьбы» Эдуард Кузнецов, были почти уверены, что КГБ осведомлен об их замысле и давно их пасет, но считали, что игра стоит свеч.

Все были арестованы КГБ за 30 минут до вылета из «Смольного» и в декабре осуждены в Ленинграде по ряду обвинений, жемчужиной которых была измена родине. Малоизвестна следующая деталь: процесс записывала Елена Боннэр, сперва сразу, а потом по памяти, потому что, как рассказывает ее дочь Татьяна Янкелевич, сотрудники КГБ пытались задержать мать в зале суда, но ее знакомая Бэла Коваль «отбила ее у кэгэбешников».

«Физически?» - спросил ваш корреспондент. «Физически, - подтвердила Янкелевич. – Она схватила ее и кричала: «Не дам! Не дам!».

Боннэр передавала записи диссиденту Владимиру Тельникову, «он пробирался в Москву, передавал это Володе Буковскому, а Володя передавал это иностранным корреспондентам».

    Когда Боннэр вернулась в Москву после приговора, дочь встретила ее на вокзале. «У нее было такое лицо, что я испугалась» - вспоминает Янкелевич: Дымшиц и Кузнецов были приговорены к смертной казни. Мурженко и Федоров, в прошлом уже отсидевшие за антисоветскую деятельность, получили 14 и 15 лет.

     Вмешательство Голды Меир, чей посланец напомнил генералиссимусу Франко о его еврейских корнях и убедил его помиловать террористов-басков, приговоренных к высшей мере, звонок президента Никсона Брежневу и волна протестов, поднявшаяся на Западе, заставили советские власти заменить смертную казнь Дымшица и Кузнецова на 15 лет тюрьмы.

В последующие годы их подельников, или «самолетчиков», постепенно освобождали, обычно обменяв на арестованных в других странах советских шпионов, и лишь Мурженко и Федоров отсидели свои сроки от звонка до звонка. Федоров вышел в 1985 году, а в 1987 со второй попытки выехал за границу по израильскому вызову, но отправился в США и первые две недели жил с привезенным из СССР огромным черным псом Федором у диссидента Юрия Ярым-Агаева в квартире на Вест 30-й улице, которую тот снимал под свой «Центр демократии».

Знакомые русские наняли Федорова, учившегося в Москве в электромеханическом техникуме, электриком. Посылали его в основном в неблагополучные, то есть криминогенные районы, говорит на хорошем русском языке его вдова Вики Жерко, родившаяся в Бразилии и привезенная в США ребенком. Меня тронуло сообщение Вики, что ее свекровь звали Пелагея Федоровна Козловцева.

Местные евреи, помнившие вклад Федорова в борьбу за свободный выезд из СССР (Ярым-Агаев называет его «русским Моисеем», который «вывел евреев из очередного плена»), устроили его на работу в благотворительную организацию New York Association for New Americans, сокращенно  «Найяна», занимавшуюся устройством советских евреев.

Английский Федоров тогда знал так себе, но коллеги прощали ему это за добрый нрав и заслуги. «Высоченный, худющий и безумно очаровательный», - вспоминает его бывшая москвичка, работавшая в «Найяне» в те годы и предпочитающая остаться безымянной. «Он был элегантен при своих скромных возможностях, - говорит она. – Приходил в костюмчике, у него было чувство стиля, чуть ли не при бабочке».

Федоров приводил на работу своего верного Федора и «готовил ему на плите какую-то кашку, а не кормил его американскими консервами». Что до его самого, то «живот его был испорчен после лагерей; он нашел, что может пить только текилу. Она хорошо на его внутренности ложилась».

Моя собеседница напоследок нашла слово, которым лучше всего определялся Федоров – «нежный». До этого это же слово употребила его вдова, которая сказала мне, что за 32 года совместной жизни «он ни разу на меня не повысил голос».

Федоров проработал в «Найяне» достаточно долго, чтобы заработать пенсию по старости, хотя и весьма скромную. Выручило то, что жена, закончившая Колумбийский университет, много лет была потом профессором экономики в маленьком нью-йоркском колледже. Федоров, по словам Ярым-Агаева, с которым они близко дружили, «категорически» не любил Нью-Йорк и около двух десятилетий появлялся в городе в основном лишь на традиционных встречах советских диссидентов, устраивавшихся под конец в «Русском самоваре».

Остальное время он проводил в стареньком доме, который они купили с женой в городке Флайшмане в Катскильских горах примерно в трех часах езды от города. Отчасти Федоров не любил бывать в Нью-Йорке, потому что не хотел оставлять десятки кошек, которые, смеется Ярым-Агаев, «полностью оккупировали дом».

«Это было что-то страшное, - продолжает он. – У него притом было три уровня кошек. Там была кастовая система, сословная, то есть были кошки внутридомашние, были кошки, которые на веранде жили, - для них несколько домиков таких сделали, - а были вообще приблудные кошки, которые просто приходили. Была миграция с нелегальными иммигрантам, то есть все больше кошек пытались мигрировать внутрь дома».

«И к ним еще медведи периодически приходили, - вдруг вспомнил Ярым-Агаев. – Один раз им медведь во входную дверь стучал».

Янкелевич особенно ценит фонд «Благодарность», созданный Федоровым для помощи нуждающимся диссидентам и бывшим политзаключенным на родине. «Никто из наших никогда не додумался придумать то, что придумал Юра! – восклицает она. – Как он собирал эти деньги, копейки эти! По копейкам буквально».

Иногда было больше. Бывший соратник Бориса Березовского микробиолог Александр Гольдфарб несколько раз передавал Федорову по несколько тысяч долларов от олигарха.

«Он был очень правильный человек», - говорит Гольдфарб о Федорове.

«Бывшие политзаключенные получали какую-то ничтожную пенсию или не получали ничего, - объясняет Янкелевич. – Многие не имели  семей, которые могли бы их поддерживать. Идея Юры Федорова – помочь им провести остаток жизни достойно». 

Бухгалтерию фонда вела жена его основателя. «Они были очень бедные, - говорит Жерко о получателях помощи от «Благодарности». – Мы посылали деньги, чтобы они могли пойти в частную больницу». Были случаи, когда люди отказывались от денег. Янкелевич говорит, что рекомендовала фонду помочь Алексею Смирнову и Александру Подрабинеку, но они отказались, поскольку в тот момент не нуждались..

Ярым-Агаев критикует Израиль за то, что тот не присвоил Федорову звание своего почетного гражданина. У самого же Федорова не было претензий. «К евреям он относился очень хорошо, - говорит Ярым-Агаев. – И к Израилю. Считал евреев действительно избранным народом и похож был в этом смысле на американских евангелистов»..

Несколько лет назад Федоров сказал мне, что у него диагностировали волчанку. «Лечение от этой волчанки, как я понимаю, само по себе подорвало его здоровье, - говорит Ярым-Агаев. –Последний год был вообще ужасный. Он его почти весь уже в больнице провел...Почти более чем 18 лет советских лагерей его еще Бог наградил тяжелейшими годами болезней!».

Незадолго до смерти, которая произошла на прошлой неделе, Федоров пожаловался жене по-английски I can’t take it any more!

«В обращении из мордовского лагеря он просил помолиться о спасении его души, - говорит Янкелевич. – Не будучи христианкой и верующей вообще, я не тревожусь о спасении его души, потому что он сохранил ее чистой. Вечная ему память и благодарность за все добро, которое он сделал».    

В понедельник Федорова по-русски и по-английски отпевали в Знаменском Синодальном Соборе Нью-Йорка, а потом предали земле на православном Новодивеевском кладбище под Нью-Йорком. Прощальные речи произнесли диссиденты Павел Литвинов и Ярым-Агаев. Кроме них и Любови Мурженко, чей муж умер от рака еще в 1999 году, в толпе скорбящих примерно из 40 человек уже не было членов советского демократического движения.

Канал «7 Дней» в Телеграм