Африканская куколка

В субботу 25 мая 1990 года в десять утра Манхеттен был еще пустой. С Гранд Централ в Коламбия Юниверсити Госпиталь я закинул семейную пару белых стариков за двадцать минут и довольный тем, что так легко и быстро сделал первые деньги, не глядя по сторонам и не оборачиваясь, устремился к девяносто шестой стрит. С девяносто шестой начиналась работа, которая на языке таксистов называется «мести город». Это самый тяжелый, но и самый надежный способ сделать пару сотен за шифт для новичка-гаражника.

С верхнего Манхеттена в даунтаун машина катится сама, я только притормаживаю на светофорах.

Пересекая 125-ю увидел штымпа, одетого экзотически. Приостановился, чтобы как следует его разглядеть. Чувак был во всем оранжевом, как сбежавший из американской тюрьмы зек. Оранжевые штаны, оранжевая туника и даже оранжевая, похожая на тюбетейку, шапочка. Если присмотреться, на тунике можно было разглядеть выцветшие рисунки орнамента.

Мы встретились глазами, и он вяло, безо всякой надежды, что его возьмет желтое такси, махнул рукой. Я немедленно жестами показал ему – давай, садись, пока красный. Он забросил на плечи большой рюкзак, подхватил с земли тяжелый ящик и побежал через восемь линий траффика мимо светофора, который уже переключился на желтый.

Это был не какой-нибудь африкан-американ, а настоящий африканский негр с блестящей кожей цвета черно-лиловых кабачков. По-английски он говорил еще хуже меня. Если в моем активном словарном запасе было не меньше ста слов, у него - около пятидесяти. Но этого нам, эмигрантам первого года эмиграции, было вполне достаточно. Ящик, когда мы его грузили в багажник, оказался ручным подвесным лотком для уличной торговли. Ехать моему пассажиру нужно было в самый конец - на набережную в Баттери Парк.

Он уселся на заднее сидение и произнес заранее сложенную в голове фразу:

- Сэр, очень благодарю вас за пикап меня.

Я, пытаясь сделать ему комплимент, сказал:

- Мэн, у тебя красивая шмотка. Или все мэны в твоей кантри ходят в такой бьютефул одежде?

Он сказал, что у него дома в Мали такую одежду не носят. Такую одежду носят в Сенегале. Сенегал хочет отнять нашу землю и все люди из Сенегала - наши враги. Если мы встречаем пипл из Сенегала, то килл их, а сенегал-пипл убивают нас. Но одежда, которую они носят, красивее нашей и больше лучше привлекает покупателей.

Я сказал:

- Это, фак, Америка. Это, фак, бизнес, бразер.

Тронутый обращением «бразер», он спросил:

- Откуда вы, сэр? У вас есть гринкард? Вы еврей?

Я подумал: «Чурбан чурбаном, а уже знает, что есть евреи».

А он продолжал:

- Вот видите, сэр, вы белый еврей и у вас есть гринкард, а я черный, и мне не дают. Если это справедливо?

Я сказал емy словами из песни:

- Мэн, лайф - это мечта. А чем ты торгуешь?

- Африканскими куколками.

- Покажи.

Он вытащил из рюкзака коробку, из коробки достал матрешку.

- Блин, да это же матрешка! – воскликнул я. – Русская куколка.

- Вы говорите, как злой человек, - сказал он обиженно. - Почему все белые хотят нас унизить? Это африкан долл, которая дает мужчине силу и делает бесплодную женщину прегнет.

Я засмеялся и сказал:

- Ты чИтаешь, мэн!

Но этого слова он не знал и не понял.

Когда мы подъехали к площадке, где мой пассажир занимался своим бизнесом, на счетчике был двадцатник. Я сказал, что не стану брать с него плату, пусть это будет презент. Он растрогался, полез обниматься и сказал, что хочет сделать мне подарок.

Это была большая, размером с двухлитровую банку, с темным, как на иконах, лицом и злыми глазами, деревянная кукла, внутри которой оказалась расписанная красным траурным цветом матрешка Сталина. В утробе Сталина я нашел Хрущева с отлично отполированной и покрытой лаком лысиной. В Хрущеве болтался и стучал в стенки молодой симпатичный Брежнев. Я разобрал всю матрешку до конца. Внутри Ельцина точеной деревянной чушкой лежала фигурка неразрисованного деревянного зародыша матрешки.

Напильник для мамы

Мама звонит по вайберу, говорит:

- Покажи-ка мне моего внука Борю.

- Что случилось?

- Ничего, просто я по нему соскучилась.

- Он спит, показать тебе спящего?

- Нет-нет, ни в коем случае!

- Почему?

- Спящего ребенка нельзя фотографировать. У меня к тебе дело.

- Говори.

- Я тебе с обычного телефона позвоню.

- Чем тебе не нравится твой мобильник?

- Мне кажется, он действует на пейсмейкер.

Перезванивает через несколько минут с обычного стационарного телефона и говорит:

- Мне нужен напильник.

- Какой?

- Маленький.

- Для чего?

- Какая тебе разница.

- Мама, я должен знать, для чего тебе нужен напильник, иначе я не смогу выбрать правильный.

Мама говорит:

- Мне нужно подпилить протез.

Я даже испугался немного. Человеку все-таки девяносто два года. Ходит она с трудом, но соображает прекрасно, читает книги, разгадывает кроссворды.

- Какой протез, мамуля?

- Ох, - вздыхает мама, - есть у меня подруга, она в нашем билдинге живет, наверху, в 4 К. Каждый год меняет себе зубные протезы. Я у нее спрашиваю: «Рая, зачем ты это делаешь, каждый год новые зубы?» Она мне отвечает, что ей нужно для жизненного разнообразия.

Она молодая, на десять лет меня моложе. Недавно пришла, плачет. Я спрашиваю: «Рая, что случилось!» Она мне говорит: «Мне сегодня последний зуб удалили. Больше нет у меня зубов, ни одного своего зуба. Это старость». Я только посмеялась и рассказываю ей, как в 1948-м году, когда мы с твоим папой только поженились, приехали в Добруш. Там при больнице даже не было своего стоматологического кабинета. Я стала работать зубным врачом, а мой муж, твой папа, зубным техником. Все люди в городе ходили без зубов. Молодые еще – сорок-пятьдесят лет, – уже без зубов. Это из-за войны, из-за плохой пищи. Мой муж, твой папа, тебе на долгий век, устроил там целую фабрику съемных протезов. Мы работали по двенадцать часов в день, делали зубы для этого несчастного беззубого города. Помню одного, ему было лет шестьдесят, тогда он мне казался стариком. Мы взялись его протезировать, и на первую примерку я приношу ему на тарелке, как официантка, его зубы, он берет их в руки, разглядывает и спрашивает по-белорусски:

«Як яны будуць трымацца ў мяне ў роце, у мяне ж ні аднаго зуба, няма за што зачапіцца?»

А я ему говорю - за счет адгезии, и пока он сидит с открытым ртом, я ему раз и эти протезы вставляю. Он, подумал, постучал зубами, посмотрел в зеркало и говорит:

«Ну, памаладзеў на дваццаць гадоў, старая мяне не пазнае, з дому прагоніць. Толькі гаварыць мне стала няёмка. Прыйдзецца па новай гаварыць вучыцца. Як ты кажаш гэтае слова?»

Я говорю: адгезия. А он говорит: «Не, не вымаўлю». И плачет от счастья.

- Так что Рая? - спрашиваю я.

- А Рая поставила себе недавно новые зубы. Жалуется, что никак не может привыкнуть. Я ее посадила на стул, навела ей в рот настольную лампу, посмотрела, а у нее вся десна слева внизу натерта. Плохо подогнали зубы. Халтурщики. В Америке тоже полно халтурщиков, я это уже понимаю.

- Так тебе нужен напильник, чтобы подпилить Раины зубы?

- Если бы только Раины. Эта Рая такая болтливая. Первый раз, когда я ей подогнала зубы, она стала рассказывать всем соседям, какая я хорошая, и ко мне стали приходить все старики из нашего дома за консультациями. А у нас же дом по восьмой программе – одни пожилые люди.

- Тебе это утомительно? Ты хочешь, чтобы к тебе перестали ходить?

- Нет, мне это очень нравится, но мне нужен напильник, чтобы подпиливать их протезы.