Берия всегда его восхищал своими организационными способностями, поэтому внешним видом он старался походить на Берию. Это заметно на старых фотографиях. Уже потом, когда Берию разоблачили как английского шпиона, Лёве пришлось внешность менять. Ну а как ее менять? Шляпу и хорошо сшитое в ателье на Немиге пальто он, конечно, оставил, сменил только оправу в очках с круглой на квадратную черную – типично еврейскую.

В пятьдесят третьем же, когда случилось дело врачей, его понизили в должности и отняли одну комнату в довоенной квартире с ванной на Фабрициуса. Туалет был на улице. В комнату подселили семью жлобов. Жлобы писали в ванную, даже если там лежало замоченное белье.

Но с делом врачей и евреями вообще как-то оно все само собой уладилось и Лёве, местечковому еврею с семиклассным образованием, дали кафедру в институте механизации сельского хозяйства, где он преподавал основы бухгалтерии. За партами, сложив прилежно руки лодочками, сидели председатели колхозов. Бухгалтером он был от Бога. Но то, чем Лёва в самом деле отличился однажды, преподавать как отдельный курс никому бы и в голову не пришло. Эвакуация - вот в чем Лёва себя проявил необыкновенно в 1941 году. Была у Лёвы сильная еврейская интуиция, феноменальная память, способность к быстрому устному счету. Он хорошо понимал психологию людей, а самое главное, мог сделать так, что тысяча человек подчинялись его требованиям, как военные подчиняются приказам.

Война закончилась в сорок пятом, но только в пятьдесят шестом Лёва получил отдельную трехкомнатную квартиру в Минске в новом доме на Чичерина. Туда же, на Чичерина, в квартиру номер девять привезла и поставила огромный немецкий сундук Маша, его родная сестра. Что там было в сундуке, никто не знал, знала только сама Маша. А в сундуке лежало немецкое постельное белье, немецкие отрезы из хороших материалов и даже коллекция столового серебра, достаточно большая, чтобы сервировать стол на двадцать человек. И еще одна вещь, о которой пойдет речь дальше.

Маша была самой необыкновенной в их семье. Прежде всего выделялась Маша гипнотической библейской красотой и княжеской статью, которая непонятно откуда взялась у рожденной в черте оседлости белорусской еврейки. И характер у нее был библейский. Маша была умная, как Лёва, но не в таком качестве, как ее брат. Больше всего Маша оказалась способной к языкам, к началу войны окончила институт и свободно читала и говорила по-немецки, по-английски и по-французски.

Весть о том, что родителей Маши и Лёвы убили в Буда-Кошелёве в октябре сорок первого года, дошла в Пензу, куда они эвакуировались, только в сорок втором . Они тогда сильно поругались с Машей и Маша сказала Лёве: «Булах, ты вывез десять заводов с рабочими, ты вывез семью своей жены, а наших ты вывезти не мог?!»

И Лёве нечего в оправдание было ответить, кроме как спросить: «Почему они не пришли тогда на железнодорожную станцию в Гомеле? Поезд ждать не мог, станцию бомбили».

Но слушать его Маша не хотела и даже кинулась драться, поцарапала Лёве лицо. А на другой день исчезла и, как потом выяснилось, добровольно ушла на фронт в действующую армию и стала фронтовой женой какого-то удачливого русского полковника, который к концу войны вырос до генерала. Была там не просто военно-полевая связь, а большая любовь, и разлучил Машу с генералом только послевоенный приказ министра обороны с требованием всем офицерам прекратить моральное разложение и вернуться к своим женам. Слишком много развелось этих ППЖ.

Вернулась в Минск Маша в пятьдесят шестом уже не в военной форме, а одетая обыкновенно, как могла бы одеваться в то время скромная учительница русского языка и литературы. В военном ее никто никогда не видел, и фотографий не сохранилось. Где-то на дне немецкого сундука лежал ее китель и награды. Маша заняла комнату в квартире у Лёвы и стала ждать места в какой-нибудь минской школе, а чтобы не быть в тягость, помогала деньгами. Деньги у нее были, хотя она нигде не работала. Скоро выяснилось, что Маша приторговывает среди знакомых из тех запасов, которые лежат у нее в сундуке. Кто-то написал анонимное письмо в МГБ, и на квартиру к Лёве пришла милиция с обыском. Тогда все и увидели, что хранит Маша в сундуке. А в сундуке лежало: немецкое постельное белье, немецкие отрезы из хороших материалов, коллекция столового серебра, достаточно большая, чтобы сервировать стол на двадцать человек, военный мундир, картонка с четырьмя орденами и немецкий пистолет в подарочном варианте с инкрустированной ручкой и гравировкой на немецком языке.

Штатский, который руководил обыском, был человек неглупый и, оценив означенное на Машином мундире воинское звание, качество и количество орденов, вел себя вежливо, только спросил:

- Как вас зовут?

Маша сказала:

- Маша.

- А в паспорте написано Мириам.

- Ну, Мириам.

- Так Мириам или Маша?

Тут Маша вспылила и сказала что-то злое по-немецки. В штатском посмотрел на нее, усмехнулся и спросил:

-- Почему вы, евреи, все время прячетесь за русские имена? Где патроны от этого пистолета?

Маша сказала, что все патроны израсходовала.

- При каких обстоятельствах? – спросил следователь.

И тогда Маша громко выкрикнула то, из-за чего у нее могли бы быть большие неприятности:

- Расстреливала таких как ты, фашистов, б***!

Конечно, никого и никогда Маша не расстреливала, но однажды и вправду на допросе чуть не убила из этого пистолета немецкого офицера, который сказал, что по-немецки она говорит с еврейским акцентом. Кто знает, был ли у Маши акцент в немецком, но по-русски она говорила правильно, как диктор Левитан.

Машу арестовали, но продержали недолго, потому что уже на следующее утро приехал из Москвы ее генерал. Уже генерал-лейтенант. Машу сразу же выпустили, отдали ей сундук, в котором лежало немецкое постельное белье, немецкие отрезы из хороших материалов, и даже коллекцию столового серебра, достаточно большую, чтобы сервировать стол на двадцать человек, военный мундир, картонку с четырьмя орденами. А немецкий пистолет в подарочном варианте с инкрустированной ручкой и гравировкой на немецком языке не вернули, сказали, что оружие держать в квартире не положено.