Из Цикла «Понять Путина»
К жутким мыслям, к страшному периоду истории возвращает даже не новость, а событие, не расслышанное в российском «грохоте дней», но значимое более, чем миланская выходка Путина, заявления Навального и Ходорковского по Крыму, падение рубля и цен на нефть, вместе взятые.
Речь о новом курсе Кремля, у которого национальная идея найдена — о чем возвестил 02.08.2014 г. на Евразийском Новостном портале, идеологическом рупоре Кремля, Владимир Лепехин, Генеральный директор Института ЕврАзЭ: «В основе новой российской цивилизационной идеологии лежит исторический социокультурный и иной опыт Руси-России, связанный с приоритетом высокой духовности и презрением к «золотому тельцу». Понятно, что в этом опыте много мифа и оторванной от реальности игры в текст и в высокую духовность. Однако же опыт выставления духовно-нравственных приоритетов у России все же имеется, и он проистекает из крестьянско-созидающей сущности русского суперэтноса, являющейся антитезой этносам и государствам, сформировавшихся на приоритетах извлечения прибыли в основном на финансовых операциях и торговле (включая торговлю людьми) и сформированных на этой основе капиталистического способа производства и потребительски-утилитарного отношения к человеку и природной среде».
Тут же хоронятся все разом — представители «правого» и «левого» флангов российского политического поля, антилиберальные, сформированные по отмашке «сверху» Национально-освободительное движение (НОД), группа «Суть времени» и иные структуры, призванные объединить провластных патриотов против всего прозападного Изборский клуб, творцы и самый концепт парадигмы неоимперства — разного рода «государственники», неоконы, почвенники, ордынцы, монархисты, византийцы, сторонники Великой Скифии, селигерские «либерал-имперцы», антиселигерские черносотенцы и прочие русофилы и еврофобы. Имперская идея отныне — анахронизм. Синтез «красной» и «белой» идей состоялся, имя новой Национальной идеи – «идеология русско-российской цивилизации», курс — на духовно-нравственные приоритеты, проистекающие из крестьянско-созидающей сущности русского суперэтноса! За «оцерковливанием», «оказачиванием», «скрепами», несостоявшимся Путинским нацизмом должно прийти «окрестьянивание» или «омужичивание» в неокрепостничестве, о котором скорбел глава Конституционного суда РФ и не он один, а с ним — Путинский неоабсолютизм. Бандитов, маргиналов и ролевиков собрали под Георгиевскую ленту, казаки в «Новороссии» устраивают публичные порки, возрождая традиции, попы везде, благословляют пушки, ракеты дальнего радиуса действия и установки залпового огня.
Все позы, бутафория, однако, народ тот же и та же драма, повторяющаяся из века в век, та же неизжитая трагедия России. В чем она?
Лучше всего русский народ и мужика знают Горький и Достоевский, и, применительно к ситуации в Росси, не знаю чтения актуальней, чем статьи, речи, переписка Толстого, Бунина, Солженицына. Оговорюсь с самого начала — Октябрьский переворот и собственно большевистский (коммунистический) проект, завершающийся на наших глазах, не состоялись бы без уничтожения церкви и интеллигенции, как условия превращения русского народа в советский, не изменившего ровно ничего в народной сущности, как выясняется теперь.
В статье «О русском крестьянстве» 1922 г. Берлин, не переиздававшейся в России никогда, Горький пишет о русском народе и крестьянстве все, что знает — о скотских условиях жизни, безнадежности, тяжелейшем «страдательном» труде и рабстве, к которому веками приучена темная русская душа: «Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о каком-то государстве без права влияния на волю личности, на свободу ее действий, — о государстве без власти над человеком (мечта, которую попытается воплотить Лев Толстой в своем учении – авт.)» Талантливый русский историк Костомаров, продолжает Горький, говорит: «Оппозиция против государства существовала в народе, но, по причине слишком большого географического пространства, она выражалась бегством, удалением от тягостей, которые налагало государство на народ, а не деятельным противодействием, не борьбой». Говоря о культуре и народе, Горький проводит разницу между интеллектом и инстинктом, определяющую бытие сегодняшней России: «Инстинкту важны только утилитарные результаты развития культуры духа, только то, что увеличивает внешнее, материальное благополучие жизни, хотя бы это была явная и унизительная ложь. Для интеллекта процесс творчества важен сам по себе; интеллект глуп, как солнце, он работает бескорыстно». Вот пункт, в котором расходятся корысть и бескорыстие, низость и подвиг, народ и интеллигенция, вставшая на его защиту.
Горький говорит о главном, об отсутствии исторической памяти у народа и звериной, нечеловеческой жестокости именно к русским, к соплеменникам: «Уместно прибавить вывод одного иностранца, внимательно наблюдавшего русский народ. «У этого народа нет исторической памяти. Он не знает свое прошлое и даже как будто не хочет знать его». Великий князь Сергей Романов рассказал мне, что в 1913 году, когда праздновалось трехсотлетие династии Романовых, и царь Николай был в Костроме, - Николай Михайлович - тоже великий князь, талантливый автор целого ряда солидных исторических трудов, - сказал царю, указывая на многотысячную толпу крестьян: «А ведь они совершенно такие же, какими были в XVII веке, выбирая на царство Михаила, такие же; это — плохо, как ты думаешь?» Царь промолчал. Говорят, он всегда молчал в ответ на серьезные вопросы. Это — своего рода мудрость, если не является хитростью или — не вызвано страхом. Жестокость — вот что всю жизнь изумляло и мучило меня. В чем, где корни человеческой жестокости? Я много думал над этим и — ничего не понял, не понимаю». Горький заключает вот чем: «В русской жестокости чувствуется дьявольская изощренность, в ней есть нечто тонкое, изысканное. Это свойство едва ли можно объяснить словами «психоз», «садизм», словами, которые, в сущности, и вообще ничего не объясняют. Наследие алкоголизма? Можно допустить, что на развитие затейливой жестокости влияло чтение житий святых великомучеников, - любимое чтение грамотеев в глухих деревнях. Если б факты жестокости являлись выражением извращенной психологии единиц — о них можно было не говорить, в этом случае они материал психиатра, а не бытописателя. Но я имею в виду только коллективные забавы муками человека. Я говорю это, исходя из крепко сложившегося убеждения, что вся русская интеллигенция, мужественно пытавшаяся поднять на ноги тяжелый русский народ, лениво, нерадиво и бесталанно лежавший на своей земле, - вся интеллигенция является жертвой истории прозябания народа, который ухитрился жить изумительно нищенски на земле, сказочно богатой».
Русский террор, великая жертва жизнями, как способ борьбы с царизмом за освобождение крестьян, блестяще описывает в «Бунтующем человеке» Альбер Камю: «Писарев, теоретик русского нигилизма, считал, что самые ярые фанатики — это дети и юноши. Россия была в ту пору молодой нацией, появившейся на свет немногим более века назад с помощью акушерских щипцов, которыми орудовал царь, в простоте душевной собственноручно рубивший головы бунтовщикам. Неудивительно, что немецкая идеология в России была доведена до таких крайностей самопожертвования и разрушения, на которые немецкие профессора были способны разве что мысленно. «Пролетариат семинаристов» перехватил в то время инициативу великого освободительного движения, придав ему свою собственную исступленность. Вплоть до конца XIX века этих семинаристов насчитывалось всего несколько тысяч. И, однако, именно они, в одиночку противостоявшие самому могучему абсолютизму в истории, не только призывали к свержению крепостного права, но и реально способствовали освобождению сорока миллионов мужиков. Большинство из них поплатилось за эту свободу самоубийством, казнью, каторгой или сумасшедшим домом. Всю историю русского терроризма можно свести к борьбе горстки интеллектуалов против самодержавия на глазах безмолвствующего народа».
