(Начало в №1143)

Я попросил у Любы разрешения выйти на улицу, чтобы поглядеть на Киев. Но она ни за что не хотела меня выпускать из дома:

- Куда ты один пойдешь? В городе по ночам орудует банда «Черная кошка» убивает людей, ворует детей... Уже готова картошечка. Придет дядя, поужинаем, вместе с ним и пойдёте.

После долгих уговоров я всё же убедил тётю Любу, и она, завершив кухонные дела, сняла фартук, отдела туфли и сказала: «Пошли!». Мы спустились по лестнице в заводской двор. Подойдя к проходной, тётя поздоровалась с охранником и, показав на меня, пояснила: «Это мой племянник. Он у нас гостит».

За воротами завода Люба показала, как выйти на Красноармейскую улицу.

- Потом, - продолжила она, - пройдешь несколько кварталов и увидишь Крещатик. Это - центр Киева. Посмотри, что с ним «сделали» немцы. (Только через полвека я узнал, что одна сторона Крещатика перед отступлением в 1941 году была взорвана нашими  «энкаведистами»). Этой же дорогой вернешься. Не опаздывай. Поужинаем вместе, когда ты придешь...

И вот я как взрослый самостоятельно гуляю по Киеву. На Красноармейской улице в лучах заходящего солнца меня поразил своей красотой нетронутый войной католический костёл. Намного дальше - побеленный фасад Театра музыкальной комедии. На рекламной тумбе афиши: «Сильва», «Принцесса цирка», «Марица», «Фиалка Монмартра» ... Эти оперетты я видел во Фрунзе, куда приезжал на гастроли эвакуированный Ленинградский театр музыкальной комедии. Навсегда остались в памяти трогательные мелодии Имре Кальмана и слова из арий: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?», «Частица чёрта в нас заключена подчас...», «Без женщин жить нельзя на свете, нет...». А вот что-то новое: премьера музкомедии Никиты Богословского «Одиннадцать неизвестных». (О поездке футболистов московского «Динамо» в Англию).

«Как здорово, - подумал я, - ведь эта пьеса о том матче динамовцев, который я слышал по радиоприемнику у Додиных. Обязательно надо посмотреть».

У магазина «Хлеб» - нищие, изможденные старушки, безногий инвалид на деревянной тележке с колесиками протягивают дрожащие руки за милостыней. Перешёл трамвайные пути, и улица ушла вправо. На стене довоенная табличка: «Крещатик». Скелеты больших разрушенных зданий ограждены высокими дощатыми заборами, а вдоль их куда-то спешат мрачные, молчаливые люди с авоськами, сумками, портфелями... По мостовой медленно двигаются трамваи: и пассажирские, и грузовые с кирпичами, песком.

Перешёл на левую сторону Крещатика, где многие дома уцелели. На первых этажах открыты магазины, большой гастроном. Навстречу мне спешат озабоченные киевляне. Кажется, что я один беззаботно гуляю в разрушенном городе. У разрушенного высокого углового здания обратился к очкастому прохожему с портфелем:

- А что здесь раньше было?

Он пренебрежительно глянул на меня:

- Откуда ты взялся, мальчик?

- Из Полтавы!

- До войны тут был ЦУМ,- с досадой буркнул он и побежал дальше.

Миновав «площадь Калинина», через квартал оказался на другой - «имени Сталина». Подхожу к старинному зданию - «Украинская государственная филармония». Рядом рекламный щит: «Завтра в театре русской драмы концерт заслуженной артистки Клавдии Шульженко». До войны грампластинки с её песнями часто звучали у нас дома, а в начале войны ее песня «Синий платочек» стала самой любимой и на фронте, и в тылу. Не увидеть её концерт в Киеве, этого я никогда бы себе не простил.

«Попрошу Любу, чтоб купила билеты на Шульженко», - с таким намерением, я возвращался по Крещатику.

Вечерело. На другой стороне улицы увидел толпу. Перейдя дорогу, подошел.

- Чего собрались? - спросил я.

- Ждем кино.

- А что будут показывать?

Все молчат. Вскоре подъехал грузовик. Шофер (наверное, он же и киномеханик) из кузова вынес узкопленочный киноаппарат и черные динамики с проводами. Через несколько минут раздалась знакомая увертюра Исаака Осиповича Дунаевского из довоенного кинофильма «Дети капитана Гранта». Мне показалось, что, слушая эту бодрую музыку, с лиц, стоящих рядом со мной людей, начала уходить накопившаяся за годы злость и усталость. Мощные, волнующие душу звуки большого оркестра подняли настроение собравшихся, еще не забывших об ужасе потерь и горестях, принесенных недавней войной. Затем на экране - уцелевшей побеленной стене разрушенного дома - замелькали кадры украинского киножурнала «Новости дня». Оживление у зрителей вызвал эпизод, как киевляне тут, на Крещатике, разбирают руины сгоревших зданий. Раздались восторженные реплики: «Надо, ж, цэ наш Степан!», «Дивись, сусiдка Клава!». Бесплатный киносеанс завершился киножурналом о суде над главарями фашистской Германии в немецком Нюрнберге...

Уже было поздно. Хорошо зная ангельский характер Любы, я знал, как она беспокоится за меня. Пришлось прибавить шагу. Только с Саксаганской завернул в переулок Заливчего, у проходной увидел одинокую фигурку дорогой Любы. Она со слезами бросилась ко мне:

- Где можно так долго гулять? Не знала, что и думать, - корила меня тётя.

А я готов был провалиться сквозь землю, что заставил Любу так переживать. За нами охранник запер двери проходной на тяжёлый засов.

Дядя, увидев меня, недовольно покачал головой, но ничего не сказал. На столе в кастрюле, укрытой теплым платком, меня ожидал ужин. Картофельное пюре с булкой запил сладким чаем из термоса. Люба, довольная, что я сыт, села рядом и спросила, где был, что видел и почему так поздно пришел? Эти вопросы также заинтересовали Аврума Ицковича, и он присел к столу. Я в нескольких словах «отчитался» о знакомстве с городом, а чуть поподробней объяснил, почему задержался на Крещатике в «открытом кинотеатре».

- А ты знаешь, Изя, - заметил дядя, - на том самом месте, где ты смотрел кино, до революции стояла караимская синагога. Тогда в городе было много синагог. А теперь -только одна. Ведь все мои родня и «хаверим» (друзья, евр.), все евреи, что остались при немцах, были расстреляны. (О страшной трагедии в Бабьем Яру, которая случилась осенью 1941 года в Киеве, я узнал лишь через два десятка лет). И эвакуированные вернулись далеко не все... Одним словом, «цорэс» (беда, идиш.). Но что делать, Ицик-спыцык? Пока есть силы, надо дальше жить, молиться и работать.

Люба постелила мне на столе, я помыл в тазике ноги, разделся и лег. Но впечатления от первого дня, проведенного в Киеве, были настолько сильны, что запомнились на всю жизнь.