В Димитровграде Ульяновской области заключенные взбунтовались – якобы потому, что у них отбирают мобильники. Но трудно представить, чтобы за мобильники люди шли на массовое самоубийство – вспарывали животы и загоняли гвозди в горло. Оно конечно, кому чужая жизнь – копейка, тому и своя не слишком дорога, но конфликт выглядит явно серьезней, чем стычка из-за бытовой техники. А с учетом сообщений Ильдара Дадина и многих других о регулярных избиениях, пытках и унижениях становится ясно, что в России повторяется явление, о котором много писали в девяностые: люди, которым нечего терять, первыми идут на массовый протест. Бунты заключенных возникали в последние годы Сталина, в последние годы СССР, вспыхивают они и сейчас – и подавляются с исключительной жестокостью.

Потому что признак это мрачный и серьезный, даже если бунты и не приняли массового характера. Так уж повелось, что бунтует в России либо элита (у которой обострено чувство собственного достоинства), либо отверженные. Средний слой ждет, пока можно будет переметнуться на сторону победителей.

Но дело не только в бунтах, а в том, что российская пенитенциарная система остается самой закрытой сферой общественной жизни. И ничего в ней не меняется ни при каких властях: чеховский «Остров Сахалин» – холодный, точный, жестокий репортаж из ада – не устарел ни единой строчкой. Почему же российские тюрьмы остаются этим адом, почему человек боится ареста больше смерти – и в некоторых случаях действительно предпочитает смерть? Да потому, что без этого страха все рассыплется. На тюрьме как на главной скрепе держится вся российская лояльность, вся покорность, вся государственность.