Савицкий - сын Савицкого
Самого Михаила Савицкого я, конечно, не знал, но много о нем слышал. Его сын в 1999 году, когда я в последний раз был в Минске, захотел со мной познакомиться. Если бы ко мне в гости попросился сын Берии или Геринга, я бы не отказал, - из любопытства.
Я занимал тогда квартиру под мастерской Цеслера. Мой партнер по бизнесу заигрался с каким-то московским банком, потерял все свои деньги, запутался в финансах и вынужден был отдать мне за долги роскошную, набитую немецкой техникой квартиру. В этих апартаментах я и принял Савицкого - сына Савицкого. Он был впечатлен джакузи, бесшумной стиральной машиной, цеслеровской живописью, высокими потолками и американским какао. Я получил встречное приглашение в мастерскую его отца, охотно принял, мы договорились о времени, и в назначенный день я, взяв с собой видеокамеру, пришел в художественные мастерские на Некрасова.
На мой вопрос, а где Сам, сын Савицкого Андрей, сделав скорбное лицо, ответил:
- Папа болеет.
- Он знает о моем визите? - спросил я.
- Да, знает. Он уполномочил меня вести переговоры о сотрудничестве.
Я поинтересовался, о каком сотрудничестве может идти речь. Он сказал, что уполномочен говорить о продвижении творческого наследия его отца в художественных галереях Северной Америки. Но прежде чем начать что-либо обсуждать, он предлагает немного расслабиться. Достал из кармана пальто бутылку крепленого вина и поставил на застеленную газетой табуретку. Не фуфловую айкиевскую подделку, а настоящую деревенскую табуретку, грубо крашенную зеленой краской. Принес электроплитку. Я умилился, сказал, что не видел спиральной электроплитки уже тридцать лет. Он принес сковородку, колесо польской колбасы и, к моему удовольствию, разрешил мне жарить колбасу на спиральной электроплитке самостоятельно. Одной рукой я переворачивал скворчащую колбасу, а другой снимал на камеру. Когда он разлил вино по граненым стаканам (граненым стаканам, Карл!), я заплакал от острого ностальгического чувства и тайно, чтобы не обидеть хозяина, принял американскую таблетку, предупреждающую пищевые отравления.
- За что будем пить? – спросил я.
- За вас, евреев, - сказал он. – Только до дна.
Выпив целый стакан дешевого крепленого вина, я принялся есть жареную колбасу прямо со сковородки.
Быстро опьянел, голова моя закружилась, сердце наполнилось чувством восторга и любви, и, взмахнув вилкой с нанизанным кусочком польской колбасы как дирижерской палочкой, я радостно воскликнул: «Грёбаный стосс!»
- Правда, - сказал сын Савицкого, - Вы тоже так думаете? Давайте выпьем за это.
После второго стакана он встал и ушел, пошатываясь, в другую комнату. Я понял, что он опьянел не меньше меня.
- Мистер Рабинович, - спросил он из другой комнаты, - можно, я буду называть Вас на ты?
- Но факин проблем, - сказал я, стараясь из последних сил не утратить достоинство американского человека и гражданина, но два стакана портвейна делали свое дело.
- Хочешь, я устрою тебе индивидуальный показ папиного творчества? - спросил он из другой комнаты.
- Что - всего сразу? - с испугом спросил я, зная, что у Савицкого картин на целый альбом, и если он заставит меня смотреть все, то наверняка испортит вечер.
- Только избранное, - сказал он и принялся тянуть со стеллажа какую-то гигантскую раму.
- Чувак, - сказал я, - в принципе с творчеством твоего папа я хорошо знаком. Из всех произведений больше всего меня интересует одна картина.
- Какая? - спросил он.
- Помнишь, такая гора эротических женских трупов, слева стоит немецкий фашист, такой, как у Кукрыниксов в Крокодиле, а справа - еврей с карикатурно подчеркнутыми, как в журнале гауляйтера Юлиуса Штрейхера, семитским чертами? Еврей изогнулся в угодливой позе, готовый выполнить любой приказ немца, и нет сомнений в том, что эта коллекция обнаженки из Плейбоя - его рук дело. На груди у еврея магендовид.
- А, эта, - сказал сын Савицкого. - Я почему-то так и думал, что ты захочешь ее посмотреть. Эту даже доставать не нужно. Она на стене висит. Ее чаще других спрашивают. Иди сюда, я тебе покажу.
- Как ты думаешь, сколько она могла бы стоить? - спросил я.
- Хочешь купить? - спросил он.
- Не сам я. Но есть один знакомый еврей, очень богатый человек, он коллекционирует такие артефакты.
- Ну, не знаю, - задумался сын Савицкого. – Наверное, миллион долларов.
- Каких? - спросил я.
- Долларов США, - сказал Савицкий - сын Савицкого.
- Дороговато, - сказал я. – Хотя, зная всю историю этого произведения...
- Ну, можно половину скинуть, как для нации, больше всех пострадавшей в период Великой Отечественной войны, - сказал Савицкий, сын Савицкого.
- Слушай, - спросил я, - а что случилось с магендовидом на груди у еврея? Я его не вижу.
- Да там целая история, - печально сказал Савицкий. - У папы из-за этого был первый инфаркт. Короче, когда картина на выставке появилась, ваши подняли вэрхал, сфотографировали и отправили за границу. А за границей, сам знаешь, они же нифига (в оригинале другое слово – прим. ред.) не понимают в нашей жизни, поднялся такой галдёж (в оригинале другое слово – прим. ред.) вообще и на дипломатическом уровне в частности. Настучали Брежневу. Из Москвы позвонили самому Машерову и сказали убрать. Папу вызвали в ЦК и говорят - ничего не поделаешь, надо снимать. А он уперся и говорит, что убирать не будет. Что на картине все правда. Что ООН еще в семьдесят пятом году приравняла сионизм к фашизму, а почему он, советский художник, не может то же самое? Короче, ё-мое-тачки, сошлись на том, что картина пусть остается, а вместо шестиконечной этой вашей звезды должно быть что-нибудь нейтральное. Вот такой квадратик на груди.
- Гениально, - сказал я. - Твой папа - гений.
- В смысле? - спросил Савицкий-младший.
- Черный квадрат вместо шестиконечной звезды. Это капец (в оригинале другое слово – прим. ред.), старик. Так и передай это твоему папе.
- Ты так думаешь? - с сомнением спросил сын Савицкого.
- Абсолютли! - сказал я.
- Тогда давай за это выпьем, - сказал Савицкий - сын Савицкого.
Муравейник
Смотришь на муравейник и думаешь: а есть ли хоть один муравей, который бы знал общий план, понимал генеральную идею?
Попробуй только ступить на их территорию - и тебе объявят войну. Весь муравейник. Тотальную. Великую Отечественную.
«Братья и сестры!» - призовет всех главный....
Какой он? Маленький, лысый, злой, заносчивый, злопамятный, сентиментальный?... Раз в год, седьмого числа второго месяца, оплодотворяет матку. В этот день у муравьев выходной. Полтора часа выступает по телевизору. Говорит о своей любви к муравейнику, родине, матке, бацьке и святому духу. Все врет. Матка давно умерла от старости. На алом бархатном ложе - пустой хитиновый трупик. Тронешь - и рассыплется. Да и ему эти совокупления и оплодотворения давно уже не нужны. Возраст. Популяция поддерживается за счет миграции рыжих муравьев из дальнего муравейника. «Скоро каждый второй будет рыжий», - шутит комик муравей-еврей. Все смеются. Не смеется только оппозиционный религиозный писатель муравей, который в своих острых разоблачительных памфлетах проклинает муравьиное общество, изменившее традициям предков, и призывает в лес муравьеда.
