(Продолжение. Начало в №1155)

Покинув двор, мы спустились к железнодорожному полотну. Позади остались ржавые остовы разрушенного пешеходного моста.

- До войны, - вспомнил Аркадий, - по этому мосту я с папой и мамой переходил железнодорожные пути. А в 1941 году наши минёры его взорвали, чтоб не достался немцам. Теперь же с пацанами, хоть это и опасно, канаем через тамбуры и между колесами вагонов. Но сегодня рисковать не будем: ведь ты же мой гость…

Пока мы «шлепали» по гравию вдоль железнодорожных путей, Аркадий напевал песню из популярного в то время американского кинофильма «Серенада Солнечной долины»: «Папа - рыжий, мама - рыжий и я сам. Вся семья моя покрыта рыжим волосам...». Эту в ритме фокстрота джазовую мелодию, я часто играл на аккордеоне. Но с русскими словами никогда не слыхал. Оказалось, что Аркадий страстный любитель американского джаза. Дома по грампластинкам и радио я тоже любил слушать джаз. Но наш, советский: Леонида Утесова, Александра Варламова, («Луна! Плыви в ночном тумане...»), Якова Скомаровского («Саша, ты помнишь наши встречи...»).

У деревянной кладки, проложенной между рельсами, мы перешли железнодорожные пути и оказались в каком-то рабочем посёлке. Пройдя его, вышли на уже знакомую мне улицу Свердлова. Аркадий показал на дверь с вывеской «Харьковский машиностроительный техникум».

- Здесь, - похвастался он, - несколько дней назад я стал студентом. Подошел переполненный троллейбус «Южный вокзал - парк Горького». Зашли. Страшная давка и шум... Вышли на конечной.

У входа в парк Горького запомнились высокий памятник Алексею Максимовичу и вокруг него большая цветочная клумба. По аллее дошли до небольшого, но уютного стадиона «Динамо», бесплатно вошли, и неожиданно попали на... матч высшей лиги на первенство СССР по волейболу. Играли мужские команды мастеров московского «Динамо» и Дома офицеров (Ленинград). И так здорово играли, что, глядя на их «пасы» и пушечные удары, у нас, болельщиков футбола и волейбола, дух захватывало. В Полтаве, к сожалению, подумал я, таких игр не увидишь. Ведь Харьков не только большой промышленный и культурный центр, но и город большого спорта! Но мы спешили, и не узнав, кто победил, с сожалением покинули стадион.

Через несколько минут оказались у довольно странного деревянного сооружения с башенкой на крыше. Это был вокзал Харьковской детской железной дороги. В отличие от главной «Южной дороги» она назывался «Малая Южная». К настоящему, только меньшему по размеру паровозу были прицеплены два детских, небольших, но тоже настоящих вагона. Они по стальным путям возили детей с взрослыми и без взрослых до станции «Лесопарк».

- А буквы «ЛК» на паровозе, - объяснил Аркадий, - означают инициалы самого знатного еврея, довоенного наркома железнодорожного транспорта СССР Лазаря Моисеевича Кагановича…

Ещё меня удивили слова брата, что эту железную дорогу, начиная от машиниста до стрелочников, проводников, кондукторов и кассиров, самостоятельно обслуживают мальчики и девочки, примерно моего возраста и чуть постарше. Аркадий направился к кассе за билетами, но ехать я отказался: до вечера оставалось мало времени, а мне хотелось побольше погулять по городу.

Выйдя из парка, мы оказались на главной улице города - Сумской. На месте разрушенных домов зияли пустыри. Неожиданно поразила площадь Дзержинского. Аркадий с гордостью сказал, что это вторая по величине площадь Европы с двумя самыми высокими зданиями в СССР. Железобетонный «Госпром» немцы при отступлении никак не могли взорвать. Когда я постарался получше разглядеть этот небоскрёб, лучи заходящего солнца насквозь просвечивали его оконные проёмы. Полную противоположность «Госпрому» представлял стоящий слева от него «Дом проектов». Одна половина этой громадины была разрушена, а другая сохранилась, но без крыши и перекрытий…

За площадью обрадовал зеленый парк имени Шевченко. На скамейках вокруг великолепного памятника Кобзарю отдыхали инвалиды, женщины с детьми, пожилые люди. Мимо застекленных газетных стендов по асфальтным аллеям бегали дети, прогуливались офицеры и студенты с девушками. По Сумской улице проезжали не только троллейбусы, мотоциклы, велосипеды, но и черные «эмки», белые «Победы», трофейные «БМВ» и еще небольшие «легковушки», которых раньше я никогда не видел. Аркадий объяснил: «Это новые «Москвичи». Вдали показалось большое хорошо освещенное здание театра оперы и балета. К его подъезду спешили наряженные люди. Громадный разрушенный город жил обычной жизнью...

На площади Тевелева сели в троллейбус. Когда доехали до Красноармейской, а потом пешком добрались до улицы Бабушкина, тётя Аня нас встретила упрёком: «Разве можно так долго болтаться по городу. На нашей Холодной горе каждый день кого-то убивают… Мы с Лиличкой не знали, что и думать...». На столе нас ждал ужин: молодая картошка с жареным луком, ливерной колбасой и сладкий чай из какой-то травки. Под восхищенными взглядами тети Ани и Лилички мы, голодные как собаки, всё быстро съели и поблагодарили за вкусный ужин.

По радио «Последние известия» передавали, что провозглашена независимость Индии, а ее премьер-министром стал Джавахарлал Неру. До этого независимость получил Пакистан. Всё это означало, что пришел конец многовековому владычеству империалистов Англии над этими крупными азиатскими странами.

Тётя Аня постелила мне на диване, Аркадию, как всегда, на раскладушке, а Лиля по причине моего приезда вынуждена была спать с мамой. Брат еще продолжал что-то рассказывать, но прошедший день был насыщен для меня такими событиями, встречами и переживаниями, что я мгновенно уснул.

Утром проснулся, в комнате - никого. Глянул в окно: мой щупленький, но довольно мускулистый брат под водопроводным краном обливается водой, а его худенькая, почти бестелесная сестричка в ситцевом платьице, стоит рядом с полотенцем в руках. Я в трусах, вскочив с дивана, выбежал во двор. Аркадий тут же окатил меня холодной водой и запел: «Если хочешь быть здоров, постарайся позабыть про докторов: водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров».

- Помнишь эту песню из картины «Первая перчатка»? Лезь под кран!

Я, провинциал, мог купаться в трусах только в бане и на речке, а во дворе или на улице мыться под краном считалось неприличным. Но теперь не хотелось перед братом «ударить лицом в грязь». Пришлось, стиснув зубы, подставить спину под струю холодной воды. Инстинктивно бросил взгляд на балкон Таборинских: дядя Липа в полосатой пижаме наблюдал за тем, что происходило у водопроводного крана. Когда я помылся и вытерся полотенцем, которым только что обтерся брат, услышал скрипучий дядин голос с балкона. Мелькнуло в голове: сейчас он пригласит меня на завтрак. Но ошибся: дядя напомнил, чтобы я был готов в 11 часов идти с ним на вокзал встречать отца.

Лиличка, оставшаяся за хозяйку, по поручению мамы накормила нас кукурузной кашей, которую запили чаем с конфетами - «подушечками». Чтобы я не скучал, Аркадий взял семейный альбом и начал показывать фотографии. Сначала дореволюционные снимки дедушки и бабушки. «Они, - объяснил Аркадий,- не захотели эвакуироваться с нами. Говорили, что немцы самая культурная нация и евреев не тронут. Но, как рассказали соседи, их, как и всех старых евреев, сначала погнали в гетто, а зимой заперли в синагоге «Бураса» на Гражданской улице. Там все они погибли от голода и мороза. А евреек с детьми немцы с полицаями расстреляли в Дробицком яру...». На отдельном листе - портрет отца Аркадия. Он - техник паровозостроительного завода, погиб под Ростовом... В этой маленькой комнатушке с Аркадием, Лилей и их мамой, я почувствовал себя совершенно своим, родственным, по сравнению с обитателями благополучного соседнего дома...

Продолжение следует