Напряжение, буквально растворенное в воздухе европейской столицы и крупных городов. Мрачное ожидание новых взрывов, убийств, терактов. Высыпавшие в города полицейские патрули, усиленные военными при оружии и боевой технике. Газеты, пестрящие заголовками, один апокалиптичнее другого. Оппозиция, обвиняющая правительство в потворстве террористам. Власти, пугающие граждан тем, что их оппоненты хотят использовать панику для свертывания демократии. Чувство, что всего через четверть века после окончания одного противостояния мир погружается в новое — возможно, финальное.
И страх, страх, страх — как главное содержание повседневной жизни.
Тем, кто уверен, что в последние месяцы Европа столкнулась с беспрецедентной в своей истории волной террористической активности, будет особенно интересно, что строки выше описывают не сегодняшнюю Бельгию или прошлогоднюю Францию. Речь о Западной Германии середины 70-х годов прошлого века.
Когда осенью 2017 года граждане России будут вспоминать столетие большевистского переворота, немцы отметят сорокалетие «немецкой осени» — самой кровавой на сегодняшний день страницы своей послевоенной истории. Тогда наследники русских большевиков из Rote Armee Fraktion — «Фракции Красной Армии», RAF, — буквально затерроризировали федеративную республику, поставив под угрозу самое существование послевоенной демократии.
Вооруженная борьба левых студентов, примкнувших к ним молодых журналистов, рабочих и сочувствующих юристов, стала продолжением молодежного протеста, «длинного мая» 1968 года. В ФРГ общеевропейский конфликт «отцов», приверженных традиционным ценностям родом из викторианского XIX века, и «детей», обличавших их лицемерие и мечтавших о всеобщей свободе, обострялся тем, что «отцы» в массе своей благополучно пережили нацистский режим, а то и имели непосредственное отношение к его преступлениям, а «дети» требовали наконец рассказать правду о прошлом своей страны.
Два события стали поводом для превращения мирного противостояния в вооруженный террор. В июне 1967 года была жестоко разогнана демонстрация против визита в страну персидского шаха Мохаммеда Пехлеви. Причем сначала избить протестующих позволили сотрудникам иранских спецслужб, после чего в дело вступили уже западногерманские полицейские, а кульминацией стало убийство сотрудником правоохранительных органов одного из студентов. Никакого наказания он не понес. Зато к тюремному заключению на год была приговорена студентка Беата Кларсфельд, которая под объективы телекамер дала пощечину федеральному канцлеру Курту Кизингеру, выкрикивая: «Нацист! Нацист! Нацист!» — при Гитлере тот действительно служил в МИДе.
Вскоре произошли первые нападения левых радикалов на супермаркеты, позже началась история непосредственно RAF, которая официально продолжалась до 1998 года.
За это время жертвами террористов стали 34 человека, среди которых политики, предприниматели, их жены, полицейские, военнослужащие армии США.
Параллель между современными исламистами и тогдашними леваками вызывает вполне понятный интуитивный протест. На то есть две причины. Во-первых, масштаб террора. Во-вторых, чувство, что в одном случае речь идет о маргинальных осколках собственного общества, а в другом — о «чужих», принципиально отказывающихся принимать западные ценности.
На поверку оба возражения не слишком убедительны.
Количество жертв. Чуть больше тридцати человек почти за три десятилетия vs. 130 за один ноябрьский вечер 2015 года в Париже. На первый взгляд, «кустарные» убийства против терроризма в «промышленном» масштабе. Но нужно учитывать, что ударам рафовцев подвергались в первую очередь представители элиты, то есть, по идее, самые защищенные люди в обществе, а во вторую — выходцы из среднего класса, а это значило, что едва ли не каждый, особенно подогретый прессой, мог чувствовать, что меч «революционного правосудия» занесен лично над ним. Сделаем скидку и на развитие технологий: кому-то они облегчают жизнь, кому-то — ее уничтожение.
Свои и чужие. В медийном мире, где только и говорят, что о «конфликте цивилизаций», в это трудно поверить, но многие десятилетия в центре внимания было не противостояние модерности и традиции, Севера и Юга, христианства и ислама, а борьба эксплуатируемых против эксплуататоров. И да, оно казалось столь же вековечным и в той же степени неразрешимым.
А то, что ряды самоназванных борцов за права «угнетенных» зачастую рекрутировались из числа отпрысков самих угнетателей, не только не успокаивало, а увеличивало панику.
Сегодня твой сын спрашивает у тебя, достопочтенного бюргера, в каком полку служил в 1941 году, с интересом, а завтра — с пистолетом у виска.
И тогда, и сейчас террористы выглядели только пугающим авангардом более страшной силы. Только сейчас это полумифический халифат, застрявший где-то в далеких песках Аравии. А тогда — вполне реальный Советский Союз с сотнями ядерных боеголовок, нацеленных на западноевропейские города.
Само название «Фракция Красной Армии» как бы намекало на то, кто придет на подготовленную бомбистами почву.
К слову, даже конспирология, которая окружала левый терроризм и питает сегодня обсуждение исламистского, типологически схожа.
В 1970-е годы почти всеобщей и проговоренной в прессе была уверенность, что за RAF стоит как минимум восточногерманская «Штази», как максимум — сразу КГБ СССР (что, к слову, впоследствии не нашло подтверждений в архивных документах). Сегодня, кажется, только совсем прожженные скептики сомневаются в том, что подпитывают исламистов реки нефтедолларов, текущие из дворцов арабских шейхов. Это полуофициально. Неофициально же и тогда, и сейчас конспирологи всех мастей охотятся за доказательствами, что весь террористический «спектакль» не более чем страшный заговор спецслужб — понятно, американских и немножечко израильских.
И немецкие леваки 1970-х, и исламисты нового столетия готовы были пожертвовать собой во имя достижения собственных целей.
Просто одни морили голодом в тюрьме только себя, другие взрываются вместе с окружающими. Но сама уверенность, что идея дороже жизни, даже собственной, — общая.
И тогда, и сейчас представители спецслужб «не исключали», а значит, пугали тем, что вскоре вырваться из сети глобального террористического заговора будет уже невозможно. В одном случае уже точно известно, что это было как минимум преувеличение и действовали все-таки радикальные одиночки. В другом — остается на это надеяться.
Роднит террористов разных поколение еще и то, что они мыслили собственную идентичность куда шире национальных границ. У одних на уме была мировая революция, у других — всемирный халифат. К слову, именно немецкие леваки проторили дорогу в лагеря подготовки боевиков на Ближнем Востоке.
Но самое главное, что, как и в 1970-е годы, Европа имеет дело сегодня не с внешней, а с внутренней угрозой. Один из главных упреков, которые бросали рафовцам их оппоненты, в том числе из левого лагеря, состоит в том, что это были взбеленившиеся детки богатых, производное от самого капиталистического общества, а не подлинные пролетарские революционеры.
Пожили был, мол, в панельных домах Восточного Берлина, тогда бы и говорили о чудесах социализма.
Но ведь это же относится, например, и к одному из организаторов атаки на Париж в ноябре прошлого года — Абдельхамиду Абауду. Его родители, иммигранты из Марокко, открыли на своей новой родине, в Бельгии, успешный магазин одежды. Он никогда не жил с другими правоверными в трущобах Северной Африки, и светило ему вполне блестящее европейское будущее… Но он выбрал другой путь.
Правительство Западной Германии долго не могло найти противоядия против левого терроризма. В 1975 году, после очередного похищения рафовцами известного политика, власти решились выполнить их требования и в обмен на освобождение заложника отпустили из тюрьмы нескольких радикалов. Но экстремисты предсказуемо — теперь мы лучше знакомы с психологией террористов — восприняли это как проявление слабости и только усилили собственную активность. В 1977 году случилась та самая «немецкая осень», когда жертвами RAF стали сразу десять человек.
Тогдашний канцлер, социал-демократ Гельмут Шмидт, оказался под колоссальным давлением. Правые и так подозревали его в симпатиях к рафовцам, и то, что именно он принял решение отпустить заключенных за два года до этого, естественно, только усиливало подозрения. Соблазн применить чрезвычайные меры усиливался каждый день.
По некоторым сведениям, на закрытых заседаниях экстренно сформированного коалиционного правительства рассматривался вариант, при котором в ответ на каждое новое убийство немедленному расстрелу подлежал бы арестованный рафовец. Говорили о введении военного положения. Ничего особенно фантастического для Европы того времени, учитывая, что не так давно пала диктатура Салазара в Португалии и хунта «черных полковников» в Греции, а испанский каудильо Франко умер всего за два года до этого…
Но ничего подобного не случилось.
Это сегодня любят досужие рассуждения о том, как демократические процедуры привели Гитлера к власти. А тогда хорошо помнили, что это случилось не на пустом месте, а среди прочего из-за обуявшего немцев страха перед красными молодчиками.
Новое поколение левых радикалов удалось остановить, приняв несколько чрезвычайных законов, но при этом относясь к ним исключительно как к уголовникам, пусть и ответственным за крайне тяжелые преступления.
Государство не позволило себе опуститься до уровня террористов.
Массовый страх же удалось купировать в рамках развития традиционных институтов.
Западную демократию упрекают во многом, и прежде всего в медлительности и неспособности быстро и адекватно ответить на чрезвычайные ситуации. Да, здесь она слаба. Но сила этой слабости в том, что она дает возможность инкорпорировать во власть всех тех, кто согласен хотя бы на минимальные уступки.
Терроризм постепенно дискредитировал сам себя, пугая не только политических противников, но отталкивая и тех, кто был согласен с целями, но категорически не принимал методы. Зато свои двери для них раскрыл немецкий парламент. Уже в 1983 году свою фракцию в бундестаге впервые сформировала партия «зеленых», так же как и RAF наследовавшая мечтам и надеждам 1968 года. В 1998 году министром иностранных дел стал ее лидер Йошка Фишер — сам бывший боевик, громивший супермаркеты во Франкфурте и готовый тогда, по собственному признанию, и к более тяжким преступлениям.
Кто-то скажет: «зеленые» не исламисты. Одни — за прогресс, другие — за архаику. Но это как посмотреть. По крайней мере, когда в начале 1980-х годов экологические активисты требовали отказаться от атомной энергетики, вывести с территории Европы ядерное оружие и ввести дополнительные налоги на вредные производства, это тоже выглядело движением в сторону, обратную модернизации. Оказалось, не страшно. В любом случае лучше, чем взрывы и убийства.
Да, терроризм в принципе непобедим, потому что представляет собой универсальный способ для слабого посеять панику в тылу более сильного противника. Но если Европа сможет снова воспользоваться силой собственной слабости, то победа над этим поколением террористов неизбежна. Нужно просто принять, что, если однажды в правительственную коалицию одной из стран вступит Исламская партия, в этом не будет ничего страшного.
Дмитрий Карцев
