(Продолжение. Начало в предыдущих выпусках)
Вечером мы, наряженные, пошли в цирк: тётя в коричневом трикотажном платье, дядя - в выходном черном костюме, а я в белой рубашке и школьных брюках, которые Аврум Ицкович погладил так, что они стали выглядеть как новенькие. Дядя с тетей, наслаждаясь вечерней прохладой и запахом цветущих лип, шли не спеша, с чувством пожилых, заслуживших отдых людей. Я шёл рядом. У цирка толпа. Люди спрашивают лишний билетик.
И вот мы в переполненном зрителями цирке. Оркестр оглушительно грянул «Выходной марш» Дунаевского. После парада участников представления прожектора осветили оркестр. А там происходило что-то непонятное: музыкантам на ходу пожимал руки какой-то артист в желтом пиджаке. Вдруг он зазевался, оступился за низкий барьер и полетел вниз на манеж. Весь зал замер, и я испугался: подумал, что произошло несчастье. Но упавший сделал кульбит и невредимым поклонился зрителям. Ведущий по радио объявил: «Клоун Константин Берман!». Весь вечер этот клоун с шутками пародировал каждый номер, делая это не хуже жонглеров, наездников, акробатов, силачей.
Лишь во втором отделении под тихую экзотическую музыку и громкие аплодисменты на манеж вышел высокий, красивый, в темных очках и черном фраке Эмиль Кио. (Дядя прошептал мне, что этот фрак артисту сшил лучший портной Риги). Я не успевал опомниться, как один загадочный трюк Кио сменялся другим. Запомнился лишь один. На манеж вывезли на колесиках большую железную клетку, в которую Кио запер свою красивую ассистентку. Затем на несколько секунд покрыл клетку легкой материей. Но когда снял покрывало, весь зал ахнул: вместо ассистентки мы увидели… живого льва, который, рыча, метался по клетке…
Позже, когда приходилось бывать в больших городах, при каждой возможности я старался сходить в цирк. Говорят, побывав на одном цирковом представлении, люди продлевают свою жизнь на один месяц. Мне посчастливилось еще не раз восхищаться фокусами Эмиля Кио, а позже его сына Игоря, чудачествами на манеже великих клоунов Карандаша, Константина Бермана, Михаила Вяткина, Олега Попова и Юрия Никулина с Михаилом Шуйдиным, аттракционами «Медвежий Цирк» Филатова и «Дрессированные тигры» Ирины Бугримовой, воздушными гимнастками Кох и кавказскими наездниками. И каждый раз в моей памяти возникал тот теплый июньский вечер, где в послевоенном, покрытом брезентом киевском шапито я в шестнадцать лет впервые увидел настоящий цирк. И с тех пор навсегда его полюбил.
***
В дождь, когда на Черепановой горе нельзя было читать «Войну и мир», я под зонтиком отправлялся открывать для себя новые улицы, площади и парки Киева.
Хотя значительная часть Киева еще была разрушена, но театральная жизнь в столице Украины «била ключом».
Море удовольствия я получил, побывав на эстрадном концерте Юрия Тимошенко («Тарапуньки») и Ефима Березина («Штепселя») в зале республиканской филармонии. После войны их разговорный комический дуэт стал очень популярен не только на Украине, но и во всей стране. До сих пор не могу забыть их комическую сценку «Ночи бессонные, ночи безумные», когда «Тарапунька» всю ночь не мог уснуть из-за безудержного плача соседского ребенка за стеной коммунальной квартиры. Я знал, что Юрий Тимошенко родился в Полтаве, где, как и Яша Шах, окончил среднюю школу №3, а своё прозвище «Тарапунька» взял от названия мелкой речушки, протекавшей через наш город.
***
Как-то днем, гуляя по Крещатику, захотелось пойти в кино. По улице Свердлова (ныне ей возвращено дореволюционное название - «Прорезная») поднялся к кинотеатру «Комсомолец Украины». Но сеанс уже начался. Из фойе раздавались звуки рояля. Вошел в открытые двери. Вижу: группа юношей и девушек, видимо, студентов, окружив рояль, восхищаются игрой высокого пианиста, певшего на английском какую-то джазовую песню. Периодически он, покидая стул, пританцовывал в ритме музыки. Его красивое, русское курносое лицо напоминало мне какого-то киноактёра. Присмотрелся - вспомнил! Накануне войны в Полтаве с родителями в кинотеатре «Рекорд» смотрел замечательный кинофильм «Моя любовь». Роль Вени в нём играл тогда юный и задорный артист московской оперетты Шишкин. Ещё раз присмотрелся. Это точно он! И на меня, провинциального школьника, воспитанного на советских патриотических и лирических песнях, игра в таком смелом, бесшабашном стиле, да еще и пение на английском (когда в стране велась борьба с «преклонением перед Западом»), удивили и повеяли ветерком невиданной с детства свободы…
***
В полдень захожу к Ерусалимским. Все домочадцы, кроме дяди Миши (он, как всегда, на работе), чаевничают. Включаюсь в беседу с Нелочкой и пью чай со сливовым вареньем и домашним печеньем. Но тут нашу беседу прервал стук в окно. Узнаю голос Аврума Ицковича:
- Скажите, пожалуйста, Изя у вас?
- Он здесь. Милости просим, заходите, - крикнула Вера Марковна.
- Изя! Иди домой. Взял тебе билет на поезд. На сегодня. Надо собираться...
Сказал и ушёл. А это неожиданное и в подобной обстановке бестактное объявление вызвало у хозяев смех. Я был смущен. Зачем было разыскивать меня и в чужом доме с улицы при всех сообщать то, что касалось меня одного. Ведь о купленном билете дядя мог спокойно мне сказать дома... Здесь знали, как я благодарен тете Любе и дяде за их гостеприимство, а тут такое… Я наскоро попрощался с огорченными хозяевами. Они пожелали мне счастливого пути.
Но я дал себе слово, что обижаться на Аврума Ицковича, пожилого трудягу, который так много сделал добра в эвакуации и здесь для Любы и нашей семьи, никогда не буду.
После обеда тетя с явным сожалением начала готовить меня в дорогу. А вечером, перед тем, как ехать на вокзал, дядя снял с вешалки белый полотняный костюм и сказал мне:
- Это тебе подарок. От меня и тети. Летом будешь его носить и вспоминать нас. Энд зайн гезунд! (И будь здоров, идиш).
Поблагодарив дядю, я не удержался, чтоб не спросить:
- Я думал, что вы сшили мне шерстяной костюм из того материала, что я привез…
- Не беспокойся, мальчик, сначала поноси этот летний костюм. А к окончанию школы по твоим меркам сошью тебе «выходной» шерстяной костюм.
Тетя Люба и Аврум Ицкович проводили меня до станции, завели в вагон и пока поезд не тронулся, стояли на перроне и махали мне руками.
Я взобрался на верхнюю полку. Соседями по купе оказались вояки: невысокий крепыш - моряк и рослый рыжий сержант с эмблемами артиллериста. Ехали в родные места, в отпуск. В Дарнице на вагонном столике появилась бутылка водки, складные пластмассовые стаканчики, консервы «бычки в томате», банка солёных огурцов и буханка серого хлеба. Сверху я с завистью наблюдал, с каким удовольствием соседи, выпив очередную чарку водки, закусывали хрустящими солеными огурчиками.
На дорогу Люба дала мне авоську с жареными пирожками с мясом, банку сгущённого молока и французскую булку. Заразившись аппетитом соседей, я, съев несколько еще теплых пирожков, попросил у моряка нож, чтоб проделать дырку в банке «сгущёнки». Он без слов протянул мне нож. Возвращая его и желая оказать соседям взаимную услугу, предложил: «Запили б после выпивки сгущённого молока!». Не знаю, обиделся моряк или нет, но на моё предложение, мог бы и обматерить, но, икая, ответил: «Нам, фронтовикам, молочное ни к чему. Оно для детей. Пей его сам, сынок». Поезд набирал скорость. Внизу соседи завершали вторую бутылку водки, а я, пока не уснул, всасывал сладкую «сгущенку», заедая мягкой французской булкой.
***
В Полтаву поезд прибыл точно по расписанию, в шесть утра. Когда я выходил из душного, пропитанного водочными парами купе, мои спутники безмятежно спали: они ехали до Харькова. На Киевском вокзале долго ждал автобуса. Наконец, я дома. Папа уже был на работе, а мама радостно встречает меня. Я с восторгом поделился с ней киевскими впечатлениями и отчитался о прочитанных двух томах «Войны и мира». Осторожно достал из чемодана аккуратно уложенные дядей пиджак и брюки моего нового костюма. Изумленная мама предложила тут же его одеть.
- Какой же молодец Аврум Ицкович, что сшил тебе такой летний костюм,- расчувствовалась мама. - Сидит на тебе «как влитой». Знаю, тут не обошлось без подсказки Любочки. Большое спасибо и ей!
Затем мама пытливо посмотрела на меня:
- А насчёт шерстяного костюма дядя ничего тебе не сказал?
- Конечно, сказал. Материал, который ты передала, он назвал «экс миди библ» (высший класс, идиш). И ещё сказал, что шерсть такого качества теперь ни одна фабрика не делает. Сейчас, летом, у него много заказов. А зимой по меркам, которые он с меня снял, сошьёт мне шерстяной костюм.
