Президент Сирии Башар Асад, как следует из его интервью «Комсомольской правде», чувствует запах третьей мировой войны и считает, что противостояние США и России — прямое. Если бы он умел рисовать, то, наверное, изобразил бы что-то вроде картины Сальвадора Дали 1936 года «Мягкая конструкция с вареными бобами (предчувствие гражданской войны)».
Чем очевиднее это предчувствие, подогреваемое то требованием возместить ущерб за контрсанкции, то есть «бомбежку Воронежа» своими силами, то отказом от визита в Париж, то доведением официальной риторики до мусоропроводно-фейсбучной, тем больше шансов для российских элит пройти период до президентских выборов 2018 года на фоне мобилизации и консолидации масс вокруг национального лидера. То есть безболезненно для себя. По крайней мере, с точки зрения внутриполитической поддержки.
Лишь на первый взгляд кажется, что для того, чтобы на выборах президента состоялась хотя бы какая-то явка, хоть сколько-нибудь легитимирующая власть главы государства, первому лицу нужен сильный конкурент.
Элитам нужен перманентный конфликт, желательно не в слишком горячих стадиях, то есть не чрезмерно затратный в ситуации, когда бюджетозависимое население, источник явки, надо кормить.
Неважно, с кем этот конфликт. Важно, чтобы на нас давили, нас обижали, нас необоснованно подозревали во всяких нехороших вещах вроде хакинга всего, что движется в рамках президентской кампании в США, отнимали у нас наши материальные и нематериальные ценности и скрепы.
Драматургия третьей мировой во многом зависит от России, раз уж она взяла на себя роль мирового игрока, да еще играющего по своим правилам, которые заново устанавливаются каждый день с утра по московскому времени.
Значит, третьей мировой не будет, если не считать таковой взрывоопасную, как коктейль Молотова, смесь гибридной войны с «холодной».
Вылетая с туристическими целями из Шереметьево D в одну из натовских столиц, среднестатистический представитель среднего же класса, изрядно ощипанного, но не побежденного контрсанкциями и миролюбивыми геополитическими инициативами с попутным бомбометанием, должен постоянно помнить, что то же самое НАТО стоит у ворот и уже практически в них стучится. Тогда он, будучи законопослушным гражданином, все-таки с перепугу придет в 2018 году на избирательный участок и отдаст свой голос за своего безальтернативного защитника.
Главное, чтобы до этого времени не случилось совершенно случайно эпизода войны горячей, способной порушить все бытовые планы представителя среднего класса.
К тому же одно дело возмущаться супостатами, и совсем другое — превратиться в объект массовой мобилизации.
В постиндустриальную эпоху ни в одной развитой стране не принято умирать за политический режим и его экстравагантности — это ведь не все равно, что умирать за страну. При всем уважении к нашим скрепам очень многие россияне привыкли к нормальной мирной жизни и западным стандартам потребления. А значит, косвенным эффектом широкой распродажи военных угроз населению может стать массовая эмиграция — как внешняя, так и внутренняя, глубоко в частную жизнь.
Власть сама виновата — сформулировала в написанном контракте: «Мы вам Крым и гордость за бомбежки, а вы не лезьте в наши дела, в наши «башни». Вот люди и не лезут, но если что — защищать эти «башни» и чужие коррупционные схемы тоже не станут.
Осажденную крепость никто оборонять не будет, скорее предпочтут выставить ее на продажу на вторичном рынке политической недвижимости. Правда, с небольшими спекулятивными шансами продать это добро. Разве что по частям.
Надо признать, мобилизационная пропаганда пока идет успешно. Вырос даже престиж армии. Но что будет в том случае, если руководство перестарается в своих консолидационных усилиях в битве за единственный оставшийся высоким рейтинг — президентский. И, например, затеет официальную наземную операцию в Сирии? Состоится ли в этом случае массовый патриотический подъем? Или молодые мужчины массово «поднимутся» в страны вероятного (экс-невероятного) противника?
Едва ли этот сценарий устроит саму власть. Но логика вовлечения в конфликты за тысячи километров от своих границ почти не знает исключений. Сначала военные советники, потом авиагруппы, потом ограниченные контингенты, потом долгая, на годы, никак не заканчивающаяся война с целым травмированным ею поколением. Так было во Вьетнаме, почти так же, с отдельными конкретно-историческими поправками, в Афганистане. Пребывание российской авиагруппы в Сирии отныне стало бессрочным, а это значит, что и война там — бессрочная, с неопределенными временными рамками, неясным концом, непредсказуемым числом жертв.
Асад не важен России сам по себе. Он в некотором смысле символ. Символ-жертва очередной, обобщенно говоря, «оранжевой революции» и ее последствий.
Наши элиты не хотят превращаться в такие символы и каждое утро, бреясь перед зеркалом, видят в нем лицо Асада.
Отсюда и желание бомбить в Сирии и «бомбить» в окрестностях Воронежа, давить «национал-предателей» и пугать дядюшкой Сэмом в не меньших масштабах, чем это много десятилетий тому назад делал дядюшка Джо.
Не желая настоящей войны, элиты играют в нее, делая страшное лицо. Выдвигая условия и предъявляя wish-list, список своих заведомо не выполнимых другой стороной желаний. Другая сторона впадает в ступор, пытается найти подходы к непредсказуемому партнеру, рассуждает на форумах о неизбежности «сдерживания» России. И у этой стороны тоже есть желающие повоевать и разгоряченные сторонники шагов, которые способны молниеносно создать casus belli… Отсюда и предчувствие войны, и не только у Асада, которому все равно некуда деваться со своей «подводной лодки».
…Когда Боб Дилан получил Нобелевскую премию, я полез в YouTube восстановить в памяти его песни и еще раз попытаться понять причины невероятной страсти к нему знакомых интеллигентных американцев моего возраста. Серфингуя по песням 1960-х, я наткнулся на некогда знаменитую «Where have all the flowers gone?». Ее сочинил и пел Пит Сигер, левый американский антивоенный певец и активист. И тут же вспомнил пластинку, которую постоянно крутил на проигрывателе мой брат — мы жили в одной комнате, он тогда оканчивал школу, а я еще ходил в детский сад. Кроме этой песни там были и «Guantanamera», и «We shall overcome» — весь этот набор искреннего пацифистского левачества, которое в меру одобрял и которым отчасти скрывал свою импотентность забронзовевший советский социализм.
Его лозунгом было внутренне противоречивое высказывание «Мир победит войну» — вероятно, после многочисленных военных операций и жертв.
Возможно, СССР и хотел мира, но после победы над США. Не имея военной мощи Советского Союза и обладая меньшим числом зависимых и сочувствующих народов и стран, Россия имитирует советскую модель поведения. «Эффект колеи», зависимости в политике от былых исторических моделей, действует безотказно, на уровне рефлекса.
Но советским идеологам войны и мира и нынешним российским как раз и не хватало для того, чтобы выглядеть подлинными сторонниками мира, этого простого и неоспоримого пафоса западной песенной традиции 1960-х — именно западной, ведь ту же самую «Where have all the flowers gone?» пел не один Сигер и другие американские певцы вроде подруги Боба Дилана Жоаны Баэз, но и, например, Марлен Дитрих. В этой песне есть несколько вопросов с простыми ответами, например: «Where have all the soldiers gone? Gone to the graveyard everyone». — «Куда девались все эти солдаты? Они все как один — на кладбище».
Главный вопрос: «Oh, when they will ever learn?» — «Когда они, наконец, извлекут из этого уроки?» — так и остается без ответа.
Андрей Колесников
