Из цикла  «Информационная война. Механизм»

Крото́вая нора́, также «крото́вина» или «червото́чина»

(последнее является дословным переводом англ. wormhole) —

гипотетическая топологическая особенность пространства-времени,

представляющая собой в каждый момент времени

«туннель» в пространстве.

Самыми мощными политическими течениями XX в. З. Бжезинский считает гитлеровскую доктрину расовой ненависти и ленинскую доктрину классовой борьбы, Путинский механизм власти — террор и пропаганда — наследует обеим в методах и практиках, с той разницей, что Путинский террор — психологический, а пропаганда реализуется как идеология при  отсутствии таковой в идеологическом вакууме, образовавшемся после краха СССР, о чем пишет З. Бжезинский в «Вне контроля» (см. также мои статьи «Понять Путина» №21 05.06.2014 г., «Масштаб проекта» № 22 19.06.2014 г., «Русский мир»№ 24  26.06.2014 г., «Морок» №№ 35-36 25.09.2014- 02.10.2014 гг., «Машина войны» №№ 37-38 09.10.2014-16.10.2014 гг., «Марево заказа» №№ 39-40 23.10.2014-30.10.2014 гг.): «Крушение Советского Союза превратило «сердце» Евразии в геополитический вакуум. Огромное пространство между технологически развитыми западными и восточными оконечностями Евразии, на котором располагалась когда-то могущественная империя, представлявшая собой эпицентр глобального идеологического вызова, стало «черной дырой» современной истории. Его осязаемое будущее в такой же мере, как и недавнее прошлое, — под вопросом. В ближайшей перспективе угроза безопасности со стороны бывшего Советского Союза устранена. Однако в более длительной перспективе это может стать источником новых больших опасностей в политической сфере» — что и имеет место».

З. Бжезинский предвидит, что результаты исчезновения последней империи едва ли будут мирным. И, сколь не велико искушение цитировать его буквально, мы обязаны рассматривать исключительно информационные поля и интерпретации того, что предвидел Бжезинский и обосновывал исторический детерминизм в проживаемой нами эпохе — две взаимоисключающие картины мира (С. Хантингтон), первая — демократический путь России, с высокой степенью децентрализации (Б. Ельцин), при котором  демократическая Россия, которая откажется от имперских традиций, сама может оказаться подверженной геополитическому распаду, и имперский ренессанс, возобладавшая  «оборонительная стратегия сохранения окраин прежней великой Российской империи» (В. Путин) на фоне конфликтов, войн, миграций, насильственных действий в отношении русских, упадка промышленных зон, колоссальных экономических трудностей на всем постсоветском пространстве. Это зловещее сбывшееся будущее рисуется в следующих ипостасях:

1. Какую бы экономическую политику не проводили лидеры посткоммунистической России, ближайшие перспективы ее политического и экономического развития неблагоприятны в своей основе. Коммунизм духовно и физически ослабил Россию до такой степени, что процесс ее возрождения будет долгим и трудным, и нет никакой уверенности в его исходе. Ближайшие перспективы развития особенно мрачны, так как появляется все больше признаков начала социально-экономического упадка, который во многих отношениях можно сравнить с великой американской депрессией начала 30-х годов: резкий спад производства и потребления, гиперинфляция и растущая безработица. В этих условиях русский народ едва ли воспримет предпринимательский дух или политическую культуру компромисса, необходимую для успешного перехода к демократическому обществу с многоукладной экономикой. Усиление же кризиса русской духовности — неизбежное следствие кризиса экономического и геополитического раскола Российской империи. Неожиданно сократившаяся в масштабах Россия была низведена до статуса бедной и зависимой страны третьего мира, пользующейся советами и благотворительностью Запада, стала объектом насмешек со стороны находившихся ранее в ее подчинении нерусских народов, что вызывает у многих чувство раздражения.
2. Поскольку Россия и за многие десятилетия не сможет преодолеть разрыв с Европой в уровне жизни и в способе мышления, Евроинтеграция воспринимается как отречение России от своей самобытной культуры, истории и собственной «души». В то же время концепция сильного государства, воплощающего в себе неповторимые традиции России, насаждающего дисциплину во имя более высокого идеала, стремление вновь добиться всемирного признания могущественной империи и определить для себя новую миссию по отношению к внешнему миру, возможно, в союзе с другими обездоленными государствами, может оказаться весьма привлекательной. Она может внести ясность в нынешнее смятенное состояние ума среднего русского, может вновь представить реальность «в черно-белых тонах» и послужить оправданием для социальной жертвенности и политического подчинения. В конечном счете, эта опасность может воплотиться в «новой мифической цели». Она проявится не в «возрождении коммунизма», который «слишком дискредитировал себя», а скорее в «новой форме фашизма». Русский вариант фашизма вряд ли зайдет настолько далеко, как нацизм с его уникальными навязчивыми идеями расизма... Ему даже не пришлось бы провозглашать себя фашизмом и открыто заимствовать прежние фашистские доктрины. Вероятнее всего, это был бы фашизм на практике: комбинация диктаторского правления, господства государства над частично приватизированной экономикой, шовинизма и усиленных имперских мифов. Эта смесь заполнила бы «черную дыру», которую оставил после себя в России большевизм, создала бы условия для принудительного порядка, который не смогли обеспечить демократия и свободный рынок.
3. Если это, в конце концов, произойдет, возникновение новой формы фашизма не ограничится одной Россией. Он почти наверняка распространится на ряд бывших советских республик, которые, по-видимому, будут испытывать не меньшие трудности и столкнутся с более мрачными перспективами демократии, чем Россия. Его бациллы могут также поразить политически нестабильные страны Центральной Европы, особенно если посткоммунистический переход в этом регионе начнет претерпевать колебания, и распространится даже на некоторые страны Западной Европы.
4. Прогнозируя глобальные последствия такого варианта развития событий, Бжезинский пишет, что в будущем, в условиях еще большего неравенства между промышленно развитыми государствами Запада и развивающимися странами, у России «может возникнуть соблазн» возглавить обездоленный мир: «К этому могут подтолкнуть геополитические дилеммы и идеологическая неразбериха. Но чтобы претензии российского руководства были восприняты другими, они должны основываться на работающей социально-экономической модели. Полуфашистская Россия, неизбежно ослабнет вследствие вовлеченности в битвы за сохранение империи и не сможет выработать такую модель».

Иначе говоря, мир, которому противопоставила себя Россия, подводится к модели хаоса, о котором пишет С. Хантингтон: «Ослабление государств и появление «обанкротившихся стран» наводит на мысли о всемирной анархии как четвертой модели. Главные идеи этой парадигмы: исчезновение государственной власти; распад государств; усиление межплеменных, этнических и религиозных конфликтов; появление международных криминальных мафиозных структур; рост числа беженцев до десятков миллионов; распространение ядерного и других видов оружия массового поражения; расползание терроризма, повсеместная резня и этнические чистки».

Нет надобности указывать, в каком именно месте «предопределенной и постоянной реальности» (С. Бжезинский) находится сегодня Россия, поскольку противостояние с США дошло до возможности применения ядерного оружия и нового консенсуса стран «ядерного клуба»; важно, что после краха СССР с точностью до наоборот повторилась история с Брежневским социализмом и «теневой экономикой»: нет того, что не делал Ельцин, чтобы убедить Запад в демократическом выборе России и надежности партнерства с ней, от встреч «без галстуков», «друга Билла», «возьмите столько самостоятельности, сколько сможете взять», до Конституции демократического государства, приватизации газет и теле-радио каналов (прежде, чем собирать земли, Путин отберет именно средства массовой информации, выдавив из страны Березовского, Гусинского и других); родились институты гражданского общества, последовали колоссальные сокращения в КГБ, исчезли флаги с флагштоков перед зданием бывшего АГЕНТСТВА ПЕЧАТИ «НОВОСТИ» СССР, ветшал фасад, были  уволены тысячи аналитиков, американистов, арабистов, на другом «берегу» ликвидировали USIA (United States Information Agency),  Запад поверил Борису Ельцину, несмотря на захлестнувшие нищающую страну бандитизм, коррупцию, первую Чеченскую войну, компанию по дискредитации демократии и обвинения в развале  («колеса в колесах», как сказано в Писании)  — и окна возможностей для демократической России открылись.