Из цикла «Понять Путина»
Толстой, пришедший к выводу о лжеучении государства в «Пути жизни», «Суеверии государства» пишущий: «Бедные, несчастные, бессмысленные народы, упорные в своем зле, слепые к своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши дома; вы живете так, как будто все это принадлежит не вам, позволяя отнимать у вас вашу совесть, соглашаясь быть убийцами. Можно понять, почему цари, министры, богачи уверяют себя и других, что людям нельзя жить без государства. Но для чего стоят за государство бедные, которым государство ничего не дает, а только мучает?» — был бы, безусловно, духовным лидером страны, поддержи, а не отлучи его имперская церковь за его истинно христианскую проповедь!
С нею, с призывом видеть в народе братьев, освободить его, отдать ему землю за так, для победы над бедностью, в соответствии с теорией «свободной земли» Генри Джорджа, Толстой обращается к Николаю II и Столыпину (первый будет расстрелян, второй – убит); он пишет Николаю II, моля отдать землю крестьянам (то же будут сулить народу большевики!) буквально следующее: «Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских — явных и тайных — все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-х годов. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития, и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие. И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ - те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, — несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением... Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей».
Царь молчит. Столыпин же вступает с Толстым в ироническую полемику: объясняет, что природа вложила в человека инстинкты, в частности, половое чувство, что бедность – худшее из рабств. «Смешно говорить этим людям о свободе, или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той, по крайней мере, наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, то есть при наличии права собственности на землю».
Жаль, что не могу привести целиком Толстовскую статью «Не могу молчать», в которой, обвиняя обоих в пытках, казнях, судилищах, шпионстве, Толстой призывает власть опомниться: «Обращаюсь ко всем участникам непрестанно совершающихся под ложным названием закона преступлений, ко всем вам, начиная от взводящих на виселицу и надевающих колпаки и петли на людей-братьев, на женщин, па детей, и до вас, двух главных скрытных палачей, своим попустительством участвующих во всех этих преступлениях: Петру Столыпину и Николаю Романову. Опомнитесь, одумайтесь. Вспомните, кто вы, и поймите, что вы делаете. Ведь вы, прежде чем быть палачами, премьерами, царями, прежде всего люди и братья людей, нынче выглянули на свет божий, завтра вас не будет. (Вам-то, вызвавшим и вызывающим к себе, как палачи, так и вы, особенную ненависть, вам-то особенно надо помнить это.) Неужели вам, выглянувшим на этот один короткий миг на свет божий — ведь смерть, если вас и не убьют, вот она всегда у всех нас за плечами, — неужели ваше призвание в жизни может быть только в том, чтобы убивать, мучать людей, самим дрожать от страха убийства и лгать перед собой, перед людьми и перед богом, что вы делаете все это по обязанности для какой-то выдуманной несуществующей цели, для выдуманной именно для вас, именно для того, чтобы можно было, будучи злодеем, считать себя подвижником выдуманной России».
Бесполезно. Философ Владимир Кантор пишет об этом, ссылаясь на Шаламова: «Сын священника, большой русский писатель Варлам Шаламов вспоминал: «Поток истинно народных крестьянских страстей бушевал по земле, и не было от него защиты. Именно по духовенству и пришелся самый удар этих прорвавшихся зверских народных страстей». Уничтожив российских интеллектуалов, народ подписал себе смертный приговор. Об этом сразу после революции написал Розанов: «Мужик-социалист» или «солдат-социалист», конечно, не есть более ни «мужик», ни «солдат» настоящий. Все как будто «обратились в татар», «раскрестились». Самое ужасное, что я скажу и что очевидно, — это исчезновение самого русского народа». Но далее пошло продолжение трагедии. Смердяковы-большевики, в число которых влилось все самое дурное, что было в народе, устроили раскрестьянивание, раскулачивание, уничтожая того крепкого крестьянина, который в России был. Эта часть народа была загнана в страшную ссылку, в колхозы, в тюрьмы, в лагеря (вспомним солженицынского Ивана Денисовича), где уже была интеллигенция. Как с трагической иронией резюмировал Владимир Варшавский, «интеллигенция в революционном застенке осуществила то единение с народом, к которому прежде так безнадежно стремилась» Большевики при этом, будучи двойником интеллигенции, губили ее от имени народа, убедив и оставшийся народ, что интеллигенция — главный враг народа». (Гефер, В. Кантор «Любовь к двойнику — миф и реальность, или Самокастрация русской культуры» Дебаты 16.09.2013 г).
Там, в «местах не столь отдаленных» судьба посвящает Солженицына в продолжатели этой вековой борьбы. Это он раздирает завесу молчания, скрывавшую историю злодеяний построения бесклассового общества и идет путем Толстого: обращается к власти, к руководству КГБ СССР со знаменитым «Письмом к вождям Советского народа» (1973 г.). Такое впечатление, что он писал его сегодня! Понимая, кому пишет, он говорит о победе советской дипломатии в мире, о влиянии СССР, а затем — о грядущей войне с Китаем, вторя Андрею Амальрику, в горячечном сне не способный представить сегодняшнюю колонизацию Сибири и Дальнего Востока; он умоляет отказаться от мега-проектов с поворотами рек во избежание планетарных экологических катастроф, от мании великих свершений, разжать мертвую хватку марксистко-ленинской идеологии, дать народу жить, понять, что высшее богатство страны – земля, что вектор развития указывает на Восток, что нужно «отбросить мёртвую идеологию, которая грозит нам гибелью и на путях войны и на путях экономики, отбросить все её чуждые мировые фантастические задачи, а сосредоточиться на освоении (в принципах стабильной, непрогрессирующей экономики) русского Северо-Востока Европейской нашей части, севера Азиатской, и главного массива Сибири!». Тщетно. Как Толстой, он будет призывать жить не по лжи в своем манифесте «Жить не лжи»1974 г. — мирской проповеди противостояния тотальной, всепроникающей лжи русского тоталитаризма: «И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!»
Так сумеют жить единицы. Народ, к которому эти слова обращены, не пойдет ни на какое покаяние за грехи отцов, к которому он призовет в «Раскаянии и самоограничении» 1973 г., не услышит ни его, ни Сахарова, и когда перестанет биться храброе сердце Новодворской, последней из великих людей, он встретит ее смерть ликованием и криками ненависти.
