На тротуаре 1-й Тверской-Ямской улицы незаконно припаркован огромный автомобиль. Высокий мускулистый мужчина под 40 с жестяным выражением лица опытно фотографирует на недорогой смартфон транспортное средство с разных сторон: он бесстрашно выходит на проезжую часть, чтобы в кадр попали одновременно номера машины и соседнего дома. Съемка заканчивается лихим голливудским проездом камеры смартфона вокруг автомобиля — видео вместе с фото будет отправлено на специальный сайт, где активисты собирают свидетельства подобных нарушений.
Мужчина еще несколько минут с гордым видом ходит вокруг машины, надеясь на скандал, а еще лучше — на драку с ее водителем или владельцем. На этот раз никто не вступает с ним в физический контакт, но он не очень расстроен: Зло все равно будет наказано.
По ночному Петербургу на самокате несется кудрявая большеротая девушка. На ней романтическое платье и кеды. В белые ночи Петербург забывает, что он — культурная столица, и вспоминает свою припортовую сущность: город пропитан желанием провоцировать и поддаваться на провокации. Молодые мужчины, для смелости и синергии стоящие группками, кричат проходящим мимо девушкам разные слова, означающие одно: «Ты красивая, давай познакомимся!» Свою порцию восхищения получает и девушка на самокате.
Но она отвечает агрессивно — к этому мужчины привыкли, но с использованием сложных, похожих на иностранные ругательства, терминов это вызывает у мужчин оторопь.
Через пару часов, уже дома, начинается стадия социальных сетей: девушка с возмущением пишет о том, как ужасен мир, живущий по мужским законам. Сегодняшние крики в ее адрес становятся поводом для обильной дискуссии, наполненной сложными феминистскими терминами. Поначалу дискуссия рискует захлебнуться в волне восхищения фанаток кудрявой девушки. Но неизбежно какой-нибудь молодой человек, сочувствующий феминизму, пишет что-то неосторожное, и девушки с наслаждением объясняют ему, что такие, как он, и есть главные враги прогресса.
С противниками феминизма разговор невозможен вообще: они сразу низводятся до уровня ниже животного, поскольку животные, в отличие от таких особей, права имеют.
Под утро дискуссия заканчивается уточнением общей позиции и введением в оборот нового термина, описывающего очередной аспект борьбы женщин за свои права. Сетевая деятельность кудрявой девушки настолько активна, что она стала символом радикального феминизма: даже серьезные эксперты просят ее проанализировать их слова на предмет скрытого женоненавистничества.
Бывшая светская журналистка тщательно описывает ремонт в своей квартире на знаменитых Патриарших прудах. Заслужить ее одобрение сложно. Она последовательно отстаивает право на элитное потребление — точнее, она пытается добиться от этого потребления элитного качества. С определенного момента начинаешь ей сочувствовать, поскольку многие компании, оказывающие элитные услуги и поставляющие элитные товары, ведут себя хуже, чем продавцы знаменитой Апрашки — питерского вещевого рынка, словно оставшегося в 1990-х годах.
Из ее описаний с удивлением понимаешь, что богатые потребители нуждаются в защите своих прав, может, даже еще сильнее, чем потребители нищие.
Закончив ремонт в квартире, она не останавливается и заставляет элитных соседей в складчину сделать ремонт в подъезде — для восстановления мраморных ступеней и перил она проводит археологически-искусствоведческие изыскания. Далее она выдвигается в элитный двор и вынуждает окружающие заведения снизить уровень шума: она даже умудряется заставить полицейский патруль ездить с ней всю ночь вокруг Патриарших в поисках слишком громкой вечеринки.
Затем ее деятельность пересекает границу страны: она вступает в бой с экипажем самолета российской авиакомпании, летящего над океаном в США. В бизнес-классе, билет в который стоит как дом в среднерусской деревне, сломаны кресла-кровати — на них невозможно спать. Борец за права элитного потребителя занимает кресло, предназначенное для пилота, и не хочет его освобождать даже после угрозы применения силы.
Все эти описания борьбы с бизнес-классом красочны и информативны: например, выясняется, что пилоты трансатлантических рейсов за деньги пускают на свои места «тягачей». Так называют современных челночников — привозимые ими из США товары элитного потребления оказываются дешевле, чем в российских бутиках. Бывшая светская журналистка узнала его, поскольку, видимо, пользовалась его услугами.
Страшно и смешно представлять, что будет, когда она вернется на Родину и отремонтирует весь свой двор.
В современном русском языке есть понятие «обычный человек», обозначающее обладателя усредненных взглядов. В советские времена такой человек назывался «простым», поэтому прогресс налицо. Но такой человек, несмотря на расширившийся со времен СССР кругозор, впадает в крайнюю степень изумления, увидев подобную дискуссию, и ужасается объемом презрения, выливающегося на него, если он посмеет в нее вступить.
Он считает, что деятельность фотографа автомобильных номеров бесполезна, он ужасается агрессии феминисток, он презрительно смеется над страданиями богатой бездельницы. Он безусловно прав. Он жестоко ошибается. Но обвинять его в этом раздвоении не стоит.
Усредненное мнение бывшего «простого», а теперь «обычного человека» можно описать с помощью социологии. На вопрос Левада-центра «Чем должна обладать любая страна, чтобы вызывать уважение других государств?» в октябре 2016 года 26% опрошенных ответили: «Высоким уровнем благосостояния граждан» — и лишь 4%: «Соблюдением прав человека». Неудивительно, что защищать свои права подобно описанным правозащитникам люди не готовы — «массовые выступления против падения уровня жизни и в защиту своих прав» 76% опрошенных сочли маловероятными, а 80% сообщили, что не будут принимать в них участие, если они все же произойдут.
Причин такой пассивности много: и отсутствие развитых институтов гражданского общества, и стареющее население, и боязнь нестабильности, и историческая память об ужасах Гражданской войны. В этот список стоит включить и страх, часто не формализованный, перед начальством.
Наша страна разделена не по национальным, социальным, образовательным, имущественным свойствам. Эти факторы, конечно, влияют на структуру общества, но самая мощная граница пролегает между «обычными людьми» и «начальством».
В таких условиях о каких правах человека можно говорить — вовремя бы увернуться или откупиться от тех, кто облечен бесконтрольной властью над тобой. Это значит, что у нас нет политической нации, единой страны. Каждый живет в своей маленькой стране, которую можно назвать расширенной семьей. А для семьи главное — это обеспечение нормальной жизнедеятельности или, говоря по-простому, по-обычному, — еда, жилье, здоровье, одежда.
То есть для нынешнего российского гражданина права человека заключаются в праве не отравиться едой, отгородиться дверью от начальства, купить действующие лекарства и одежду, которая не развалится через месяц.
Именно поэтому главными правами с точки зрения постсоветского человека стали права потребителя.
Осуждать за такую приземленность «обычного человека» не стоит — из европейских наций мы самая недопотребившая. Во второй половине XX века (до Второй мировой войны многие европейские страны жили весьма бедно), когда Европа стала стремительно наращивать потребление, отставание России стало наиболее заметным. Но наше общество и здесь, пусть и с опозданием, демонстрирует свою европейскость — всегда, во всех так называемых «развитых странах» политические права, права меньшинств и культур внедрялись лишь после того, как были реализованы базовые права потребителей, когда общество стало контролировать качество товаров и услуг. А те, кто пытался добиться развития политических прав поначалу, всегда вызывали удивление, презрение и смех.
Так, первые феминистки в начале XX века казались смехотворными дурами, выступающими против законов природы. Мужчины-политики посылали мужчин-полицейских разгонять их демонстрации. А мужчины-журналисты для их описания использовали смешные образы сумасшедших созданий, сжигающих свои лифчики и требующих противоестественных прав — голосовать и быть избранными, управлять своей судьбой и судьбой своих детей.
Так, активисты экологических движений поначалу казались восторженными идеалистами. Их борьба за права птичек-рыбок, листиков-цветочков вызывала недоуменную усмешку: например, критики движения за сохранение тропических лесов говорили о том, что запрет вырубки лишает средств к существованию многих людей. Защитники природы выглядели несерьезно — рок-музыканты, андерграундные художники, всевозможные маргиналы, не желающие встраиваться в систему. Они давали множество поводов для насмешек. Чего стоит знаменитый фонд FFF, чье название содержит неприличное слово — фонд собирал деньги на защиту лесов путем распространения порнографии.
Однако постепенно экологические идеи стали настолько влиятельными, что всесильные мировые корпорации сейчас делают вид, что их продукция не разрушает природу, а помогает ей, — слово «зеленый» активно используется в их маркетинге и часто употребляется без кавычек как всем понятный термин.
«Зеленые» начинали как защитники права потребителя дышать чистым воздухом, пить чистую воду, есть экологичные продукты, но затем превратились в серьезную политическую силу: например, в 1998 году один из лидеров немецких «зеленых» стал министром иностранных дел ФРГ.
Так, советские диссиденты казались смешными чужаками. В провинциальном университете на лекции по историческому материализму нам рассказывали байку о том, как некий академик Сахаров, сбежав из закрытого поселка, где на всем готовом жили засекреченные физики, зашел в обычный магазин и попытался купить еду за наличные доллары, убеждая кассиршу, что по официальному курсу доллар и рубль примерно равны. Лектор фактически предлагал нам посмеяться над человеком, пытавшимся использовать в реальной жизни правила, установленные властями.
Эффект оказался обратным: студенты из закрытого от иностранцев города, не знавшие кто такой Сахаров, заинтересовались.
Так мы узнали, что главная идея диссидентов была весьма разумной — они требовали от государства следования его собственной Конституции и выполнения подписанных СССР Хельсинкских соглашений, предписывающих соблюдение базовых прав человека, в том числе и вожделенных для советской интеллигенции свободы информации и передвижений.
Сейчас те диссиденты, кто выжил, кажутся смешными, когда рассуждают о том, что именно они победили Советскую Власть. Умные циники скажут, что Социализм кончился из-за низких цен на нефть, из-за некомпетентности стариков в Политбюро, из-за желания регионального и национального начальств самостоятельно распределять ресурсы, из-за перепроизводства элит: в СССР было слишком много людей с высшим образованием, хрестоматийных «завлабов». Они претендовали на участие в управлении страны, рассуждали о теории конвергенции, читали перепечатанных на машинке Стругацких, Набокова и Амальрика. Но они только возвышенно болтали на кухнях и вышли на демонстрации против Советской Власти, лишь когда она безопасно одряхлела, когда стало ясно, что она не будет стрелять.
А диссиденты шли в тюрьмы, вынужденно уезжали из страны, а подавляющее большинство населения считало их зажравшимися идиотами, поскольку многие из них происходили из семей советской элиты.
Диссиденты лично не выиграли от исчезновения Советской Власти, но именно они обогатили советско-русский язык понятием «права человека».
Так не бывает, чтобы в стране не было прав человека, а потом они мгновенно появились. Мы хотим политических прав, а для начала нужно добиться потребительских. Да, это звучит смешно — вместо свободы слова требовать право не отравиться фастфудом.
Журналист обязан быть независимым, обязан сообщать власти и обществу неприятную правду. Но он не может быть независимым, не будучи независимым экономически. Сейчас принято презирать журналистов, что они вместо отстаивания своих профессиональных прав говорят в ответ: «У меня семья, у меня ипотека». Но общество, не желающее, как показывает статистика, бороться за свои права, не имеет права обвинять журналистов. Обидно все это слышать — и обществу, и самим журналистам. Но это правда. И журналистский долг заключается в том, чтобы говорить об этой правде.
Так, США — мировой лидер в формулировании и распространении, в том числе и силой, концепции прав человека — начинались как небольшие колонии весьма простых, обычных людей. Они плыли из наполненной высокой культурой и несправедливостью Европы через страшный океан не ради свободы слова и секса — например, знаменитые Отцы-пилигримы были пуританами, установившими в своей колонии очень жесткие правила, которые современный обычный человек не смог бы выполнять.
Эмигрантам нужна была прежде всего экономическая свобода, свобода производства и потребления. И только гораздо позже люди, создавшие тяжелым трудом основы экономической независимости, поняли, что для дальнейшего развития им необходима свобода слова, религии, собраний.
Победитель всесильной Британской Империи Ганди говорил: «Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой, затем борются с тобой. А потом ты побеждаешь». Эта формула на русской почве нуждается в модификации — в России редко побеждают те, кто был первым, кто принял на себя удар безразличия и смеха. Они в лучшем для них случае остаются в истории странными клоунами, а школьные учебники воспевают того, кто успел возглавить подготовленную ими Революцию.
Поэтому стоит запомнить тех, над кем мы сейчас смеемся. Их Революция может победить.
Александр Латкин
