(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)

Серым, дождливым утром в окно постучала пожилая русская женщина с большой черной сумкой. Фрида с надеждой, что пришло письмо от Мули, выбежала из дому. Но увидев, что письмо из Фрунзе, поэтому от Женечки, отдала его мне. На сером конверте была картинка: кавалерист в бурке и папахе, размахивая шашкой, мчится на коне. Внизу напечатано: «Казак на запад держит путь, казак не хочет отдохнуть». «Неужели это мой папа на коне?» - мелькнуло в голове. Присмотрелся… и расстроился: кавалерист совсем не был похож на отца. Но тут же вспомнил, что когда-то на детсадовском утреннике я читал стихи Пушкина из поэмы «Полтава». Там было «Казак на север держит путь…». Но на конверте ошибки нет, подумал я: ведь идет война, враг с запада рвётся на нашу страну, и выгонять немцев придётся на запад. (Уже в том возрасте я мог мыслить критически). Открыл конверт. В нём «солдатский треугольник», на котором корявым папиным почерком написан адрес Жени. Вверху «треугольника» синяя печать: «проверено военной цензурой», а вместо обратного адреса - номер полевой почты и фамилия Трабский. -Ура! - крикнул я от радости, как давно не кричал: -Значит папа жив!

Вот что папа написал карандашом Женечке: «Когда немцы подошли к Полтаве, меня вместе с другими бойцами МПВО, мобилизовали и в теплушке повезли на фронт. Я - пулеметчик, первый номер, и уже был в бою. Сейчас зима, наш стрелковый полк роет оборону у города… (зачеркнуто тушью). Поэтому Москвы немцам не видать, как своих ушей. Желаю всей моей семье здоровья! А тебе, дорогая Женечка, хорошей учёбы. Жду ответа, как соловей лета».

Спасибо Женечке, что переслала это долгожданное письмо. Я представил, как ему будет рада мама! А до прихода ее с работы, я вырвал страницу из школьной тетрадки и настрочил ответ папе. Поблагодарив за письмо, коротко (не хотелось огорчать его неприятностями) написал, что в Киргизии тепло, и у нас все хорошо. Пожелал папе потеплее одеваться, чтобы не простудился, и метко бить немцев из пулемёта. Передал привет от мамы, Фриды и Любы, а письмо окончил так же, как и он: «Жду ответа, как соловей лета». Конвертов и почтовых марок у нас не было, поэтому я, по отцовскому примеру, сложил лист треугольником, на чистой стороне написал номер полевой почты и фамилию папы, внизу - наш адрес, а на обратной стороне красным карандашом крупно вывел: «Смерть немецким оккупантам!».

Гости из Полтавы

Однажды вечером неожиданно к нам пришли гости: наши полтавские соседи по Котляревской, 24, родители Яши Шаха, который с детства был влюблен в Женечку. Она нам доставила много радости. Гости эвакуировались из Полтавы вскоре после нас. А Яша переписывался с Женей. Она и написала курсанту, что мы живем в Кара-Балты. Поэтому его родители и приехали сюда. Когда здесь узнали, что до войны Григорий Семенович Шах был лучшим наборщиком на полтавском полиграфическом комбинате, его направили на работу в районную типографию, даже дали комнату в саманном доме, рядом с типографией. Гости рассказали о своих бедствиях в дороге. «Слава богу, что встретили вас. Но где наш сынок,- зарыдала тётя Лина, - не знаем…». Мама постаралась успокоить гостей, угостила их чаем, заваренным травами. Затем мы, поблагодарив земляков за приятный визит, провели их по темной, безлюдной улице до самой типографии.

После приезда земляков, я в любую погоду стал бегать в типографию к Григорию Семеновичу за районной газетой. После выхода свежего номера дядя Гриша выходил в коридор покурить, а, увидев меня, приносил газету и рассказывал, чем знамениты места, куда мы попали.

- В древности,- с увлечением говорил он,- здесь была крепость, окруженная валом с башнями, важный торговый центр на Великом Шелковом пути. В середине ХIХ века сюда пришла Россия, а после Октябрьской революции Киргизия вошла в СССР. В 1933 году в Кара-Балты построили сахарный завод, тот самый, где работает твоя мама. А чтобы обеспечить этот завод сырьем, поля Чуйской долины начали засевать свеклой. Кстати,- продолжал дядя Гриша,- при сахзаводе достраивается еще одно большое производство - глицериновый завод.

- Сахар, понятно, сейчас нужен и для фронта, и для народа. А для чего глицерин? Смазывать руки и лицо? - удивился я.

- Не только. Глицерин срочно нужен нашей армии. Особенно зимой. Его применяют против обледенения оружия, а также для производства каучука...

Однажды дядя Гриша спросил меня: - А ты бывал на здешней речке Кара-Балты?

- Арыки видел, но где речка, даже не знаю.

- Так вот эта речка сыграла роковую роль в жизни нашего знаменитого путешественника Пржевальского. В 1888 году он путешествовал по Волге и Каспийскому морю, а затем на лошадях собирался через Красноводск и Самарканд добраться до русско-китайской границы. Во время охоты у реки Кара-Балты Пржевальский напился речной воды и заразился брюшным тифом. Прибыв в город Каракол, он слег и через несколько дней умер. Его похоронили, как он и завещал, на берегу озера Иссык-Куль. По указу царя город Каракол был переименован и назван Пржевальский… Такие беседы с дядей Гришей намного расширили мои знания об этих местах. 

В начале ноября зачастили холодные дожди. Я вспомнил, как каждый год 7 ноября в Полтаве праздновали очередную годовщину Великого Октября... А в этом посёлке ничего подобного не было. Только у мамы на заводе прошел митинг, посвященный 25 годовщине Октябрьской революции. Всем рабочим дали денежную премию и подарок: половину килограмма сахара-рафинада. По радио мы услышали, что в Москве прошел военный парад на Красной Площади, а на торжественном собрании с докладом выступил Сталин. Он сказал: «Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!». Если так сказал Сталин, я был уверен, значит так и будет.

В декабре и к нам пришла зима. Пронизывающие холодные ветры с высоких гор Ала-Тоо принесли снег. Начались морозы. Печка, отапливаемая кизяком, не справлялась с обогревом дома, и мы всё, что привезли с собой теплого, одели на себя. Все дни я оставался дома с Фридой, которая читала мне стихи, пела песни, но все её попытки меня развлечь, не помогали. Я загрустил не на шутку, не знал, куда себя деть. Ведь до войны я любил читать, ходить в кино, театр, слушать музыку… Всё это сейчас находилось во Фрунзе, где жила и училась Женечка. И я, тайно от мамы и Фриды, набрался смелости и написал и послал сестре такое письмо: «Дорогая Женечка, здесь я не могу учиться в школе, так как там меня обижают и не дают знаний, которые я надеялся получить. В этой глуши нет ничего для моего культурного развития. И здесь я пропаду, если ты не заберешь меня отсюда...». 

Сейчас я со стыдом вспоминаю то письмо, которое было написано мною, восьмилетним пацаном. Наверное, под влиянием рассказ Чехова «Каштанка» я его тогда написал Женечке. И смех, и грех! Ответа на это письмо не получил, и продолжал тосковать. Все дни сидел у окна и ждал «у моря погоды». А она менялась постоянно: когда утихали порывы ветра, выпадал снег, а когда из-за туч выглядывало солнце, дороги и тротуары становились болотом. Без резиновых сапог, которых у нас не было, выйти во двор или сбегать в типографию было невозможно. Хозяйка дала маме и Фриде старые резиновые чуни - что-то похожее на галоши из тонкой резины, которые снизу натягивались на валенки, чтобы они не промокли от воды и грязи. В дождь и снег, выбегая из дому во двор «по нужде», я пользовался чунями Фриды. Писем от папы и Женечки не было. С окружающим миром меня связывали только «Последние известия» по радио. В середине декабря радио передало сообщение «Совинформбюро» о полном провале попыток немецких войск окружить Москву. Но в районе Ржева и Вязьмы продолжались тяжелые бои…

Продолжение следует